Собрание командиров проходило в старом и тесном немецком окопе, накрытом сверху тушей танка. Было сыро и неуютно, хлюпало под ногами, но хоть за шиворот не текло.
– Ситуация такая, что по результатам проведенной мной лично разведки немцы собираются нас утром атаковать. И, похоже, уверены, что справятся. Во всяком случае, караульные у них ртом ворон ловят – под носом у них ползал, службу несут беспечно. Подходят танки, среди них – тяжелые, по моторам судя, уже с полтора десятка скопилось; а что еще хуже – тянут артиллерию и боеприпасы сгружают.
Тут он допил чай из кружки и потянул из-за пазухи карту. Накрылись плащ-палаткой, и он аккуратно под лучом фонарика показал, где встали гаубицы, где сгрудились танки, где в домах возится пехота. Распределили, кто куда будет бить. Атаку назначил за час до рассвета. По общему мнению, немцы только-только начнут просыпаться и готовиться к прорыву. Любят фрицы атаковать на свету, на этой привычке и надо подловить, потому что иначе все плохо будет: у немцев боеприпасов – вагоны и фургоны, артподготовку проведут не жалея, да и танки у них бронированы хорошо, потому в лоб их бить – занятие увлекательное, шумное, но бестолковое.
Бойцы могли еще прикорнуть, придавить ухо пару часиков, а командиру – увы – никак. Связался с начальством – решение одобрили, обещали поддержать с той стороны. Ну, хоть что-то.
То, что задачка будет из ряда вон – понял командир танковой роты тогда сразу, потому как ставил ее сам Черняховский лично. Генерал-полковник так и сказал: «Отсюда мы нажмем. А ты там встречай. Они будут отступать, ты их бей». Легко сказать! Задачка и впрямь была головоломной.
Бригада совершила глубокий охват города Тарнополь, а рота Кошечкина смогла пробраться глубже и оседлать шоссе на Збараж. Шли по возможности тихо и ударили неожиданно, угодив аккурат по длинной колонне автомобилей. Снаряды и патроны экономили – тут снабженцев рядом нету: таранили, давили гусеницами машины, поломав с полсотни грузовиков и завалив дорогу и обочины давленой техникой и грузами. Попутно опрокинули пару бронетранспортеров с прицепленными пушками, навели шороху с грохотом. Оседлали шоссе! Немцы контратаковали быстро, но неудачно – видно было, что атаку подготовили плохо, наспех бросив то, что под рукой оказалось. Шесть немецких танков теперь вразброс торчали посреди поля. Один еще догорал, дымил изнеможенно тонкими серыми струйками. Тяжелых машин среди них не было. Не успели тяжеловесы с того конца города доехать, а они все там заслоном стояли от основных сил РККА.
Теперь враг подготовился лучше, и удар утром будет сокрушительным, тем более что окопаться не успели толком – жижа чертова мешает. Заняли старые немецкие окопы, а они фронтом – в другую сторону. Впрочем, сами немцы тоже не окопались, понадеялись на то, что советские будут сидеть на месте. Ну, сумасшедшим надо быть, чтобы ломиться в хорошо укрепленный город, который немцы сдавать не собирались. Гарнизон был солидный, да в придачу в фестунг отступили остатки разбитых в предполье частей, и получалось самое малое больше десяти тысяч солдатни, да с артиллерией, да с танками, и складов у них в городе полно. Тут сходятся и шоссейные, и железнодорожные ветки. Фюрер сказал, что это «ворота в Рейх» – значит, за ворота привратники будут драться старательно.
Покемарил всего минут двадцать, и хоть весь иззевался, а почувствовал себя лучше. Вся усиленная рота – 11 тридцатьчетверок, четыре самоходки и рота танкодесантников – была готова к броску. И рванули: без выстрела, без «ура», без шума. Опередили немцев всего на чуть-чуть, а оказалось это решающим – влетели сходу на позиции, и не успели чухнуться ни артиллеристы, ни танкисты, одна пехота замельтешила, да и то несуразно – не ожидали сюрприза! И тут уже экономить боеприпасы не стоило – чем больше шума, грохота и огня, тем проще ошеломить врага, а если получилось ошеломить как следует, то и сопротивляться будет слабо, и побежит быстро.
Что и вышло, когда машина Кошечкина с ревом и лязгом одной из первых влетела в предместье и вертанула в кривой проулок, где показалось в ходе разведки – солидный ствол торчал вроде с набалдашником дульного тормоза. Скошенный лоб тридцатьчетверки со скрежетом ударил стоящую там противотанковую пушку под ствол. Орудие, странно и громко скрипя, словно встало на дыбы под натиском танка, постояло долю секунды словно кобра – вертикально, опираясь на сошники, и завалилось навзничь, секанув дубиной ствола по стенке мазанки. Взвизгнули траки по сминаемому железу.
Показалось лейтенанту в мутном предрассветном мареве, что кто-то из хаты выскочил, и тут же серую тень снесло железным бревном. Там, куда попер третий взвод и где готовились к артподготовке гаубицы, что-то звонко и оглушительно грохнуло, на секунду стало светло как днем, потом оттуда словно фейерверки запустили, а что уж там загорелось…
Пока ухо улавливало звонкий лай только своих пушек. Водитель вывел как по нитке, мало не уперлись в корму немецкого танка – их тут два засек в саду комроты.
– Стой!
Машина мягко качнулась, вставая. Стрелял командир роты отлично, не раз это ему и экипажу жизнь спасало. Два бронебойных один за другим в самое нежное место, в задницу танковую. Полыхнуло сразу и дружно, осветив красным светом домишки, танки и уже мечущихся немцев. Стоявший рядом с горящим панцер рывками, словно просыпаясь, дернулся развернуться, уводя мягкую корму от удара. Мимо командирского танка, снеся угол мазанки, шмыгнули машины первого взвода. Выстрелить не успели – Кошечкин сам с усами – и тут парой снарядов проломил борт. Немец полыхнул не хуже соседа: прицельно, да с близи вмазать – редкая удача. Явно экипаж неполный был, в теплых хатах дрыхнут, конечно. Выскочил ли кто из пылающих машин – разглядеть не получилось, радист потрещал из пулемета туда, в огонь, но по цели или от азарта – неясно.
Прогромыхали гусеницами по улочке, спрятались в тень. Выглянул осторожно, прикрываясь щитом крышки люка, огляделся. Первый взвод какие-то грузовики плющит и садит снаряд за снарядом в окна приземистого двухэтажного здания. Высунулся из люка подальше – чуть не зашибло струей битого кирпича. Не понял, откуда прилетело, заметил только: во всполохе взрыва осколочного снаряда вышибло из окна не то штору, не то – показалось – половинку человеческого силуэта.
Связался со взводными. Все идет по плану, накрыли врага удачно. Один танк потерял гусеницу, и самоходка под пулемет попала, трое раненых. Голоса у подчиненных ликующие, крушат и ломают, фрицы сопротивляются ожесточенно, но разрозненно и без успеха – растерялись. Самое главное, танковый кулак, который должен был пробить пробку на шоссе, обеспечив сидящим в Тарнополе снабжение и пополнение из тыла, горит уже весь! Взводы, развернувшись веером, атаковали стоячую технику с неполными экипажами, с непрогретыми моторами, внезапно и неожиданно. Панцерманы были настроены сами на успех, силенок-то собрали добре, потому не рассчитывали, что бить будут, наоборот, их. В самую тютельку угадали, атаковав! Хотел приказать пореже палить, пока снарядов никто не привезет, но воздержался. На своей шкуре знал: не добил врага, не поджег ему танк, не вывел его из строя окончательно – сам будешь гореть, глазом не успеешь моргнуть. Недорубленный лес – вырастает! Потому от ударной группы немцев должны остаться рожки, да ножки, да жидкая жижа. Горит уже не в одном месте – добивать, добивать! А по городу ракеты в небо, дюжинами! Гарнизон очухивается!
Отзвуком с той стороны города донеслось – ахало там что-то серьезное. Не иначе, те самые зверобои, самоходы самого лютого калибра. Тут, в предместье, уже трещат автоматы десанта, гранаты хлопают несерьезно, словно под Новый год хлопушки, орет кто-то вблизи командно, вроде по-нашему. И в этом свете выхватывает взгляд неожиданно то стул, стоящий посреди улицы, то расколотые горшки с засохшими цветами, что из развороченного дома выкинуло, то еще что, говорящее, что это был чей-то очаг, чье-то жилье. Битые белые тарелки, мятые кастрюли, подушки…
Удача сослужила дурную службу – увлекся, как мальчишка. Казалось после моментального разгрома немецкой бронегруппы, что вот уже – бей, круши, город наш! А как бы не так – только сунулись дальше, по широкой улице, как в командирский танк и прилетело оглушающе, даже не понял – откуда, а уже гусеница слетела, в башне от звенящего рикошета окалина роем и гайки какие-то полетели, как пули, зазвякали рядом. И тут же рев мотора как ножом обрезало, зато в жуткой тишине затрещало знакомо и страшно – так огонек на танке сначала деликатно и нежно первые секунды звучит, а вот сейчас заревет, словно в кузнечном горне!
– К машине!!! – а в башне уже светло, как днем. Снизу языки рыжие с копотью порхают! Кубарем в люки! Оглушило чем-то, ударился ладонями и коленями о колючую твердую землю, рывком за танк, сверху кто-то скатился, больно каблуком в поясницу заехал – наводчик. Опять тряхануло, оглушило и ослепило – догадался: сзади подошел кто-то из своих, лупит над головой из пушки, прикрывает отход, сам за горящим танком прячется. Бегом на четвереньках прочь, за броню второй машины, под пушкой сидеть невозможно – как рыбу глушит, аж слезы из глаз, словно здоровенной тяжелой подушкой, набитой мокрыми опилками кто-то громадный лупит по голове и всему телу так, что скелет трясется!
Ответно немцы тарабанят густо и резво, трассы пулеметные яркими пунктирами, и пушки шарашат вдоль улицы, непонятно откуда. То есть понятно: дыр в стенах набили, а дома тут старые, кирпичная кладка толстая. Ну, теперь куда? В тыл, к любой рации. Глянул – трое за танком, побиты-помяты и местами обгорели, но несерьезно. Только рот открыл – водитель как из-под земли вырос, хромает и идет кособоко, но – тоже живой!
Нашел командира первого взвода, приказ на отход. Тут не удержаться – пожгут танки к черту среди этого лабиринта халуп и домиков, садиков и заборов. Выдирались из боя с трудом, а когда узнал, сколько боеприпаса сожгли – ужаснулся. Отошли на свои ночные позиции, где еще немцы окопов и капониров нарыли для внешнего обвода обороны и прикрытия со стороны дороги. Для штурма города силенок маловато, только-только шоссе можно удержать, хлипкой пробкой в нем торча.