Командир роты, к счастью, был стреляный воробей, не растерялся и уже через несколько секунд застучали дробно сапоги – экипажи кинулись по машинам, а еще через несколько секунд первые башни открыли огонь. Танк Бочковского стоял на последней платформе и добежал до него новичок, когда пальба шла уже вовсю. Он и сам стал лупить по немецким машинам, посреди этого грома и тарарама слыша отбитыми ушами звон кувалды по зубилу – мехвод снаружи рубил проволоку, крепившую танк к платформе. А потом взревел мотор, снизу, от мехвода, донеслось «Держись!», и танк грузно прыгнул с торца состава на рельсы, тяжело шмякнулся, заскрежетав всеми сочленениями и разворачиваясь к немцам лбом. За ним одна за другой так же брякались с торца состава съезжавшие гуськом остальные стальные черепахи, разворачиваясь в боевую линию на твердом грунте и получая свободу маневра. Атаку немцев отбили, а когда перевели дух, поняли, что – повезло. Невиданно повезло. Чуть позже въехали бы – и все, расстреляли бы панцерманы теплушки с беспомощными людьми даже пулеметами, а тридцатьчетверки достались бы им приятным подарком.
Село Подгайчики оказалось крепким орешком: немцы тут расстарались, нарыв препятствия для танков и оборонительных позиций, да и речонка Турка – мелкая, но топкая. Если бы не внезапность – кровью бы наши умылись. Но это очень большая разница – когда враг успел подготовиться к обороне и когда он о ней даже и не думал в момент встречи.
Одно дело, когда у тоскливо мокнущих под мелким дождиком пушек, накрытых чехлами, мается отсыревший, кашляющий и сопящий мокрым носом часовой, боеприпасы лежат в ящиках в сухом сарае в сотне метров, а расчеты заняты в казарме будничными делами. Совсем другое – когда все канониры уже в полном составе на своих местах, прицел на орудие поставлен, чехлы сняты и наблюдатели выдвинуты, связь налажена и проверена, командир тут же с биноклем и снаряд уже ушел в ствол, закрытый чавкнувшим затвором. И замковой с новым снарядом в руках, и остальные – вот тут, все рядом. И огонь открыть можно в любую секунду по команде, как только танк врага покажется в секторе обстрела (а попутно по нему добавят и соседние пушки).
Да, обученные канониры добегут до орудия за считанные минуты, и чехлы посрывают, и снаряды натаскают быстро. Если им дадут на это время. Но им его не давали.
Как правило. В этом чертовом селе из-за эскарпа пришлось влезать в перестрелку, прячась за хаты, отвлекая на себя внимание, пока часть группы обтекла обочь, перебралась через реку и привычно ударила с другой стороны, выходя с тыла.
Черт их поймет, немецких конструкторов. Советские пушки ПТО мог по ровному месту перекатывать даже один человек – не говоря уж про 45 мм, но и 57, и 76 мм – вполне. Сбалансированы так, что их легко катить и разворачивать, сопровождая пехоту «огнем и колесами» и встречая внезапно появившегося с другого направления противника. Верткие советские пушки.
У немецких же центр тяжести зачем-то сдвинут в сторону станин и максимум, что может один человек – это с надрывом грыженосным покатать чуток германскую 50 мм пушку. Про более крупные системы даже и говорить не приходится. Как с ними корячились расчеты – уму непостижимо. И немецким канонирам, как правило, не удавалось развернуться жерлом к появившейся из-за спины бронированной смерти при встрече с рейдерами.
Пушки в селе раздавили, привычно проехав по станинам, отчего стволы таких орудий навсегда задирались в небо, но дрались немцы цепко, засев в домах и подвалах, и оставлять такую заразу в тылу было никак нельзя, но и оставить без внимание совершенно пустое шоссе на Коломыю тоже глупо. Вот и разделились.
Теперь Бочковский, давя вместе с оставшимися очаги сопротивления, волновался всерьез – пропала связь сначала с танком Вани Шарлая, а потом и Игнатьев замолк. По рапортам началось все хорошо: явно фрицы из пройденных ранее сел не удосужились сообщить в Коломыю, что едут тут гости, и свалились тридцатьчетверки как снег на голову.
Но что такое пропавшая связь с танком, Бочковский отлично знал. И, как правило, означало это самое худшее. Тем более, они успели сообщить, что и пушек много, и «Тигры» на грузовой станции… И замолкли.
Потому, когда на слух определил, что уже спеклись гансы тут, в деревне, рванули впятером на помощь, оставив часть мотопехоты и одну тридцатьчетверку для окончательного захвата села. По шоссе пролетели 16 километров пташкой, поломав попутно несколько телег и грузовиков, попавшихся по дороге. Те, кто сообразительнее, удирали с дороги при виде танков и намертво влипали в размякшую землю, но оставались не раздавленными, и шоферы имели шанс удрать пехом.
Ворвались веером, по решению капитана два танка ломанулись на аэродром, три – с фланга на грузовую станцию. Это, конечно, наглость изрядная – так дробить и без того малые силы. Но расчет был на то, что устроенный в разных местах тарарам удесятеряет в глазах противника мощь вторжения. И, соответственно, вызывает главного союзника в таком деле – панику. После чего уже без разницы, какое превосходство в численности было у врага – паника превращает жестко структурированные части в обезумевшее стадо овец.
За тех, кто сейчас мчался давить самолеты, капитан почти не беспокоился. Что Катаев, что Сирик были очень толковыми парнями – должны справиться. Не удержался все-таки, напомнил, чтоб ломали аэропланам хвосты аккуратно, не увлекаясь. Отозвался Сирик со смешком: помнят, да. Сбросили на краю аэродрома десант, сейчас давят зенитное прикрытие, сопротивление слабое и неорганизованное. Перевел дух.
Перед стальным утюгом танка самолет – словно игрушка из алюминиевой фольги. Одна беда – в такую хрупкую упаковку залиты сотни литров бензина. А он загорается от любой искры. Когда стальной танк рвет и крушит самолет, уж чего-чего, а искр хватает с избытком. И моментально оказывается несокрушимый танк в озере из огня. Мотор тут же глохнет, засосав вместо воздуха пламя, и хана и танку, и экипажу – горят заживо. Страшная смерть и кошмар любого танкиста. Потому – только аккуратно ломать хвосты.
Судя по сначала напряженным, а потом резко повеселевшим рапортам, на аэродроме уже все в порядке. Прикрытие было из скорострельных малопулек, страшных даже для бронированного Ил–2, но не танцующих против нормально защищенной тридцатьчетверки. Один крылатый прохвост пытался улететь, но теперь горит посреди взлетной полосы, остальные поломаны вежливо и аккуратно, склад топлива решили пока не жечь, заняли оборону.
Хорошо все с аэродромом, а на грузовой станции куда гаже. На подходах не доглядел, два танка влетели в грязищу – и завязли! Сам чудом проскочил – кто ж знал, что тут такая топь! Прислушался – молотят ППШ и ДТ, орудийного огня нет. Вывернул за угол какой-то складской сараюги – увидел танк Кузнецова, экономно стрекотавший короткими очередями. Ясно, какой-то немецкий умник сгоряча атаковал пехотой. Помогли разогнать очумевших хамов: затеяли на танки бегать, оглоеды!
Вызвал Духова – тот рядом грохотал, поручил ему вытянуть из дрищей завязших растопыр. Сам аккуратно двинул глянуть, что с замолчавшими. Мехвод чуточку высунулся на площадь разгрузочную. Увидели тридцатьчетверку Игнатьева – стоит за домом. И дыра в борту отчетливо чернеет. А у шарлаевского танка посреди площадки разгрузочной и вовсе башня снесена, валяется рядом. Сердце похолодело.
Состав с «Тиграми» как на ладошке, с самого края. Тот панцер, что на торцевой конечной платформе, дымит вяло, башня развернута к площади. Остальные вроде не живые. Трескотня ППШ вокруг – значит, танкодесантники в работе. Звон сбоку по броне, свой кто-то – стук опознавательный условный.
Высунулся – и всерьез удивился, хоть и много чего видал за войну. Командир башни с танка Вани Шарлая стоит – наводчик Андрюха Землянов. Серьезный, обстоятельный парень. Как уцелел? Совершенно непонятно, но живой, хоть и ранен, в лапах держит танкового «Дегтяря», рядом топчется нетерпеливо коренастый лейтенант из десанта.
– В руку ранен, не залезть мне, тащ каптан! – кричит башнер. Ну, Бочковский не гордый, сам спрыгнул.
– Что с экипажем?
– Один я остался. Пушка, зараза, разула, снесла гусеницу. Расчет явно не полный был, и пока канителился со вторым выстрелом, мы ей между колес воткнули. Шарлай приказал: «К машине, гусеницу натягивать!» Мы и попрыгали. Они слева, а я справа спрыгнул. И вон из того дома пулемет с той стороны их всех в кучу сложил одной длинной – только Толик охнул. И все, от пуль чавканье и чмоканье потом. Я пока думал, что делать, над головой как брякнуло! «Тигра» с платформы влепил в башню. Аж хрустело все, и танк дергался, как припадочный. На четвертом выстреле башня и свалилась, такие искры летели! Весь комбез порвало, пока я там ползал.
– «Тигру» кто заткнул? Или он живой? – нетерпеливо перебил Бочковский.
– Игнатьев следом шел. Он по «тигре», «тигра» по нему. Он еще по «тигре». Тот и задымил. А ребята откатились под прикрытие – вон стоят, – уверенно заявил наводчик.
– Живы?
– Один помер, остальные ранены – наш санинструктор доложил, – вмешался пехотинец, поправляя каску, припорошенную свежей кирпичной пылью и украшенную несколькими глубокими царапинами.
Печальные новости капитан постарался воспринять с каменным лицом, хотя по сердцу и царапнуло больно, как всегда было при потере близких людей. А наводчик Землянов стал обстоятельно и точно показывать засеченные им огневые точки. Как он ухитрился, сидя под обстрелом, их и заметить и запомнить – сильно удивило капитана. Да и пехотный лейтенант тоже поглядывал не без уважения. И тем более удивило – перебирал пальцами по стволу пулемета командир сбитой башни – значит, горячий металл, стрелял куда-то танкист. А он хорошо умеет это делать – стрелять.
– Мы тут железнодорожников прихватили. Они говорят, что танкисты эти с «Тигров» в городе расквартированы, тут только несколько человек шарилось в карауле, – добавил командир десантников.
– Могли и прибежать уже – усомнился Бочковский.
– Нет, мы этот состав на прицеле держим, сами ж понимаем, что к чему! – обиделся даже лейтенант. Капитан кивнул. Если не врет пехота, то пустые танки эти. И это – хорошо. Значит, можно заткнуть тех, кого Землянов упомнил, и продвинуться дальше. На два десятка снарядов и на пару дисков работы.