«Зайцем» на Парнас — страница 3 из 19

I

Оркестр заиграл вальс. На середину клубного зала, под золоченую люстру с хрустальными подвесками, потянулись оживленные пары: послышалось ритмичное шарканье ног. Юрий Косарев ждал, пока Антонина доест мороженое. Рядом с красного плюшевого диванчика поднялись две девушки; возбужденные, счастливые глаза их говорили о том, что они готовы танцевать хоть до утра. Они еще не успели взяться за руки, когда перед ними вырос долговязый парень в темно-зеленом пиджаке со сбившимся набок чубом; продолговатое лицо его цветом напоминало томатную пасту.

— Станцуем? — сказал он и, не дожидаясь ответа, положил руку на широкую талию плотной чернявой девушки в капроновой блузке.

Она несколько растерянно глянула на подругу, нехотя пошла за незнакомым партнером.

«Крепко набрался», — с усмешкой подумал Юрий про долговязого.

Вторая девушка с недоумением подняла тоненькие бровки, видимо не зная, что делать. Но уже перед ней стоял второй парень, наверно товарищ долговязого. Этот был коренастый, с подбритыми в ниточку усиками, в узких мятых брюках, подчеркивавших кривизну ног. Глаза его мокро блестели. Ничего не говоря, он качнулся к девушке, развязно опустил ей руку на плечо, потянул под люстру. Юрий заметил, как густо вспыхнули щеки, лоб девушки, оттенив белокурые волосы, волной падавшие на тонкую, нежную шею. Губы ее сложились в брезгливую гримасу, она резко отстранилась.

— Что? — Наглые, пьяные глаза парня сузились, стали злыми. — Гордая?

— Я не хочу танцевать, — сказала девушка и села на плюшевый диван.

Парень опустился рядом. Нос у него был немного приплюснутый, и ниточка усов под ним шевелилась.

— С какого завода? — спросил он. — Где мы встречались? На пляже прошлым летом?

Белокурая молчала.

— Один вальсок, а после сходим в буфет. Ну?

Руки его снова потянулись к девушке, она вскочила, не скрывая отвращения, отошла к стене. Парень с усиками пробормотал что-то недоброе и скрылся в толпе.

Доев мороженое, Антонина Полькина батистовым платочком осторожно вытерла полные накрашенные губы, с улыбкой глянула на Юрия. Он улыбнулся ей в ответ, и они пустились вальсировать. Теперь Юрий видел только яркое, горделивое лицо Антонины, высокую грудь, словно облитую платьем гранатового цвета, вдыхал знакомый, волнующий запах ее кожи, смешанный с сильным запахом духов и пудры.

— Каких пьяных пустили в клуб, — сказала Антонина. Оказывается, она тоже заметила этих двух парней.

— Позвать бы администрацию, — сказал Юрий.

— Зачем? Мальчики выпили, но ведут себя прилично…

Когда они делали второй круг по огромному залу, перед ними мелькнуло знакомое девичье лицо. Оно тут же потерялось.

За вальсом следовали твист, шейк. В перерыв Антонина увлекла Юрия в буфет: на танцах она любила полакомиться. Он, как всегда, беспрекословно подчинился ее желанию. Заняв у стойки очередь, Юрий впереди себя вновь увидел худенькую белокурую девушку и вспомнил, что она-то и мелькнула перед ним во время вальса. Ну да она, с каким-то высоким парнем: все-таки, значит, танцевала. Теперь с ней стояла и плотная чернявая подруга.

— Сама, Ксения, видела, какой он? — говорила чернявая. — Выпивши. С таким лучше не ссориться. Зовут Лешей. Держался вполне прилично. Напрасно ты не пошла танцевать с его товарищем. В кругу нельзя отказывать.

— Вот еще! — пренебрежительно дернула плечом белокурая Ксения. — Танцевать с пьяным.

— А что бы с тобой стряслось? — несколько уязвленно ответила подруга. — Я же не на знакомство согласилась? Простой долг вежливости. Леша передавал, что товарищ его обиделся и тебе надо извиниться, а то, мол, худо будет. Я тоже советую. Хочешь, подойдем вместе?

— В чем извиняться? — ответила белокурая.

Тут подошла ее очередь, и она попросила стакан чая и шоколадную конфетку. Юрий взял на тарелочку бутерброды с колбасой, пирожные, бутылку крем-соды. Антонина ожидала его в углу за столиком. Возле Антонины он застал своего соседа по станку Валерия Чавинцева — спокойного, медлительного парня с широкой переносицей, крепким волевым подбородком и волосатыми руками. Валерий был боксером-любителем, очень серьезно относился к занятиям в заводской секции, мечтал о боях на московском ринге и о красной майке чемпиона. Рядом с ним стояла толстоногая девушка на каблуках-шпильках, с неимоверно высокой прической. Юрий знал, что раньше Валерий настойчиво ухаживал за Антониной, несколько раз провожал домой и даже успел понравиться ее матери. Оба парня относились друг к другу с той подчеркнутой предупредительностью, за которой легко угадывается неискренность.

— А что же, Юрий, нам не принес пирожного? — по своей манере спокойно, медлительно, сказал Валерий и чуть улыбнулся. — Обслужил бы за официанта и мог заработать на чай.

— Ноги есть? — тоже с холодком улыбнулся Юрий. — Вот и прогуляйся сам.

В зале опять заиграла музыка. Парни взяли своих девушек под руку, заторопились из буфета.

Весь этот вечер Юрию Косареву было очень весело, танцевал он, по обыкновению, только с Антониной. В один из перерывов, отводя ее передохнуть на диванчик, Юрий у стены увидел долговязого чубатого и его коренастого товарища с усиками. Они стояли в сторонке, о чем-то шептались, и Юрий даже пожалел их: зачем напились, потеряли столько удовольствия?

В клубе они с Антониной оставались до закрытия. На площади вился сырой февральский снежок, было тепло, из водосточной трубы с жестяным звуком стекала струйка. Молодежь расходилась парами, лихо пересвистывались мальчишки, из Вербовска — старого города за рекой, — названивая, летел сияющий огнями трамвай. Поддерживая под руку Антонину, Юрий прошел между огромных колонн, спустился со ступенек и вдруг увидел, что впереди на свежем белом снегу сгрудилась черная кучка, а вокруг все расступились.

— Драка, — сказала Антонина.

В следующую секунду Юрий все понял: это пьяные парни приводили в исполнение угрозу и сводили счеты с Ксенией — худенькой белокурой девушкой. Коренастый с подбритыми усиками и в расстегнутом пальто еще раз ударил ее по лицу. Девушка отшатнулась, молча прикрылась рукой.

— Эх, ты, — громко сказала ему чернявая подруга Ксении. — Еще парень!

— Прикуси язык, — пробормотал коренастый. — А то и ты схватишь.

— С девушками вы храбрые, — дрожащим голосом сказала Ксения. — Знаете, что беззащитные.

Коренастый хотел еще раз ударить ее, но второпях промахнулся. Его чубатый долговязый товарищ стоял рядом, чуть выставив кулаки, готовый в любую минуту прийти на помощь. Из клуба выходили все новые люди. Среди них было много крепких парней, и все они делали вид, что эта хулиганская расправа их не касается. Некоторые, отойдя в сторонку, останавливались, с любопытством выжидали, чем кончится. «Дружинника бы позвать», — сказал кто-то. Юрий Косарев выпустил локоть Антонины, стал проталкиваться к девушкам. Она крепко ухватила его за рукав пальто:

— Куда? Твое дело?

— Нельзя ж: изобьют.

Антонина еще крепче вцепилась в его рукав:

— Не видишь, их двое? Хочешь, чтобы всыпали? А то еще и ножом.

Забота Антонины была приятна Юрию. Он заколебался. Коренастый с подбритыми усиками схватил с земли палку, замахнулся. Но за конец палки уцепилась чернявая товарка Ксении и помешала ударить. Тогда парень пнул Ксению своим грязным остроносым ботинком, площадно выругался. Долговязый тоже погрозил ей кулаком, и оба скрылись за клубом во тьме поселковой улицы.

— Чего стоим? — несколько капризно сказала Антонина. — Хулиганства не видел? Пошли. Завтра чуть свет на работу.

— Я думаю, как бы они еще в темноте не напали, — сказал Юрий. — Может, проводить бы?

— Я гляжу: тебе больше всех надо? Это пусть милиция смотрит, она за это деньги получает. А то, когда надо, их нету.

И Антонина увлекла его за собой: подчинился он и на этот раз. Перед ними, тоже к бульвару, шли и обе пострадавшие девушки. Обгоняя их, Юрий услышал голос чернявой:

— Говорила ведь тебе, Ксения? Что ж: лучше затрещину получить, чем извиниться?

— Ты считаешь, я его оскорбила — не пошла танцевать? — быстро, запальчиво ответила белокурая. — А он меня не оскорбил — пригласил пьяный? Унижаться перед хамом?

— Забыла, где мы живем? В Нововербовском заводском поселке. Тут свои правила.

— Жизнь везде должна быть одинаковой.

Юрий украдкой заглянул в лицо Ксении: на ресницах ее не блестело ни одной слезинки. Взгляды их встретились: он внезапно почувствовал себя, как на допросе, прибавил шагу. Подруги остались позади.

II

В конце этой же недели, выйдя после шабаша из цеха, Юрий Косарев неожиданно возле проходной увидел Ксению. Так она работает у них на Нововербовском? Как же он раньше не замечал? Ксения была в цветастой шерстяной косынке, в замасленном ватнике поверх стеганых шаровар. Март вьюжил, стерильно белый снег, покрывавший заваленный хламом, перечерченный рельсами заводской двор, резал глаза, Ксения щурилась. Белокурая прядь волос выбилась на ее крутой лоб; вот она рассеянно скользнула взглядом по Юрию, и он почему-то вновь, как и в ту ночь, смешался, спрятался за спину идущего впереди рабочего.

«Да еще в нашей смене», — подумал он.

За проходной, на улице Юрия нагнала Антонина, нежно взяла под руку, прикоснулась высокой грудью. Она всегда, как бы нечаянно, задевала его то грудью, то бедром, а то наклонялась так близко, что ее губы оказывались возле губ Юрия, и с лукавой дразнящей улыбкой смотрела, как он краснел, менялся в лице. Она любила, чтобы он ее брал на руки, а летом они всегда вместе купались, загорали на пляже. Когда Юрий терял голову, она ловко выскальзывала из его объятий, весело и тяжело дыша, грозила пальцем: «Пойди умойся. Остудись. Ишь какой проворный!» Антонина била его по рукам, щипала, больно скручивая кожу.

— Ждал? — спросила она, заглянув Юрию в лицо. — Ты у меня молодец. Дома поцелую.

Обычно он всегда ее здесь ждал. Юрий в замешательстве не ответил. Ему хотелось еще глянуть на Ксению, но он боялся, что заметит Антонина. Они с Антониной пошли по широкой улице вдоль кирпичного забора, отгораживающего заводской двор. Справа за домами открылся редкий соснячок. Свежий пухлый снег завалил бросовую ржавую проволоку, пустые консервные банки. Солнечные лучи, прорываясь сквозь игольчатую хвою, розовато зажигали чистые невысокие сугробики.

— Смотри… эта самая, — вдруг шепнула Антонина и показала на медленно шедшую в стороне Ксению. — Помнишь? Она у нас крановщицей работает: девчонки рассказывали. С осени на заводе.

Юрий поймал себя на том, что утаил от Антонины «встречу» с Ксенией перед проходной: на крановщицу он посмотрел с явным безразличием. Знала бы Антонина, что он прекрасно запомнил имя «этой самой», не заговорила бы о ней: она была очень ревнива.

— Оказывается, — тараторила Антонина с удовольствием человека, торопящегося поделиться новостью, — ребята, что ее у клуба побили, оба с тракторного. Того, с кем танцевать не схотела, Митей зовут, а товарища его забыла как. Крановщица-то не из нашего города. Откуда-то с Дона, приезжая. Гордячка. Собирается в институт поступать. Говорят, ходила на ребят прокурору жаловаться. Ну и зададут ей теперь!

— Опять бить хотят? — быстро спросил Юрий, забыв, что почему-то решил скрыть свой интерес к Ксении.

— Передавали наши девчонки: грозились. И поделом, — с убеждением продолжала Антонина. — Не заносись, сдержи характер. Ее немного поучили, а она в принцип ударилась.

Юрий покосился на Антонину с тягостным недоумением: осуждать избитую девушку? Это же поощрять хулиганство!

— Укорот им надо сделать, — решительно сказал он, чуть ли не в первый раз не соглашаясь с мнением Антонины.

— Кому? — спросила она. — А! Ребятам с тракторного? Ну, там без нас разберутся.

Для Антонины все, что не касалось ее самой, семьи, станка, работы, не представляло длительного интереса. Вообще в доме Полькиных часто можно было услышать: «Это не наше дело». Или: «Чего за людей голову ломать? Чья забота, те и разберутся». Когда Юрию приходилось бывать с Антониной на докладе, глаза у нее краснели, она судорожно зевала в руку, смущенно оправдываясь: «Вчера с мамой фасоль перебирали, не выспалась». Но стоило начаться художественной части, оживлялась, а потом хоть до утра могла танцевать.

По притрушенному снегом тротуару, бледно желтевшему от свежих следов, они дошли до переулка. Здесь их пути расходились.

— К нам? — искушающе спросила Антонина.

Последний месяц Юрий часто ходил к Полькиным: они с Антониной уже открыто говорили, что поженятся. Собирался он идти и сегодня, да вдруг, сам не зная почему, заколебался.

— Транзистор у меня барахлит. Собирался покопаться.

— Еще чего выдумал! Хватит выдумывать, хватит. Мать пирогов с грибами напекла, наливочка есть. А потом я тебе чего покажу-то, не угадаешь!

Не слушая возражений Юрия, она потянула его через сосняк на свою улицу.

Поселок Нововербовского завода был выстроен прямо в бору. Ровно тянулись пятиэтажные дома улиц, нарядные чугунные столбы фонарей, магазины с высокими зеркальными витринами. Во всех дворах остались невырубленные сосны, иногда они перелесками врывались в чистенький центр, и сквозь лиловые стволы, зеленые лапы весело проступали коттеджи под оранжевой черепицей. Пение зябликов, синиц заглушало деловитое фырканье автобусов, пробегавших по мостовой, звонки трамваев. К запахам бензина, заводского дыма примешивался слабый запах хвои.

Полькины занимали двадцатишестиметровую комнату в общей квартире. Комната, несмотря на большой размер, казалась тесной от заполнявшей ее мебели. Двери пузатого шифоньера с трудом закрывались, — казалось, их распирала повешенная одежда. Из ящиков объемистого комода вылезало белье, словно он был не в силах вместить то добро, которое в него запрятали. Плащ, костюмы выглядывали и со стены, завешенные чистой простыней. На полочке клеенчатого дивана с высокой спинкой в ряд выстроились семь белых слоников один другого меньше — для счастья. Окна украшали розовые кружевные занавесочки, кружевная накидка покрывала пышное бордовое одеяло на двухспальной никелированной кровати. Всюду лежали вышитые шелком салфеточки.

Мать Антонины, пышногрудая, молодящаяся женщина, что-то строчила на ножной машинке.

— Мы обедать, — с порога весело заявила ей дочь.

— Вовремя, вовремя, — запела Олимпиада Васильевна, мельком, с неискренней приветливостью глянув на Юрия. Она недолюбливала его за угловатость, молчаливость и считала, что «парень далеко не пойдет». Ей казалось, что дочка ее поторопилась с выбором. Такого ли жениха она стоит?

— Садись, Юрий, к столу, — басом загудел хозяин квартиры.

Глава семьи Никанор Спиридонович относился к будущему зятю благодушно. Здоровенный, с большими длинными руками и круглой головкой, стриженной под бокс, он к пятидесяти годам погрузнел, ссутулился, но выглядел таким же крепким, лишь залоснился большой нос, словно смазанный машинным маслом, да потемнела, продубилась кожа. Никанор Спиридонович был немногословен, любил готовить настойки из ягоды и охотно угощал ими гостей. Вернувшись с металлургического завода, где работал прокатчиком, он плотно обедал и принимался делать по хозяйству то, что велела жена: с весны каждый день уезжал в сад за городом, у реки, возился с яблонями, крыжовником, помидорами. Лишь изредка, выпив лишнее, или, как он говорил, «завысив градус», показывал, кто хозяин в доме. Требуя вина, Никанор Спиридонович стукал по столу кулачищем: «Я — сказал!» Зная характер мужа, Олимпиада Васильевна не прекословила ему, мог бы отшвырнуть, как кошку. Утихомирить его могла одна дочь.

— Новую четверть почал, — сказал он Юрию. — На черной смороде настаивал. Отведаем, что получилось.

И, достав из буфета графинчик, он отправился в кладовую за наливкой.

Пока мать накрывала на стол, Антонина поманила жениха к шифоньеру, открыла нижний ящик, туго набитый добром.

— Посмотри, какую сделали покупку.

Она достала тяжелый отрез букле темно-вишневого цвета.

— У мамы знакомый закройщик в мастерской, пальто сошьют безо всякой очереди. Придется, конечно, дать на литровку. Воротник подберу из норки. Хочу модное, шалью. Хороша будет обнова?

— У тебя же и так вон какое пальто!

— Ну и что?

И назидательно, как маленькому, пояснила:

— Справная вещь завсегда пригодится в доме. Иль на сберкнижку копить? Объявят на деньги реформу, они и упали в цене, а материал себя никогда не уронит. Понял, дурачок? Твоя женка будет понарядней какой инженерши. Пускай все завидуют.

Антонина прижалась к Юрию грудью, обожгла поцелуем. Он улыбнулся: очень уж Антонина была счастлива своей покупкой. На заводе она всегда перевыполняла норму, была на хорошем счету и много зарабатывала. У нее было с полдюжины шерстяных платьев, три пары модельных туфель. Правда, и отец помогал своей единственной и любимой дочке и мать: в семье работали все трое. Вообще дом Полькиных — полная чаша. Каких вон только закусок на столе нет: и свиной окорочок — сами коптили; и грибки маринованные — сами солили; и моченые яблоки — из своих бочек достали.

Когда уже сели за стол и выпили по рюмке черно-смородинной, Олимпиада Васильевна спросила:

— Как, Юра, ваш дом? Скоро сдают?

Юрию должны были дать комнату в четырехэтажном отстраивающемся доме у реки. Антонина настояла, чтобы свадьбу непременно справляли в новой квартире. Она усиленно готовила приданое, заставляла и жениха копить на меблировку. «Мы сразу должны жить, как люди», — говорила она. Счастливый Юрий был рад ей во всем подчиняться.

— Обещали к маю вселить, — ответил он.

Никанор Спиридонович пошевелил бровями, налил из графина по второй.

— За это стоит.

Все, улыбаясь, чокнулись.

— Дети, они теперь какие пошли? — продолжал Никанор Спиридонович, по обыкновению от натуги морща низкий коричневый лоб, не сразу подбирая слова. — Они, дети стало быть, норовят отделиться от родителей. Мы не противники. Живите своей квартиркой. При социализме вам ордер на комнатку, а дальше продвинемся… примерно к построению общества — вам и три отдельных с газовой плитой, телефоном. Власть — она для рабочего проектирует. Какие люди не жалеют горба, они, правда, не дожидаются и поперед народного плана у себя в дому коммунизм устраивают. Обеспечивают себя по макушку. Другие там, может, об ручках жалеют, а нам мозоли впрок: и рубль зря не сорвется, и половица в доме не скрипнет. Вот яблочки со своего сада-огорода кушаем. Полное соответствие тела и души. И вам, Юрий, поможем. Не придется в кассу взаимопомощи кланяться, заживете крепенько… на две пятилетки вперед.

— Расхвастался старый, — усмехнулась Олимпиада Васильевна. — Из тверезого кусачками слова не вытянешь, а выпьет — норовит целый доклад выговорить. А и то сказать: приданое у Тонечки такое, что еще и вашим детям хватит.

Семья Полькиных и будущий зять разомлели от наливки, сытной еды и сидели дружные, веселые.

III

На работе сосед по станку Валерий Чавинцев предложил Юрию пойти в кино заводского клуба: у него оказался лишний билет. Антонина с матерью уехали в деревню под Елец хоронить дядю, и делать ему все равно было нечего. Шел французский фильм «На окраине Парижа». Когда в зале вспыхнул свет, загремели откидные стулья, Юрий вместе с толпой пошел к выходу. Сзади до него донесся тревожный девичий шепот:

— Оба здесь. Своими ушами слышала: сговаривались. Давай скорей убежим, опять побьют. Скорей.

Оглянувшись, Юрий узнал крановщицу Ксению с их завода и ее чернявую подругу.

Толпа вынесла его на каменные плиты, между громадами белых открытых колонн; сверху мерцали яркие звезды. Юрий поскользнулся и чуть не упал на мокрых, в тающем снегу, ступенях. Когда он выпрямился, то увидел, что девушки уже впереди. В следующую минуту кто-то грубо толкнул его. Это оказался коренастый парень с подбритыми в ниточку усиками, в громадной кепке под апаша и в пальто с поднятым воротником. За ним поспешал чубатый долговязый товарищ; в искривленных губах его дымилась папироса. Юрий тоже прибавил шагу. Валерий Чавинцев отстал, потерялся в толпе.

— Беги, Ксения! — услышал Юрий голос плотной чернявой подруги крановщицы.

Ксения шла обычным шагом и, казалось, не слышала ее. Что-то обреченное и в то же время гордое читалось в ее бледном застывшем лице. Казалось, ей и страшно и она презирает этот страх. Юрию хотелось, чтобы Ксения побежала, скрылась: чего она медлит? Может, еще успеет скрыться. Но уже рядом оказался коренастый с усиками, и народ расступился, словно боясь оказаться замешанным в драке. Девушка осталась одна, как осужденная перед палачом.

Коренастый ткнул Ксению кулаком: она успела заслониться локтем.

— Прокурору жаловалась? — шипел он. — Легавила? Дуй еще раз, если головы не жалко.

Он рывком отвел руку девушки, но вторично ударить не успел: его занесенный кулак на лету схватил Юрий, пригнул книзу.

— Чего пристал?

Ожидая удара, Ксения невольно зажмурилась. Коренастый круто рванулся назад, выдернул руку, видимо не зная, кто перед ним. Глаза его зло сузились, ноздри приплюснутого носа шевелились. Коротенькое пальто открывало его кривые ноги, обтянутые узкими брючками. Увидев, что Юрий один, он грубо крикнул:

— Хахаль?

Юрий заслонил девушку, веско предупредил:

— Не трогай, говорю.

— Хочешь за компанию схватить в морду?

Юрий стоял, крепко расставив ноги, возвышаясь над коренастым на целую голову. Светлые брови его были нахмурены, толстые мягкие губы сжаты, большие кулаки он держал наготове. Хулиган угрожающе сунул руку в карман пальто, будто за ножом: «Сейчас полосну жоржика». Юрий не спускал с него зорких глаз, готовый к отпору. Внезапно слева налетел долговязый в куртке с меховым пристяжным воротником, ударил в ухо. Юрий пошатнулся, но успел оправиться и отбить его второй наскок. Коренастый подпрыгнул, с другой стороны влепил ему кулаком в скулу.

— Приласкаю тебя, гада, как и твою кралю.

Юрий стойко защищался, у долговязого растрепался чубчик, из носа потекла черно-красная струйка: громадная кепка коренастого с усиками свалилась в снег. Толпа сгрудилась, наблюдала, в драку никто не ввязывался. Поняв это, хулиганы насели азартнее, Юрию попадало все больше и больше. И внезапно долговязый свалился с ног, словно срезанный, а на его месте выросла плечистая фигура Валерия Чавинцева, и он медлительно, коротко пропустил сквозь зубы:

— Апперкот.

Юрий догадался: апперкот — это боксерский прием, короткий удар снизу в челюсть. Едва коренастый увидел своего товарища поверженным, он бросил его одного, трусливо нырнул в толпу, забыв на снегу кепку. Долговязый, поднявшись, молча бегом последовал за ним.

— Знакомая? — хладнокровно спросил Валерий, кивнув на Ксению, и поправил нитяную перчатку на правой руке.

Юрий не ответил. Безмолвно, словно посторонняя, стояла и Ксения. Чернявая подружка схватила ее под руку.

— Давай скорей на трамвай. Еще, гляди, вернутся.

— Едва ли, — медленно, с усмешкой сказал боксер. — Они, наверно, уж за два квартала. А сунутся, получат нокдаун.

— Идемте, мы вас проводим, — предложил девушкам Юрий. Он тяжело дышал, но улыбался.

Толпа, привлеченная дракой, медленно расходилась, обсуждая схватку. Юрий и Чавинцев встали по бокам девушек, как бы охраняя, и все четверо отправились на бульвар, освещенный матовыми фонарями и нитками цветных лампочек, высоко подвешенных поперек дорожки. Под ногами хлюпал свинцовый мартовский подтаявший снег. Навстречу тянулись гуляющие парочки, пришлось тесниться, сходить с дорожки в сугробы, и само собой вышло так, что Юрий пошел с Ксенией впереди, а боксер с чернявой Майей сзади. Ксения молчала, от неяркого света желтых, зеленых, красных фонариков по лицу ее скользили пестрые тени, и нельзя было понять, что она переживает, как настроена.

— Испугались? — ласково заговорил Юрий, желая хоть что-нибудь сказать.

— Как это вы вдруг решились? — неожиданно едко, в упор спросила Ксения. — Я думала, что вы, как и в прошлый раз… спрячетесь в кусты.

Юрий смутился: значит, она его заметила в тот вечер на танцах? Да, парень он видный, это ему и Антонина говорила и товарищи. Белокурые, как у ребенка, волосы при голубых глазах и фигуре молотобойца. Юрий никак не ожидал от Ксении такого тона, вопроса. Вот скандальная девка. Нет того, чтобы поблагодарить, еще упрекает. Но главное было в том, что Юрий где-то в самом закоулке души не увидел ничего странного в словах крановщицы. Недаром после того первого вечера он не мог глядеть ей в глаза?! И, подчиняясь движению ее мыслей, как бы рассуждая вслух, он проговорил:

— После танцев я верно, не вступился. В конце концов, я ведь посторонний… не обязан.

— Нет, обязан, — быстро, сердито перебила Ксения. — Обязан. Значит, пусть несправедливо? Пусть издеваются над слабыми?

— Ну, а вдруг вы муж с женой? Лезть в семейное дело…

Она остановилась и, не обращая внимания на прохожих, страстно, уничтожающе продолжала:

— Моя хата с краю, ничего не знаю? Это вы считаете вашей моралью? «Семейное дело»! Да разве всякие побои — не хулиганство? Значит, пусть рядом даже убивают, они «свои», «родные», власти разберутся. Так? Это вы любите? Уютная психология мещанства! Стыдно смотреть: здоровый парень, быка может свалить. Ненавижу, презираю! Пре-зи-ираю!

Губы Ксении вдруг затряслись, глаза покраснели, она отвернулась и быстро пошла по бульвару. Руки она глубоко засунула в карманы, наверно сжала в кулаки: пальто обтянулось на тоненькой талии, на бедрах, а полы его смешно развевались от стремительного движения. Юрий нерешительно плелся сзади, глупо улыбался. Вот так история! Что называется, выручил. «У нее, кажется, слезы. Ладно. Пусть успокоится».

Сзади его нагнали Валерий Чавинцев с Майей. Боксер неторопливо говорил, помогая своим словам движениями рук:

— Пока я провел три боя на ринге, везде вышел победителем, а один кончил нокаутом. Весной у меня еще встреча с новичком. В клубе «Вольного орла». Хотите, приезжайте посмотреть. Если выиграю… пускай хоть по очкам… дадут разряд. Что это она ушла?

Это он спросил о Ксении. Юрий объяснил: ему-де надо завтра раньше встать, и они простились. Валерий сказал, что еще проводит свою девушку. Оба парня принудили себя улыбнуться друг другу и крепко, с подчеркнутым дружелюбием пожали руки.

IV

К самому концу смены у Юрия не оказалось флянцевых заготовок. Идти за новыми к газорезчику не было смысла: скоро гудок. Да и норму перевыполнил. Он выключил свой полуавтомат, закурил, вышел из цеха и вдруг, сам не зная почему, свернул на литейный двор.

В пасмурном сыром небе величаво подымалась доменная печь, купола воздухонагревателей. Громадный металлургический завод — Вербовская Магнитка, — разметнувшийся на несколько квадратных километров, сдержанно грохотал, лязгал, дышал густыми клубами дыма, и казалось, что низкие грязные облака, висевшие над многочисленными корпусами, вышли из вот этих мощных закопченных труб.

Показался склад холодного чугуна, заваленный черно-бурыми чушками, над путями медленно двигался низкий мостовой кран; в кабине его сидела  о н а. Тут Юрий должен был признаться себе, что и вчера, и все нынешнее утро думал о Ксении. Чудна́я девчонка. Ничего собой не представляет, нельзя назвать и красивой, а вот задела и забыть не может. Хотелось бы еще разок встретить, поговорить, очень уж она интересно, по-неожиданному рассуждает. А какие глаза: правдивые, искренние и… есть в них что-то. Да: что-то есть. Привлекают. Так и тянет заглянуть на дно светлого, прозрачного родничка. Но попробуй к ней подойди, осмеет на глазах у людей! Ка-ак она взяла его в оборот! «Спрятался в кусты!» Ишь боевая! Юрий минут десять стоял за порожним вагоном, тайком наблюдая за Ксенией. Негромко позванивая, она подводила кран к металлическим, наполненным чушками контейнерам, рабочие зацепляли крюки, и Ксения отводила повисшие в воздухе контейнеры и ловко и мягко грузила на железнодорожные платформы. Юрий глянул на часы: шабаш. Пора к проходной встречать Антонину и провожать домой.

…Разрешилось все очень просто и неожиданно. На другой день в обеденный перерыв, когда Юрий собрался идти с товарищами в столовую, в цехе появилась Ксения, поискала глазами и подошла к его станку.

— Вот вы где работаете.

Юрий почему-то смутился. Кое-кто из токарей пустил улыбочку, как всегда бывает, когда к парню подходит девушка. Из затруднения его вывел Валерий Чавинцев.

— А, знакомка, — сказал он спокойно и со своей медлительной манерой протянул девушке крепкую, волосатую руку. — Ну как: никто больше не трогал?

— Никто, — улыбнулась Ксения.

— А то шепните словечко, я им обоим могу устроить по хорошему нокауту.

И он сделал выразительное движение кулаком, словно на нем была надета боксерская перчатка.

Вежливо, с присущим ему достоинством кивнув Ксении, Валерий Чавинцев увел товарищей в столовую. Юрий и девушка остались в гулкой тишине цеха. Теперь она вдруг покраснела, заторопилась.

— Я, собственно, на минутку. Я в тот вечер очень была… В общем, спасибо, что заступились. За этим я и отыскала вас.

Он от неожиданности не знал, что сказать. Очевидно, Ксения поняла это по-своему.

— Вы, наверно, обиделись? Извините, пожалуйста.

— Мне извиняться надо, — сказал Юрий, хотя еще пять минут назад совсем не думал об этом. — Я ведь тогда после танцев… Просто сам не знаю почему.

О том, что его удержала Антонина, Юрий умолчал.

Разговаривая, они с Ксенией вышли из цеха, направились через огромный заводской двор в столовую. Какой Ксения показалась ему милой. Глаза ее сияли чудесно, ласково, а чистые ненакрашенные губы морщила виноватая улыбка. Юрий чувствовал себя удивительно хорошо, старался шагать с девушкой в ногу.

Казалось, вернулась зима, за домной глухо шумели вершины иссиня-черных сосен. Перерезая молодым рабочим дорогу, прогромыхал состав платформ с рыжей, мерзлой, запорошенной снегом рудой.

— В общем, все выяснили, — смеясь, сказала Ксения. Нос у нее покраснел, она рукой в худой варежке закрыла его от промозглого ветра. — Жалко, что тем хулиганам сошло с рук.

— Вы такая злопамятная?

— Почему злопамятная? Просто, чтобы они в другой раз… А впрочем, и за себя, конечно. Позволять безнаказанно бить? Это уж совсем. Я действительно ходила к прокурору, хотела привлечь к ответственности, но… — И Ксения не докончила.

— Что ж? — спросил Юрий. Он охотно приноровился к ее неторопливому шажку, ему хотелось подольше поговорить с ней.

— Ничего. Секретарша сказала, что по личным делам прокурор только через месяц принимать будет. Все-таки я зашла к другому. Этот выслушал внимательно. «Правильно сделали, что обратились». И стал перечислять, на какой этаж мне пойти, к кому обратиться. А там оказалось, что еще свидетели нужны и медицинская справка. Просить, чтобы приложением печати подтвердили твой синяк? Столько унижений! Я выскочила из кабинета, а на улице… на улице разревелась. Сама себя ругаю: «Дура», сдержаться ж не могу. Как в тот вечер после кино, когда вы за меня заступились.

И она неловко улыбнулась. Ксения рассказывала о том, как ее оскорбили, о своих мытарствах, но странно, ничего жалкого не было ни в ее фигуре, ни в жестах, ни в голосе. Она была Юрию по плечо и, озябшая на промозглом мартовском холоде, казалась особенно маленькой, хрупкой. Ветер выжал слезинку из ее глаза, посиневшие губы свело, белокурая прядь трепалась на лбу. В ней совсем не было ничего бьющего в глаза, и в то же время девушка удивительно привлекала своей чистотой, изяществом, правдивостью.

— Вас, наверно, ждут товарищи? — сказала она. — Идемте, я тоже хочу есть. Утром не успела позавтракать.

Его ждали не только товарищи. Всякий раз они встречались в столовой с Антониной, она занимала ему стул, очередь у кассы.

— Ходите в клуб? — спросил Юрий девушку. — А то могу проводить… на случай, если опять какие ухари наскочат. Завтра, кажется, дневной спектакль, лотерея?

— Я не из робких, — засмеялась Ксения. — А завтра я в музей иду. Говорят, там есть новые экспонаты. Вы давно были?

Это Юрий плохо помнил. Еще мальчишкой в школе, когда жил в одном из поселков Студеновского рудоуправления, он со всем классом на автобусе приезжал в Вербовск на экскурсию. Тогда им показывали достопримечательности города: канцелярию Петра Первого, грязелечебницу в парке и водили в музей. Музеи, картинные галереи, симфоническая музыка мало его интересовали.

— Порядком тому назад, — сказал Юрий и вдруг прибавил: — Возьмите и меня с собой.

— Пожалуйста. Только я иду с утра, чтобы как следует походить по залам. Чур, не опаздывать, я строгая.

Ксения откинула прядку со лба, засмеялась и стала удивительно женственной.

Они уже вошли в столовую. В дальнем конце на обычном месте у окна Юрий увидел Антонину. Она действительно держала для него место за столиком, повесив на спинку стула свою косынку: дескать, занято. Юрий почувствовал себя неловко: он никогда и ни в чем не обманывал невесту. Ксения перехватила его взгляд, сказала просто, очень доброжелательно:

— Вон ваша девушка. Ступайте.

И, не ожидая его ответа, свернула к буфетной стойке. Вишь ты, все о нем знает и даже Антонину запомнила. Юрий подошел к невесте.

— Где так долго? — сказала Антонина капризно и давая понять, что сердится лишь для вида. — Еле отстояла место.

— Да там… задержался. Ничего мне не брала?

— Как же, — улыбнулась она кокетливо. — Все, что любишь: борщ по-флотски, голубцы. Иль не знаю? Кто, кроме меня, о тебе позаботится? Сидела голодная, ждала. Идем получать, там Зина Путина в очереди стоит.

Она как бы с прежней капризной обидчивостью взяла его за руку, вдруг незаметно прижалась бедром, обожгла лукавым обещающим взглядом и потащила к блестевшей нержавеющей сталью стойке, за которой подавальщицы в белых халатах ловкими, скупыми движениями раскладывали по тарелкам первые, вторые блюда. Юрий лишний раз убедился, какая у него будет заботливая жена. Такая всегда и пирог приготовит и рубаху вовремя выгладит. Чистоплотностью Антонина пошла в мать: не было субботы, чтобы у них в комнате не гудел пылесос. Тем не менее Юрий очень был доволен, что она не видела с ним Ксению, и украдкой отыскал ее взглядом. Ксения уже сидела за столиком и ела какую-то холодную закуску вроде винегрета: видимо, она была не очень прихотлива в пище. За головами рабочих Юрий видел только ее белокурые волосы и плечи замасленного ватника.

С завода он, по обыкновению, возвращался вместе с Антониной. Антонина весело рассказывала новости: она всегда знала, кто в цехе с кем разошелся, в какой семье был скандал, кто получил премию. На этот раз она осуждала фрезеровщицу Ирку, которая не дождалась жениха из армии и вышла за другого. Обычно Юрий соглашался с невестой, сегодня он вдруг вторично возразил:

— А если вдруг полюбила?

— А первого не полюбила? — вскинулась Антонина. — Парень письма присылал каждую неделю, надеялся. Перед армией подарил золотые часики. Честно это?

Нечестно, легкодумно. В другой раз Юрий подтвердил бы это вслух, а сейчас его так и тянуло говорить наперекор. Может, возмутил не терпящий возражений тон Антонины: слишком часто подчеркивает свою «честность»? Или вспомнил недавний разговор с Ксенией, то, что и сам решил провести время с другой девушкой? Да и не всегда же ему соглашаться с невестой?

— Сердцу не прикажешь, — сказал он и неожиданно для себя добавил: — Ты же до меня гуляла с Валерием? Бросила и со мной стала встречаться. Выходит, тоже изменила?

О том, что Антонина охотно принимала ухаживания Валерия Чавинцева, Юрий никогда ей не напоминал, и она глянула на него зорко и чуть удивленно. Что, мол, с тобой?

— Там было другое, — ответила она с непоколебимой уверенностью в своей правоте. — Мы с Валерием ходили в кино, он провожал домой. Я ему ничего не обещала. А Ирка… жила с первым ухажером до солдатства. Девчонки говорят, будто аборт от него сделала. И приняла часы золотые.

«Часы приняла, — подумал Юрий, пропустив все другие доводы. — Будто продалась». Он тоже на день рождения подарил Антонине дорогие серьги. Значит, и он ее купил? Вообще Антонина рассуждает так, словно когда парень с девушкой «гуляют», то становятся собственностью друг друга. Может, и на него, Юрия, она смотрит как на собственность?

— Сердцу не прикажешь, — повторил он, не зная, что больше сказать.

Каждый считал, что он прав и убедил другого. Антонина прежним веселым тоном предложила завтра, в воскресенье, собраться у подруги Зины Путиной: купить в складчину вина, сделать пирог и повеселиться. Пирог она берет на себя. Заранее уверенная в согласии Юрия, Антонина еще вчера с вечера отнесла к Зине проигрыватель и пластинки.

— Соберемся пораньше, — она подарила Юрию долгую, обещающую улыбку. — Чтобы не очень засиживаться, а то в понедельник на работу.

— Я не могу, — не сразу сказал он и потупился.

— Не можешь? — переспросила Антонина и на минуту приостановилась: так удивил ее ответ Юрия. Она, видимо, не могла и предположить, чтобы он отказался от вечеринки, вообще от чего-нибудь устроенного ею.

— Понимаешь, — запинаясь, проговорил Юрий. — У меня дела. Занят я как раз. Не могу.

Врать он не умел и сразу понял: Антонина своим безошибочным чутьем заподозрила, что здесь замешана какая-то девчонка.

— Как хочешь, — ревниво вспыхнув, сказала Антонина, и подбородок ее высокомерно вскинулся. — Не напрашиваюсь. Вообще что-то ты в последнее время стал наперекор держаться… и без конца занятый. Мне Валерий рассказывал: когда я с матерью на похороны в деревню под Елец ездила, ты тут девушку одну спасал. Прямо будто… скорая помощь стал. Что ж, обойдемся. Кавалеров у меня — только помани.

Когда дошли до переулка, Антонина не пригласила Юрия обедать. Может, думала, что сам догадается ее проводить? Или хотела наказать? Юрий простился, вяло побрел домой.

Первый раз он вышел у Антонины из подчинения. За целый год. Познакомились они, когда Юрий вернулся с флота. Ему исполнилось двадцать три года, он чувствовал себя необычайно здоровым, не знал, куда девать силу, свободное время. Все парни его возраста гуляли с девушками — стал гулять и он. И отец и мачеха торопили его с женитьбой: боялись, что избалуется. Вот тут на катере (рабочие их завода ездили в лес на пикник) и подвернулась ему Антонина Полькина. Ухаживал он неумело, но она «раздружилась» с Валерием Чавинцевым. Они стали ходить в кино, в клуб, и Юрий решил, что подошло время заводить свою семью.

И зачем он вдруг связался с музеем? Зря. Теперь тащись с другой девушкой в неинтересное место. Вдобавок Антонине надо врать. Этого он ой как не любил.

V

К зданию Вербовского городского собора, где помещался музей, Юрий на другой день подходил с чувством недовольства. Ксения Ефремова уже успела взять билет, раздеться. В простеньком коричневом платьице она была похожа на десятиклассницу: белый, чистый отложной воротничок подчеркивал нежность ее тонкой шеи, хрупкость плеч, небольшую, по-девичьи скромную грудь. Белокурые волосы, собранные на затылке в пучок, перехватывала синяя лента, и то ли от синей ленты, то ли от яркого синего неба, бившего в стрельчатые окна, серые глаза ее тоже казались синими, и взгляд их был мягкий, лучистый, приветливый. Юрий сразу почувствовал себя с ней как-то удивительно просто, по-товарищески.

— Вы аккуратистка, — сказал он ей, улыбаясь, уже довольный, что пришел, да еще вовремя.

— Люди бывают неаккуратными, лишь когда делают то, что не любят. А я люблю музей, театры, концерты, книги… Идемте. Вот сюда, в отдел фауны. Вы хорошо знаете птиц своего края?

И она стала рассказывать о повадках поползней, зябликов, о том, какие сойки хищницы и воровки.

Оказывается, дома, на Дону, в станице Богаевской, они с матерью ежегодно устраивали в своем садике кормушки для птиц: их «столовые» в большие морозы спасали жизнь многим пернатым.

В музее стояла важная, торжественная тишина. От витрины к витрине тихо переходили немногочисленные посетители, шепотом переговаривались. Чучело насупленного филина со злыми янтарными глазами, огромный лось, укрепленный на фоне искусно сделанного леса, блестящие обломки минералов, ржавые наконечники старинных копий за чисто протертыми стеклами — все здесь располагало к неторопливости, вниманию, раздумью.

Остановились у макета, изображавшего областную грязелечебницу с табличкой, сообщавшей, сколько здесь ежегодно бывает по курсовкам рабочих, колхозников.

— Эти «воды» основал Петр Первый, — оживленно пояснила Ксения. — В прошлом веке сюда, конечно, приезжали помещики. И не столько лечиться, как просто на модный курорт. Привозили по сорок — шестьдесят крепостных слуг, огромные собачьи своры, домашние оркестры и… возы с тюками игральных карт. Да, да, карт. Вместо лечебных процедур, ванн здесь целые ночи метали «талии», проигрывали имения, а наутро использованными колодами топили печи.

Юрий с жадностью ловил каждое слово девушки. С Антониной он разговаривал только о будущей совместной жизни, о том, кто из общих знакомых с кем «гуляет», кто как одет, а то они могли и просто молчать, грызя семечки.

Осмотр всех залов занял часа четыре. Мартовское солнце еще стояло над голыми липами, когда они вышли из музея. Длинные ледяные бороды, свисавшие с крыши, дробились, сияли в лучах солнца, торопливо сочили капель. Отсюда, с горы старого города, за парком, отчетливо, словно на открытке, виднелся величавый чугунный мост с ползущим трамваем, широкая река, скованная грязным зеленоватым льдом, а за рекой их заводской Нововербовский поселок в сосновом лесу, высокие трубы, доменные печи, пронизанные слепящим светом султаны дыма.

По длиннейшей каменной лестнице с чугунными фонарями и круглыми цементными вазами, сейчас заваленными подтаявшим снегом, молодые люди спустились вниз. К автобусу решили идти через парк — старинный, с двухсотлетними вербами, липами. Земля обнажилась, всюду из-под снега открывалась мокрая, коричневая прошлогодняя листва, отсвечивали ледяные лужи, сверху заполненные водой, и это придавало парку запущенный лесной вид. Лишь летний ресторанчик с накрест забитой дверью, биллиардная, тир напоминали о том, что летом здесь вновь откроется зрелищный сезон.

Из разговоров с девушкой Юрий узнал, что мать ее учительница. До работы в Нововербовске Ксения тоже собиралась поступать в педагогический институт.

— А теперь передумала, — смеясь, сказала она. — Полюбился мне завод. Не хочу идти по маминому пути. Осенью подам в Воронежский технологический институт. Пусть с меня в нашем роду начнутся металлурги… Вы, Юра, местный?

Он пожал тяжелыми плечами.

— Вроде бы. Знаете Студеновское рудоуправление? Сразу за Вербовском. Шахты там небольшие, на полтораста — двести рабочих. На одной из них добывает железо мой отец. Мать померла, отец привел в дом разведенку из барака, я и подался в город. Нынче вся молодежь в город планирует.

Ксения согласно кивнула.

— Сколько вы, Юра, кончили классов?

— Семь. Перед флотом.

— Семь? Всего? Почему не учитесь дальше?

— Не всем же быть инженерами, — усмехнулся он. — Кто-то должен стоять и у станка.

— А разве образование получают лишь для должности? Вот уж не ожидала от вас. Просто жить будет интересней. Сейчас век атома, кибернетики.

Юрий лишь краснел и улыбался. Он не мог обидеться на свою новую знакомую, готов был все от нее снести. Хрупкость Ксении, смелость ее суждений, правдивость вызывали у Юрия желание защитить девушку от грубых толчков жизни. Ведь обидели ж ее хулиганы!

— Что вы сейчас читаете? — спросила Ксения.

Юрий замялся. Вот удивительная девчонка, все ей надо знать.

— Как-то дал сосед по койке. «Сын рыбака» называется. Время нету.

— Ничего не читаете? — удивилась Ксения и глянула так, будто не поверила.

— Мне один из нашего цеха сказал, что книжки теперь не то. В кино покажут куда интересней. По телевизору.

— Кино? Телевизор? — Ксения недобро засмеялась.

Они вышли из парка к трамвайному кругу. Юрий решил, что разговор о книгах кончился, когда она вдруг заговорила насмешливо, будто с кем споря:

— Это обывательский взгляд. Так рассуждают ленивые, нелюбознательные люди. Без книги и теперь невозможна культура. Ни один фильм, ни одна телепередача не могут охватить жизнь так полно, как книга, — со всеми отступлениями в прошлое, с раздумьями, психологическими поворотами. Э, да что там! Видали «Казаки»?

— Ходил.

— Вот там попытались передать повесть. И что получилось? Дрянь. У Толстого в тысячу раз лучше. А потом — ведь книга всегда с тобой: на полке, в кармане. Урвал часок — и читай.

— Да я что ж? Я не противник… — Юрий пробормотал еще что-то несуразное.

Трамвай повез их по громадному мосту из старого Вербовска в заводской поселок. У пустой заколоченной водной станции «Охотник» на деревянных мостках, днищем кверху, рядами лежали лодки, дожидаясь весны. Закованная в лед река еще по-зимнему дремала. Ближе к этому берегу ее густо усыпали рыбаки, колдовавшие над лунками. Синее солнечное небо отражалось в многочисленных лужах, и краснотал на островке у моста заметно налился соком.

Когда трамвай остановился на площади у сквера, против громадного клуба с фонтаном, Юрий предложил сойти и перекусить в кафе.

— Спасибо. Я домой.

В ее отказе ему почудился холодок. Этого Юрий понять не мог и смутился. Неужели в его предложении есть что-то обидное? Антонина в первый день знакомства согласилась пойти в ресторан. Он заподозрил, что у Ксении нет лишних денег. Воротник на ее зеленом пальто был дешевый, цигейковый. Он уже знал, что Ксения помогает старшей многодетной сестре, брошенной мужем.

У одноэтажного здания больницы Ксения кивнула на тихую, утонувшую в соснах улочку, застроенную одноэтажными домиками.

— Мне туда. Хотите посмотреть, как я живу? Угощу обедом.

Юрий с радостью согласился. Из вежливости, может, следовало бы и отказаться, но очень уж хотелось посмотреть, как живет Ксения, побыть с ней лишний часок. Юрий знал, что на квартире она стоит у школьной подруги матери — Верниковой: с ее чернявой дочкой Майей она и ходила в клуб на танцы.

Открыв калитку, они очутились в маленьком саду с осевшим и почернелым снегом. В собачьей будке за железной сеткой два белых кролика жевали сырую капусту.

Хозяйка дома оказалась румяной женщиной с коротко подрезанными желтовато-белыми волосами. Она внимательно и приветливо оглядела Юрия сквозь роговые очки и сразу пошла хлопотать насчет обеда. Юрий остановился в маленькой чистой прихожей с крашеным полом, не зная, что делать.

— Раздевайтесь, — предложила ему Ксения.

Она повесила на деревянную вешалку пальто, шерстяную косынку, поправила белокурые волосы, приподняв обе руки к затылку.

— Вон та дверь в комнату Анны Демидовны, а это в нашу с Майей. Идемте.

Он уже знал, что Майи дома нет. Работала она младшим дежурным на понизительной подстанции, в лесу, за семь километров от Нововербовска. Если бы не утренняя смена, Майя непременно пошла бы с ними в музей.

Комната у девушек была небольшая, — весь домик был небольшой, — с двумя уютными окошками, одно из которых, выходившее во двор, совершенно затенял олеандр в липовой кадке. Юрия поразил большой старинный книжный шкаф, за стеклом которого пестрели корешки собраний сочинений. «Как в библиотеке, — подумал он. — Зачем троим столько чтива? Вот этот зеленый: Чехов. Недавно в кино «Хирургию» видал. А этот голубой кто: Бунин? Не слыхал такого. Максим Горький: в школьной программе был». Оглядывал все он с нескрываемым любопытством.

Что-то трогательное было в двух коечках, застеленных тканьевыми одеялами, в простеньких гобеленах над ними. У стены стояло небольшое пианино с облетевшим местами лаком, круглый вертящийся стул. Над низеньким диванчиком в холстинковом заштопанном чехле висел отретушированный портрет молодого офицера в фуражке, с двумя орденами на узкой груди.

— Кто это? — спросил Юрий.

— Майкин папа, — ответила Ксения. — Погиб в Отечественную войну. А рядом фотография — это дедушка. Дедушка был начальником станции.

На пианино, придавленные большой морской раковиной, лежали два розовых билетика.

— Куда это вы собрались, Ксения? — спросил он.

— На концерт Аллы Соленковой. Приезжает к нам в Вербовск, будет выступать в клубе «Вольного орла». Видали в нашей проходной афишу? Я очень люблю ее голос, манеру исполнения.

Афишу о концерте Соленковой Юрий видел и равнодушно прошел мимо. Зачем он ему? Для этого есть радио, а еще лучше телевизор: там и послушаешь, и посмотришь. Не все ли равно?

— Возьмите и меня опять с собой, — попросил он.

— А ваша девушка не обидится? — лукаво сказала Ксения. — Может, вы и ее пригласите?

У Юрия загорелись уши.

— Она не любит зря деньги тратить.

Зарокотал мотор, хлопнула калитка: это приехала Майя. С работы сотрудников понизительной станции развозили на специальном автобусе.

— Обедать, молодежь, обедать, — весело, певуче сказала Анна Демидовна и пошла в зальцу накрывать стол.

Не надевая пальто, Юрий выскочил в ближний магазин, купил бутылку абрикотина. Женщины дружно пожурили его, но на чистенькой голубой скатерти тут же появился графинчик, куда перелили вино, рюмки, тарелка с грибками своего засола, и все с удовольствием чокнулись и выпили.

Обед был простой и сытный. Время за разговорами текло совсем незаметно.

После работы в понедельник Юрий записался в поселковую библиотеку и взял толстовскую повесть «Казаки».

VI

В ближайшие дни Юрий помирился с Антониной и очередное воскресенье провел у Полькиных.

За окном сыпался дождик со снегом, не по-апрельски рано стемнело. Красный шелковый абажур бросал отсвет на зеркальный шифоньер, на пузатый комод, застеленный вышитой дорожкой, на простыню, покрывающую одежду, повешенную у двери. Семь слоников на полке казались розовыми. Ради выходного Никанор Спиридонович принес из кладовки уже вторую бутылку черносмородинной наливки, хлебосольно угощал будущего зятя.

— Может рабочий человек отдохнуть? — бубнил он. — Обязанный. По Конституции.

Олимпиада Васильевна уже разделась и в домашнем халате закалывала на ночь волосы.

— Снюхались, — довольно громко пробормотала она. — Рюмочники.

Сбросив шлепанцы, она полезла на широкую двухспальную кровать с блестящими шишками: возмущенно заскрипели пружины осевшего матраца.

Антонина гладила на доске платье, не глядя на отца и жениха: видимо, тоже была недовольна.

Юрий с удовольствием потягивал наливку и посмеивался про себя. Его веселили и подвыпивший хозяин дома, и злившиеся женщины. Хмеля он совсем не чувствовал, казался себе особенно большим, сильным, свободным. С виду с Полькиными у него осталось все прежним, но он сам чувствовал, что другими глазами смотрит на будущую «родню», невесту. Антонина красивая девушка, самостоятельная, на виду в цехе. Выбор Юрия одобрили и отец с мачехой, к которым на шахту в Студеновское рудоуправление возил он Антонину. Все знакомые говорили: завидная жена будет, хозяйка, одевать не надо, еще сама отрез на костюм подарит. Он и сам знал: Антонина не закрутит подолом, не оскандалит на весь завод, поселок. Почему же его все меньше и меньше тянет к невесте? Что тому причиной? Ведь между ними и раньше случалось пробегать черной кошке.

По-другому Юрий стал присматриваться и к полькинскому дому. Раньше к обитателям его он относился с повышенным почтением. Кто он? Рядовой токарь, обладатель железной койки и тощего матраца в общежитии. Какая у него была жизнь? Заводской станок, после работы — кино, забивание «козла», иногда выпивка. Питание в столовой, а то и всухомятку. Сблизившись с Антониной, он почувствовал, что его принимают в дружную, трудолюбивую семью, живущую с большим достатком. Он старался проникнуться духом этой семьи, заслужить ее доверие.

Теперь ему уже не все нравилось в квартире Полькиных, давило нагромождение вещей, раздражали семь белых «счастливых» слоников.

— Конечно, портретов моих нету, — разглагольствовал Никанор Спиридонович, осушив новый лафитник. — Портретов не видать ни в парке… ни в клубе. Это верно. А мне и зачем? Был молодым, имел и я красную книжечку ударника. Соревновался. Вытягивался. Фамилию пропечатали в газете. Висел на Доске почета. Однова речь толкнул с трибуны… написал мне писатель из многотиражки. А теперь года вышли. Нехай молодежь выдвигается, она фигуристей. Я свой круг… целиком и полностью. Женился. Дочка, квартера… интерес в масштабе. Опять же наведем анализ. Мясо подорожало? Масло? Ухабы на пути к коммунизму. Согласен и сочувствую. А резолюция? Держи рубль на книжке. Разводи сад-огород. Мы в ногу шагаем. Никанор Полькин знает свой план жизни.

— Не только рубль надо собирать, — тоном превосходства сказал Юрий. — Читать литературу надо. Почему вы не подписались на собрание сочинений Чехова? Великий писатель, и каждый культурный человек обязан прочитать. Или, например… на журнал «Звезду». Концерты. Недавно приезжала Алла Соленкова, поет как птица.

— Литература — это… нормально, — мотнул коротко остриженной головой Никанор Спиридонович. — Концерт? Это… а время? Станок… сад-огород… кабанчик. Где, спрашиваю, взять сверхурочное время? Вон телевизер, — кивнул он на угол. — Приедет какой шах-король афганский из-за границы… весь чисто отчет. Смотри в полное удовольствие.

Его развезло, клонило в сон. Антонина исподтишка зорко наблюдала за отцом. Юрий весело, с подковыркой обратился к ней. Он знал: Антонина давно ждет, чтобы он подсел ближе к доске, на которой она гладила.

— Читала «Казаки»?

— Какие?

— Сочинение Льва Николаевича Толстого. Дореволюционного.

Антонина улыбнулась. Видимо, ей очень хотелось поговорить с женихом, приласкаться, и она была недовольна, что отец приклеил его «черносмородинной» к столу. В другое время она отозвала бы Юрия, но отец был в «завышенном градусе», и она понимала, что раздражать его опасно.

— «Казаки»? А! Знаю. Это как там один чеченца убил. С тобой же ездили в старый Вербовск смотреть. Где картина шла? В «Октябре».

Антонина опять улыбнулась, напоминая этой улыбкой, как они пешком через весь город возвращались к себе в заводской поселок, и на мосту долго глядели на отражение звезд в реке, и целовались. Юрий отлично ее понял, но менять разговор не стал. Ему хотелось показать ей, что на многое он стал смотреть по-другому.

— Кино — это совсем другое, — сказал он пренебрежительно. — Кино и всякий дурак сумеет смотреть. Взял билет, тебе с экрана само в глаза и в уши влезет. А вот ты книжку возьми…

Ему многое хотелось пересказать из того, что ему говорила Ксения и что он принял с радостью, как завет. Юрию казалось, что это выйдет у него так же красиво и убедительно, но он не мог найти ярких, доходчивых слов.

— Понимаешь? В кино всего не заснимешь. Ну как ты психологическую мысль заснимешь? Это… Ясно? Книжка… она куда умней.

Антонина почувствовала его новый тон и то, что он идет в разрез с привычными взглядами ее семьи. Она высокомерно прищурилась, настороженно сказала:

— Что-то умный стал. Зачитался.

И, то ли желая прекратить неприятный для себя разговор, то ли помня, что отца надо уложить, этого ждет мать, Антонина включила телевизор, отрегулировала резкость. В комнату ворвались громкие звуки: «СТРОИТЕЛЬСТВО ЗАВОДА СИНТЕТИЧЕСКОГО КАУЧУКА ПРОХОДИТ…» Она погасила электрическую лампочку под красным шелковым абажуром, сказала чуть повелительно и ласково:

— Папа, последние известия показывают.

Подмигнув Юрию, она взяла отца за локоть, понукая подняться из-за стола.

— Чего ты? Мы… по чарочке.

— Закруглимся на сегодня, — сказал Юрий. — Поглядим известия.

— Желаю наливки. Я — сказал! — Никанор Спиридоныч опустил кулак на стол: подпрыгнули моченые яблоки в тарелке, задребезжала бутыль, лафитник скатился на пол.

— Ладно, выпьем. Чуть погодя.

— Главное дело… есть за что поднять. — Никанор Спиридонович клюнул носом. — Квартера, предположим. Как, Юрий, твоя квартера? Строится?.. Ордер спроектирован?

— Строится. Обмоем. Вот только глянем известия.

Юрий передвинул свой стул и стал смотреть на экран. Оставшись один в потемках, Никанор Спиридонович требовал вина, бурчал. Покоряясь ласковым уговорам дочери, поднялся, плюхнулся на приготовленное кресло и, громко сопя, уставился в освещенный голубым светом экран. Минут десять спустя голова его свесилась, и он громко всхрапнул. Юрий помог Антонине раздеть будущего тестя, отвести на кровать. Олимпиада Васильевна лежала лицом к стенке, еще не спала, но в знак протеста к обоим «пьяницам» не повернулась.

Четверть часа спустя Антонина вышла проводить жениха. Свежесть прохладной ночи охватила разгоряченное лицо Юрия. Мокрый снег с дождем перестал падать, от завода больше не тянуло жирным дымком, вонючим запахом фенола. К ночи ветерок переменился, сверху близко, доверчиво проглянули звезды, во дворах, в лесу еще слышно шумели сосны, и Юрию вдруг на мгновение показалось, что он не в громадном промышленном городе, а на даче. Вон как на улице-то хорошо, а он, дурак, сидел в душной комнате, пил наливку.

— Завтра Олимпиада Васильевна попилит твоего батьку, — сказал он и усмехнулся. — Уж задаст.

— И поделом, — все еще сердито сказала Антонина. — И ты хорош: вместо чтобы отговорить, компанействует.

— Настроение подошло. Батька говорит, что по Конституции мы обязаны отдохнуть.

Юрий засмеялся, засмеялась неожиданно и Антонина. Они медленно шли по мокрому, грязному тротуару, вдыхая свежий запах апрельской ночи, настоянной на оттаявшей сосне. Снег совсем сошел, но ничего еще не зеленело: набухшие почки на деревьях, скрытые в земле ростки молодой травы ждали теплого дождя. На улице, где жили Полькины, дома шли только с одной стороны, а дальше от мостовой начинался редкий соснячок, весь изрезанный тропинками, сквозь голые деревья которого блестели огни новостроящегося квартала.

— Это еще ничего, — говорила Антонина. — Ты хоть пить не охотник. А вот когда Валерий к нам ходил, тот сам приносил бутылочку красненького. Заведутся, бывало, с папой — и до утра.

После того, как Юрий упрекнул Антонину в том, что она гуляла с боксером, та вдруг стала частенько его вспоминать. Юрию казалось, что Антонина делает это с умыслом, чтобы вызвать его ревность, и такие разговоры действительно вызывали у него ревность. Антонине, кажется, доставляло удовольствие бесить жениха.

— И все-таки твоя маменька Валерия куда больше привечала, чем меня, — пробормотал он, желая хоть косвенно уколоть невесту.

— Сумел себя поставить, — подхватила она, и Юрий подумал: не мстит ли ему Антонина за выпивку с отцом? — Не одно вино приносил Валерий. Мамаше сортовые семена, красивую открытку с видом. Мне шоколадные конфеты. У всех вызывал приятность. Ведь ты какой? Уткнешься в газету, не то телевизор смотришь: нету чтобы новостями развлек. Помнишь пожар был в семнадцатом доме? Ты хоть и тушил, ничего не мог рассказать интересного. Валерий собеседователь хороший.

— И тебе нравился? — уязвленно воскликнул Юрий. — Небось взасос целовались.

— Мальчик он приличный, — уклончиво ответила Антонина, опустив вторую часть вопроса. — Ухаживал, я и выходила гулять.

— Чего же бросила? Всей семье зять был по нраву. Марки элита.

— Тебя, дурачка, встретила.

Юрий смягчился, спросил о том, о чем всегда любят спрашивать влюбленные:

— Что нашла во мне? Чем я тебя взял?

— Голубоглазенький, — зашептала она, как обычно. — Расхороший. Люблю высоких, белявых. — Антонина прижалась к жениху теснее, взъерошила ему волосы. — Ты моего пальчика слушаешься. Неразборчивый. Что дадут — ешь. Как ни примут — хвалишь. А Валерий характерный. С ним шибко не поиграешь, будь начеку…

Она странно засмеялась.

Над головой тихонько покачивалась сосновая хвоя, и сверху, пронзая ее световыми стрелами, роились звезды. Справа тянулись черные сосны. Время было непозднее, по ту сторону бора в домах горел свет. Впереди по широкому проспекту странно безмолвно проносились одинокие, словно призрачные машины, освещенные голубоватой дымкой фонарей.

Идти далеко Антонина боялась. Прощаясь, Юрий крепко обнял ее. Она воркующе засмеялась, уперлась ему руками в грудь, готовая, как всегда, выскользнуть, откинула голову. Юрий ловил ее губы, целовал в шею, рванул полы пальто, перегнул, как тростинку. Антонина вдруг вцепилась ему ногтями в лицо. Но Юрий и сам опомнился, выпустил ее из рук. Что с ним? Захмелел? Нет, голова ясная. Проснулась жестокость, захотелось показать ей, всегда такой самонадеянной, что ее власть над ним кончилась. Не потому ли она и променяла его на Валерия, что им можно было командовать? Юрий не испытал сейчас ни стыда, ни уважения к Антонине, ни жалости раскаяния. Да и любил ли он Антонину? Разве он мучился, тосковал, когда не встречался с нею? Может, у него было лишь чувство плотской нежности, которую молодежь так часто принимает за любовь?

— Медведь, — сказала она смущенно, оправляя прическу. — Пуговицу от пальто оторвал.

— Ладно. Пошел, — сказал Юрий охрипшим голосом, круто повернулся и зашагал к голубому, призрачно освещенному проспекту.

Оглянулся только от угла. Переулок позади тонул во тьме, невнятно шумели сосны. Антонины уже не было видно.

Свернув направо, Юрий пошел к ярко сиявшему фонарю с желтой эмалевой трафареткой: там была автобусная остановка. На остановке стоял только один пассажир, дожидаясь транспорта. Юрий с удивлением узнал Валерия Чавинцева. Над густой правой бровью боксера длинно белел приклеенный пластырь. Большая, по моде кепка, зеленоватый плащ с погончиками, узкие брюки выглядели безукоризненно.

— Откуда, Юрий? — спросил Чавинцев, подавая крепкую волосатую руку.

«Видел, как Тонька провожала? Все равно знает, у кого был».

Он неопределенно кивнул назад:

— Тут… одних проведал. — И, желая перевести разговор, кивнул на его рассеченную бровь: — На ринге подковали?

— Только без свистка судьи. И бой велся без кожаных перчаток.

Из вежливости Юрий холодновато улыбнулся. Как понять остроту Валерия? Когда-то Антонина полушутя поинтересовалась, кто из них сильнее. Действительно, не придется ли им когда-нибудь подраться из-за Антонины? Едва ли Валерий простит, что у него отбили девушку.

— Из-за чего драка вышла?

— Из-за одного дружка.

Стоял Валерий в небрежной позе, опустив сильные плечи, говорил, по обыкновению, спокойно, медлительно, с легкой усмешечкой. Что-то особое почудилось Юрию в этой усмешечке — и покровительственность, и снисходительная издевка. С чего это? Подошел освещенный автобус, на котором Валерий должен был ехать. Он не тронулся с места, и Юрий смутно почувствовал, что его драка имеет какое-то отношение к нему.

— Может, расскажешь? — спокойно сказал он.

— Чего особенно рассказывать? — с медлительной усмешкой заговорил Валерий и легонько, пружинисто, чисто по-боксерски повел плечом, словно делая разминку, готовясь к бою. — На тракторном третьего дня был. У одной. После вышел на остановку трамвая к третьему участку — «знакомые» навстречу. Помнишь, у клуба драка была, когда за  т в о ю  девчонку заступились? Ксению? Так вот эти самые двое ребят: длинновязый один, другой с усиками. И еще с ними один: лохматый, рыжий, чистый Тарзан. Увидали — и ко мне: «Попался? Подставляй морду для расплаты». Ну… и все.

Вон, оказывается, в чем дело. Вот какой «бой без перчаток» пришлось выдержать Валерию, из-за какого «дружка» подраться: из-за него, Юрия Косарева. Теперь ему стало понятно поведение Валерия здесь на остановке.

— Жалко, меня с тобой не было.

Боксер чуть заметно усмехнулся:

— Ничего. Обошлось.

— Да вот бровь тебе рассекли.

— В бою не без этого. Двум из этих ребят похуже пришлось.

— Но?! — с интересом воскликнул Юрий.

Валерий, словно нанося удар, сделал характерное движение рукой, как все боксеры, приподнимая ее вместе с плечом.

— Один так и остался лежать. Коренастый с усиками. Крюком прямо в челюсть. Второй еле ноги унес. Тарзан. Крепкий, правда. Долговязый получил пару пилюль и загодя отчалил. Тут мой трамвай подошел, и я уехал.

Как всегда, Юрий не мог понять взгляда Чавинцева. Что он выражает? Скрытую неприязнь соперника за отбитую девушку? Дружескую солидарность сотоварища по цеху, по станку? Легкий упрек: вот, мол, в какую кашу попал из-за твоих шашней? Или великодушие сильного человека, довольного тем, что мог оказать услугу? Поблагодарить Валерия от души? Действительно: не будь он таким сильным, не знай приемов бокса, худо бы ему пришлось. Но Валерий может понять, что он благодарит за Ксению. А этого Юрий не хотел. И он сказал признательно и с въевшимся холодком:

— Дельно расправился, Валера. Скажи, какие прилипчивые. В другой раз наскочат, я за тебя расплачусь. Хоть и не боксер.

— Едва ли с обоими встретишься.

— Почему?

Чавинцев внимательным взглядом проводил проходившую девушку в синей «болонье», с открытой головой.

— Расспрашивал я об этих ребятах. С тракторного. Длинновязый — Лешка Пошибин. Так ему суд скоро. Выпивши был, избил студента в горпарке. Два раза до этого по декабрьскому указу сидел. Сейчас строго, могут до трех лет пришлепать. Да и второй, Митька Куницын… с усиками. Не работает, за прогулы выгнали с тракторного. Целая компания их, с девчонками по парадным до утра ошиваются… тоже на примете.

— Каждый кузнец своего счастья, — произнес Юрий фразу, вычитанную где-то в хрестоматии.

От поселка тракторного завода показался новый автобус. Чавинцев протянул ему руку, сказал словно бы между прочим, благожелательно:

— Кланяйся моей крестнице. — Он дотронулся до своей заклеенной брови. — Видал вас в городе.

«И нас видал, — подумал Юрий. — Везде успевает».

— Непременно передам.

Шипя, остановился автобус. Валерий сел. Косарев посмотрел на часы, подумал и домой, в общежитие, пошел пешком.

Вчера он взял в библиотеке «Саламбо» Флобера и на ночь хотел почитать часик-другой. Книгу ему посоветовала Ксения, она и разъясняла те места, которые он не понимал. Пожалуй, у нее в крови есть семейная закваска — педагогическая жилка. Может, ей стоило бы стать учительницей?

VII

На заводах, где многие хорошо знают друг друга, отношения людей не могут долго оставаться тайной. Узнали и о встречах Юрия Косарева с Ксенией Ефремовой, о их поездках на художественную выставку, в филармонию, в театр. Однажды, когда Юрий увидел крановщицу возле столовой и, весь просияв, остановился перекинуться словечком, что-то заставило его оглянуться: на него в упор смотрела Антонина. По двору она шла вместе с подружкой Зиной Путиной, и та что-то быстро, шепотом говорила и показывала на Ксению пальцем. Юрий смешался, но поборол себя и не отошел от девушки.

В этот день место ему в столовой Антонина не заняла, и обедал он отдельно. Домой она тоже уехала на трамвае с подругами. Теперь при встрече с женихом красивое лицо ее становилось надменным, она особенно гордо несла высокую грудь и старалась не замечать его или кивком, на ходу отвечала на его приветствия. А Зина — некрасивая стареющая девушка — как-то полушутливо кинула ему:

— Изменщик. Таких, как ты, у нас сто и еще хвостик.

От Юрия, видимо, ожидали раскаяния.

По дошедшим до него слухам, мать Антонины сказала: «Так и знала, что этим кончится. Юрка никогда у меня симпатичности не вызывал: шалый. Он одного пальца на ноге Тонечки не стоит».

С невестой Юрий не ссорился, а просто они встречались все реже и реже, перестали вместе ходить в столовую, в клуб на танцы, после работы он уже не провожал Антонину домой. Случилось это удивительно быстро, незаметно, во всяком случае так казалось Юрию. «Рухнуло, будто снег». А впрочем, так ли быстро? С февраля началось. Ведь и сугробы рушатся не сразу: их пробивают солнечные иглы, снизу подтачивают невидимые ручейки.

В начале мая Юрий столкнулся с Антониной во дворе возле проходной. Она молчала, не спросила даже, почему не заходит. Юрий заговорил первый, стараясь принять веселый тон:

— Как живешь?

— Лучше всех.

— Ездишь в сад? Самые посадки.

— Некогда. Мама с папой. У меня и дома дел по горло.

Говорить больше было не о чем. Юрий понимал, что неудобно молчать. Находил же он раньше темы, интересные для обоих? Антонина самолюбиво ни о чем не расспрашивала, и он, чувствуя, что теряется, сознавая, что виноват перед невестой, сказал первое, что пришло в голову:

— К июню обещали наш дом сдать, я уж ходил смотреть комнату. На четвертом этаже выделили.

Он слишком поздно понял, что ляпнул бестактность. Антонина слегка побледнела, отчего ярче выделились накрашенные губы, надменно проговорила:

— У тебя две моих пластинки. Принес бы.

Как-то устраивали вечеринку у Зины Путиной: возвращаясь домой, Юрий взял две полькинских пластинки с танцевальной западной музыкой, да так и забыл ей вернуть.

— Зачем понадобились? — шутливо спросил он, стараясь загладить свою оплошность. — Пирушку устраиваешь?

— Не одному же тебе развлекаться.

Вышли на улицу. Антонина сразу усиленно замахала подруге, свысока, почти брезгливо процедила сквозь зубы: «Ну, мне на трамвай» — и отошла, не ожидая, что он скажет. Юрию невольно вспомнились ее слова, переданные через Зину: «Нашел какую-то замарашку. Еще побегает за мной, да как бы не было поздно». Друзья по старой памяти спрашивали Юрия, когда же свадьба. Он отмалчивался. Вокруг Антонины опять стали виться парни, и он раза два видел с ней Валерия Чавинцева. Говорили, что Антонина даже приходила с ним в спортивную школу молодежи, была в клубе завода «Вольный орел» на матче боксеров. Валерий великолепно выиграл встречу, и ему присвоили третий разряд.

Ну и хорошо, что он расходится с Антониной без скандала. Временами Юрий чувствовал себя подлецом. Да, Зина Путина права, он «изменщик». Хорошие люди так не поступают. Раззвонил по всему свету — и в кусты. Но что он мог с собой поделать? Все его помыслы были направлены теперь к милой сердцу Ксении Ефремовой. Он выискивал любой повод, чтобы зайти к ней, увидеть улыбку скромных губ, услышать ласковый, чистый голос, хоть минутку побыть вместе. Одна мысль о том, что рядом живет эта чудесная девушка, делала его счастливым. Иногда Юрию казалось, что до знакомства с ней, он был слеп и глух, многое не замечал, не понимал в жизни. После каждой беседы с Ксенией что-то новое входило в его душу.

В бревенчатом верниковском домике встречали его приветливо, Анна Демидовна говорила: «А вот и наш Юра». Вслух читали какую-нибудь книгу, спорили о ней или девушки играли на пианино с пожелтевшими от времени клавишами.

Одна музыкальная пьеса Юрию очень понравилась.

— Здорово, — сказал он Ксении. — Как называется?

— Это Чайковский. «Ноябрь» из «Времен года». У меня есть знакомые в старом городе, у них в записях на пластинках целиком «Евгений Онегин», «Пиковая дама». Если хотите, Юра, я вас поведу, они очень радушно встречают любителей музыки.

Майя играла легко, уверенно, но за пианино садилась редко. Ксения только училась, медленно читала с нотного листа, зато частенько что-нибудь бренчала. Иногда подруги принимались объяснять, что такой-то композитор хотел сказать такой-то сонатой или прелюдом. Понимал Юрий с трудом; он стал слушать по радио музыкальные передачи, «университет на дому», лекции по литературе. У Полькиных за ним ухаживала вся семья, он чувствовал себя на голову выше и «тестя» и «невесты». У Верниковых ему не давали спуска, и Юрий то и дело ощущал скудость своих познаний.

В очередное воскресенье Юрий условился сходить с Ксенией в кино. Явился он несколько раньше и, не желая «париться в комнате», постучал в окошко, а сам сел на пень среди подступавших к улочке сосен.

В кармане его клетчатой рубахи-шотландки лежали два билета на дневной сеанс. Майское солнце золотило хвою, на чешуйчатых стволах выступил янтарный сок. Пушистая листва молодых липок на бульваре уже бросала тени на горячие нагретые тротуары. На углу продавали мороженое, и ребята от киоска отходили с вафельными стаканчиками.

Хлопнула калитка. Ксения вышла в простеньком ситцевом платье, расцвеченном синим горошком, без косынки. Юрий порывисто встал. При всякой встрече ощущение у него было такое, словно он видел ее впервые. Ксения уже успела немного загореть, и ее обнаженные руки, тонкая открытая шея приобрели нежный смугловатый цвет, еще не успевший огрубеть. Тени от нависших сосновых лап скользили по ее белокурым волосам, и волосы то гасли, то вспыхивали, точно были заколоты серебряными гребешками.

— Заставила ждать?

Улыбаясь, Ксения протянула ему руку. Юрий просиял.

— Вам идет это платье.

— Вы, оказывается, научились говорить комплименты, — засмеялась Ксения и погрозила ему пальцем. — Хороших вещей у меня нет. Вот стану инженером… впрочем, и тогда, наверно, буду одеваться кое-как. Вот вы, Юра, модник.

Она окинула взглядом его узкие, короткие брюки, красные носки, видные из длинноносых туфель. В глазах ее заискрились огоньки, верхняя губа дрогнула, приподнялась.

— Чему вы смеетесь? — подозрительно спросил он.

— В этом десятилетии такая комичная мода! — Ксения откровенно расхохоталась. — У вас хоть ноги стройные, а есть — передвигается, как циркуль, а вид гордый, будто он Парис. Или у женщин каблуки-шпильки! Иная сверхупитанная матрона просто качается на них, не дай бог сильный ветер дунет! И хоть бы один подумал, как он себя уродует. Наоборот, очень довольны.

Они медленно шли по нешумной, чистенькой улице. Юрий тоже засмеялся.

— А что же, по-вашему, Ксения, носить?

— Конечно, придерживаться моды… но зачем слепо? Носить надо, что тебе подходит, подчеркивает достоинства фигуры. Во всяком случае, одежда не должна открывать изъяны… стеснять движения. Я была в Доме моделей, манекенщицы худенькие, изящные: им-то все фасоны хороши.

Юрий не сводил с нее глаз. Как в ней все просто, мило, естественно, поэтому и скромненькое платьице так к лицу. На сберкнижке у него лежало до семисот рублей, приготовленных к свадьбе, и он чувствовал себя богачом. С какой радостью он отдал бы все эти деньги Ксении, чтобы купила себе золотые часы, заказала какие угодно наряды — вот бы здорово выглядела! Но разве ей об этом скажешь? Она никогда не позволяет себе и мороженого купить. И смешно и обидно.

В кино было еще рано, и они решили немного погулять в лесу, который начинался за поселковой улицей. Над соснами застыли блистающие облака, в кустах у овражка высвистывали малиновки. За тропинкой в папоротнике возвышался терем — словно живой от ползавших по нему крупных рыжих муравьев.

— Что я нашла! — вдруг воскликнула Ксения и, подбежав к березке у просеки, сорвала тоненький, словно фарфоровый, ландыш.

— Какая вы глазастая.

— Это любимые цветы Чайковского. У него и стихотворение есть «Ландыши». Хотите послушать?

И, чуть запрокинув голову, Ксения медленно стала читать:

Когда в конце весны в последний раз срываю

Любимые цветы — тоска мне давит грудь…

Юрий залюбовался девушкой, его охватило чувство восторга. Чего она только не знает!

— У Чайковского вообще много стихов, — тряхнув волосами, сказала Ксения. — Часто в операх его собственные слова. Как я люблю его музыку. Особенно Первый концерт, «Тройку»… Вы что на меня так смотрите?

— Здорово декламировали, Ксения! И, как всегда, говорите! Откуда только слова берете? Слушал бы вас, слушал… и никогда не расставался.

В глазах ее появилось испуганное выражение, которое бывает, когда нечаянно разобьют что-то очень ценное.

— Вы, Ксения, дороже мне всех людей, — неудержимо говорил Юрий. Лицо его пылало, он смотрел ей в глаза и ничего не видел. — Всех. Одна такая на свете. Я не встречал раньше похожих девушек. Взял бы на руки и носил. Никому не дал в обиду. Я подтянусь в образовании, поверьте. Мне уже комнату выделили, на днях получаю ордер. Мы бы с вами могли… — Юрий вдруг замолчал. Руки у него вспотели, мокрая была и спина.

— А… как же Антонина? — растерянно сказала Ксения. — На заводе все говорят, что вы женитесь.

Ответил он невнятно и с таким видом, точно считал этот вопрос лишним:

— Там все кончено. Не по плечу шуба, да и им тоже другой покрой нужен.

— Боялась я этого, — глухо, опустив белокурую голову, сказала Ксения. — Не думала, что так выйдет… хоть и предупреждала Майка. Надеялась, что останемся друзьями. Хороший вы парень, Юра, хороший… Но… я не могу. Понимаете? — И закончила через силу, почти шепотом: — Я люблю другого.

Еще она не произнесла ни слова, а Юрий понял, что отвергнут. Он давно думал открыть Ксении сердце, да все не решался, тянул. Получить бы комнату, что ли, может, уверенности бы прибавилось. Признание вырвалось у него нечаянно, отказ Ксении ошеломил его: казалось, на него упала сосна.

— Он… наш, вербовский?

— Нет.

Конечно, как не схватить такую девчонку? Ему еще отец говаривал: «Круг духовитого цветка завсегда полно и пчел и шмелей». Скорее от подавленности, чем из желания узнать больше, Юрий задал новый вопрос:

— Чего ж… не вместе вы?

Они медленно шли по дорожке. Юрий боялся смотреть на Ксению, сбился в траву, наткнулся на пенек.

— Василий учится в Москве в Артиллерийской академии, — не сразу ответила Ксения; на Юрия она тоже не смотрела. — Мы переписываемся. А вообще он наш богаевский казак. Мы с детства знаем друг друга.

Одного сейчас боялся Юрий: не упасть бы, не разреветься. Как не ко времени это кино! Ему вдруг и рубаха стала тесной, и ботинки начали жать. Над маковками сосен выросла лиловатая, грифельная тучка, солнце скрылось, дохнул сырой ветерок. Нет, это просто облачко, и вон опять сверху хлынул голубой, сияющий свет, громче залились дрозды, овсянки и даже проклятая кукушка начала отсчитывать кому-то долгие счастливые годы.

— Да сперва все равно надо дипломы получить, — вновь заговорила Ксения. — Я так Василию и поставила. Я уже отослала документы в Воронежский технологический институт. Если выйдешь замуж, какое уж там ученье? А я хочу многое знать, быть инженером… Вот теперь, Юра, вы все знаете. Хотите, останемся друзьями?

Он впервые покосился на Ксению и отвел глаза, будто опалил ресницы.

— Я завсегда ваш друг, Ксения… что ни случись.

Все кинотеатры находились в старом Вербовске: в заводских поселках были только клубы. Молодые люди едва не опоздали и были рады, что в зрительном зале темно и не надо разговаривать. Юрий не понял, о чем был фильм. Какая-то женщина хохотала, как сумасшедшая, в кого-то стреляли. Ему казалось, что он не дождется конца.

После сеанса у него хватило силы пойти провожать Ксению. Но она сказала, что ей надо к подруге, и простилась у автобусной остановки.

В Нововербовск через громадный мост пошел он пешком. Далеко внизу темно блестела вода, проплывали лодки с катающимися, на одной играла гармошка.

Всю ночь Юрий пробродил по лесу, сидел на какой-то лавочке у забора, опять куда-то шел. Он то сжимал кулаки и бормотал сквозь зубы, то подолгу стоял в чаще у сосен, думал. За эти месяцы он хорошо пригляделся к Ксении Ефремовой и оценил не только ее достоинства, но узнал и недостатки. Любит учить. Тоненькая, нежная, кажется, в руках переломится, а норовит на своем настоять. Если бы за него вышла, гляди, закомандовала бы. Не может ничего состряпать… Да, но разве от этого Ксения ему меньше мила? Пусть бы командовала, читала книжки, бренчала на пианино, обед бы он и сам готовил.

«А что как в Москве ее Василия столичная краля закрутит? — сказал он раз вслух. — Променял же я Антонину? Годы молодые».

В другой раз у него сорвалось: «Я добьюсь. Сам стану инженером. Отыщу, где б ни была, и она поймет…»

Ему хотелось устать. Хорошо бы напиться, да поздно, где возьмешь? Вот если бы налетел кто, как на Валерия, ух и подрался бы! Не жалко, если бы и голову проломили.

И Юрий опять шагал по каким-то улицам, перелезал через каменный забор из чужого двора, не представляя, как в него попал, продирался сквозь мокрый, росистый кустарник в соснячке. Он осунулся от бессонной ночи, порвал пиджак на локте и совершенно не заметил, что на востоке просочилась мутная розовая полоска — предвестница утра.

VIII

Задождило надолго, не по-летнему.

В пятницу после работы Юрий захватил обе пластинки и отправился к Полькиным. Чувство у него было такое, словно он несет не пластинки, а последнее «прости». (Письма Антонины он перестал хранить и рвал с тех пор, как одно из них нашли в его чемодане сожители по комнате и под общий хохот прочитали вслух.) Сердце у Юрия щемило, идти в некогда близкий дом было очень тяжело, но он понимал, что это надо сделать — отрезать все пути назад. Да и неудобно: Антонина давно напоминала, чтобы вернул пластинки.

На его стук никто не ответил. Еще из-за двери с лестничной площадки он услышал в квартире игривые, пронзительные звуки музыки. Наконец соседка открыла английский замок. Юрий вошел в полутемную, заполненную тремя вешалками общую переднюю, и его обдало запахом свежих пирогов с ливером, с капустой, печь которые Олимпиада Васильевна была такая мастерица.

В большой комнате Полькиных шло веселье. Дверь была распахнута, и вместе с режущими звуками аргентинского танго оттуда слышалось бойкое шарканье ног, говор. Две пары молодых людей танцевали между отодвинутым к стене столом, заставленным бутылками, закусками, и широким клеенчатым диваном с высокой спинкой, на полочке которого выстроились семь белых слоников. На стульях разных мастей, видимо занятых у соседей, сидели пожилые гости.

Юрий сразу увидел свою невесту и Валерия Чавинцева. Нежно придерживая Антонину за талию, кружась на узком пятачке, боксер что-то шептал ей на ухо, а она слушала, чуть отвернув голову, пылая щеками, и улыбалась. Чавинцев был в новом костюме, плотно облегавшем широкие плечи, в модном, тонко затянутом шелковом галстуке.

— Кто тут? — выходя из комнаты в переднюю, сказала Олимпиада Васильевна. В руке она несла пустую глубокую тарелку. — А, это ты.

И, даже не кивнув, прошла в кухню.

Музыка прекратилась, а патефонная иголка продолжала шипеть по центру пластинки: из комнаты стали выглядывать. Антонина слегка изменилась в лице, затем гордо выпрямилась, красивые глаза ее настороженно затаились. Видимо, приход Юрия застал ее врасплох, и она не сумела придать лицу то выражение, которое, как маску, надевала на себя при нем. В каком-то замешательстве находился и Валерий Чавинцев. Затем он с медлительным спокойствием переступил через порог, здороваясь, протянул сильную волосатую руку.

— Вот это кто, — сказал он. — А мы гуляем.

— Это хорошо, — ответил Юрий.

— Старый должок принес?

Очевидно, Чавинцеву было известно, что у Юрия оставались полькинские пластинки. Вообще говорил он уже уверенно, как человек близкий дому, его хозяевам.

Гости притихли, смотрели выжидательно. Соседка, открывшая Юрию дверь, дипломатично поджала губы. Хозяин сидел развалясь на стуле — длинный, красный, с расстегнутым воротником рубахи: он приподнял пятерню, приветствуя «зятя», буркнул:

— Раздевайся, проходи.

— Спасибо, — проговорил Юрий. — Я только на минутку, у меня технический кружок.

В рябом от дождя плаще, держа в руке снятую кепку, он стоял в двери. Что-то надо было сказал Антонине, а то получалось совсем неудобно. Он посмотрел на нее с улыбкой.

— Вроде бы у вас не было аргентинского танго?

— Это я захватил, — сказал Валерий.

Из кухни опять прошла Олимпиада Васильевна, неся в одной руке полную тарелку горячих пирожков, в другой моченые помидоры, крепко пахнущие укропом. Юрий посторонился и чуть не наступил на ногу гостье, сидевшей у простыни, закрывавшей на стене костюмы; он чувствовал, что мешает. Антонина, вероятно, ждала, что «жених» будет делать дальше. Видя, что Юрий не расстегивает плаща, она высокомерно отвернулась, стала менять крутившуюся впустую пластинку.

Из Полькиных один Никанор Спиридонович подошел к новому гостю. Маленькая головка его от загара, приобретенного в «саду-огороде», отливала медью, глаза пьяно блестели. В руке он, расплескивая, нес большую стопку водки, щедро налитую, до краев.

— Одну, Юрий. Уважь.

Вот все-таки кто был самым добрым в этой квартире. Может, и пожалел, что расстроилась свадьба? Юрий принял рюмку.

— Уж чтобы не разбивать компанию.

Он выпил, кто-то сунул ему пирожок с ливером. Юрий почувствовал себя еще неудобнее.

— Вкусные, — сказал он.

Олимпиада Васильевна не улыбнулась даже для приличия.

Вероятно, «теща», а с нею и еще кое-кто подумали, что он чуть ли не издеваться пришел сюда. Знали бы они, как он сейчас одинок, несчастен. «Теща»-то уж позлорадствовала бы и сказала, что этого он только и заслужил.

«А что, если взять да и остаться?»

Огненная влага от стопки пробежала по жилам Юрия. Интересно, чтобы произошло тут в комнате? Как бы себя повела Антонина? Снять плащ, повесить, подойти и предложить станцевать. Пошла бы? Сказать: забудем размолвку, я виноват. Почему-то Юрий был уверен, что Антонина ему бы простила. Она немного похудела за это время. Казалось, на лбу ее запечатлелись тревожные думы последних недель, и выглядела она еще красивее.

Выходившая в переднюю девушка нечаянно толкнула Юрия. В неудачном месте он остановился.

— Извините. Вы бы сели.

Вновь заиграл аргентинский джаз. Антонина кокетливо, вызывающе улыбнулась Валерию. Тот с готовностью обхватил ее за талию, и они дружно закружились по комнате между заставленным бутылками столом, никелированной кроватью и диваном с белыми «счастливыми» слониками. Скользя мимо бывшего жениха, Антонина не смотрела на него, и лицо ее в это время казалось закаменевшим. Юрий постарался непринужденно улыбнуться на прощанье.

— Хорошо всем повеселиться!

Никто ему не ответил.

Возвращался Юрий по еще светлой улице. Через всю мостовую от соснового бора падали длинные тени: за домами новостроящегося квартала садилось солнце.

«Рановато у Полькиных собрались, — подумал он. — Наверно, до утра гулять будут».

Нет, он уже не мог оставаться у них на вечеринке. Все было чуждо Юрию в этой квартире, и он поражался, как столько времени мог там уживаться. Все эти шифоньеры, комоды, трещавшие от добра, разговоры, кто что купил, кто с кем развелся, сытная одуряющая еда!.. Ему вспомнилось, как однажды Антонина ласково вырвала у него книжку. «Чего уткнулся? За это премию не начислят. Лучше поцелуй меня — полезней».

Мысленно он тут же обратился к бревенчатому домику Верниковых, Ксении, и нежность перемешалась у него с острой горечью и болью. Давно уж он там не был. Сто лет. Юрий задумался и больше не вспоминал о полькинской «родне».

IX

К августу городская листва стала пыльной и жесткой.

Юрий Косарев готовился к занятиям в вечерней школе. Ежедневно ездил на речку Ворону купаться, загорать, а то брал напрокат лодку в спортивном обществе «Охотник» и надолго уезжал далеко на отмели. Сторонился заводских друзей, девушек, в компании его видели редко.

Жил он уже в новом доме у базара на четвертом этаже. Сюда к нему утром неожиданно и влетела Майя Верникова. Такой ее Юрий никогда не видел. Черные волосы Майи были растрепаны, лицо заплаканное, опухшее, и на нем жили одни страдальческие глаза.

— Ой! Ой! Горе!

Она боком повалилась на его новый диван и разрыдалась.

— Что? — воскликнул Юрий, охваченный острой тревогой. — Говори! С Ксенией?

Продолжая рыдать, Майя кивнула головой. Юрий схватил ее за плечи, встряхнул, сорвал с вешалки кепку, собираясь бежать, вернулся к Майе, затормошил, допытываясь, что стряслось.

— Где она?

— В боль… в больнице. Может, и… умерла.

Юрий вновь бросился к двери. По дороге еле поспевавшая за ним Майя бессвязно передала то, что ей было известно. Час назад им из заводоуправления сообщили, что вчера поздно вечером в городскую клинику в бессознательном состоянии была доставлена их жиличка Ксения Ефремова. Привезли ее туда на грузовике двое мужчин и женщина. По их словам, они подобрали девушку в кустах орешника недалеко от лесной тропинки, по которой шли с улицы Зои Космодемьянской в центр поселка. Услышали крик о помощи, стон, бросились и наткнулись в кустарнике на трех парней, что старались прижать Ксению к земле, совали ей в рот подол юбки. Завидев людей, хулиганы разбежались. Все же мужчинам удалось схватить какого-то парня и отвезти в милицию. Парень оказал сопротивление, начисто отрицает свою вину, и мужчины сами не знают, был ли он из числа хулиганов. В потемках легко спутать. Видимо, Ксения оказала отчаянное сопротивление: блузка ее была порвана, на руках ссадины, а голова разбита чем-то тяжелым и в крови. Опознали, кто она, по заводскому пропуску.

— Куда ты, Юрий, летишь? — жалобно закончила Майя. — Я не могу больше: сердце закололо. В клинику тебя все равно не пустят. Я уж пыталась.

— Почему? — опешил Юрий.

— Боятся за жизнь. Сделали перевязку, черепная кость цела. Сознание вернулось, но беспокоить нельзя, чтобы не повторился нервный шок. Свиданье сейчас не разрешат ни дежурный врач, ни заведующий отделением — никто.

Они прошли, вернее пробежали, почти половину расстояния до больницы. Юрий с ходу так же молча, с той же быстротой повернул назад.

Майя опять отстала, вдобавок она растерла пятку, прихрамывала. Ей хотелось условиться с Юрием насчет завтрашнего посещения больницы, но Майя не была уверена, слышал ли он хоть одно ее слово.

Вдруг он круто остановился.

— Ну я в одно место.

Майя сердито, растерянно спросила:

— Куда?

Всегда сдержанный, мягкий Юрий ответил отрывисто, с ходу:

— В милицию хочу.

Майя вконец обиделась на его невнимание.

Помещалось отделение милиции недалеко от больницы. Юрий прошел в пустую дежурку с зарешеченным окном, пропитанную застарелым запахом табака, несвежей одежды, и попросил показать ему захваченного в лесу парня: возможно, он его опознает. Рябоватый лейтенант милиции щелчком по козырьку сбил картуз на затылок, лениво, дружелюбно оглядел его.

— Дружинник, что ли?

— Дружинник, — кивнул Юрий. Конечно, он запишется в народную дружину.

Лейтенант с минуту подумал и благосклонно разрешил:

— Попробуй. Все одно скоро выпускать. Улик нет, прав не имеем допрашивать больше суток.

Задержанного привели.

С первого взгляда Юрий убедился, что совершенно не знает этого парня, никогда и нигде его не встречал. Задержанный горбил широкие плечи, стоял, непреклонно опустив голову на длинной, слегка вытянутой шее. Одет он был пестро, с пошибом на моду: длинный, захватанный пиджак цвета охры, зеленые узкие грязные брюки. Брови у парня были широкие, сросшиеся, щеки худые, а губы одутловатые, толстые и очень красные. Густая темно-рыжая копна волос напоминала девичью.

— Задерживали такого? — с прежней ленцой спросил лейтенант у Юрия. — Гостил у вас в штабе дружины? Кукудяк фамилия. Игорь.

Сколько ни напрягал Юрий память, он решительно не мог припомнить, чтобы хоть мельком видел этого парня. Да, может, он еще и не нововербовский, а из старого города или с тракторного поселка?

— Значит, не доводилось встречаться? — в голосе дежурного лейтенанта послышалось разочарование.

— Все не верите, начальник, — развязно, грубо сказал Игорь Кукудяк. — Говорил вам: эту девчонку я не знаю. Я со Второй Зои шел на танцплощадку. Слышу крик, шум, кто-то пробежал. Я — подальше, еще участником заварушки посчитают. А тут схватили.

— Заливай, — оборвал его лейтенант. — Чего ж вырывался? Ударил мужика.

— Вам бы, начальник, ни за что руки скрутили, то же б небось защищались? Зря держите. Жаловаться буду.

Лейтенант милиции еще раз кинул ленивый взгляд на Юрия. Юрий стоял с явно обескураженным видом.

Солнечный луч, словно разрезав листву тополя у окна, ворвался в дежурку. Длинные лохматые волосы Кукудяка вспыхнули бурым огнем, выпуклее обрисовались толстые красные губы, блеснули красивые диковатые глаза. Рядом с ним Юрию почудилось другое лицо: с приплюснутым носом, выбритыми в ниточку черными усиками. Словно удивляясь своей догадке, Юрий громко, удовлетворенно воскликнул:

— Тарзан!

И дежурный лейтенант и лохматый Кукудяк посмотрели на него с недоумением. А Юрий уже почти не сомневался, что задержанный и есть тот парень, с которым у трамвайной остановки тракторного поселка дрался Валерий Чавинцев, когда «уложил» Митьку Куницына. Видимо, лохматого никто не называл Тарзаном, но Юрий очень уверенно, насмешливо произнес:

— Зря путаешь, парень. Пора кончать.

Кукудяк круто повернул к нему голову на длинной шее, исподлобья кинул тревожный взгляд.

— Я вас не знаю.

— Вспомни получше.

— Чего вспоминать? Прицепился. Тоже мне… «зна-ко-мый»! Видал я тебя в гробу в белых тапочках!

Он отвернулся.

— Брось, говорю, отпираться, — резко сказал Юрий. — Митька Куницын признался.

Перемена, происшедшая с рыжим, была разительна и выдала его. Побелевшие щеки его еще больше втянулись, он дернулся к Юрию, угрожающе наклонил голову.

— Признался? Куница?

— И меня ты знаешь, — хладнокровно, словно бы повторяя то, что всем известно, продолжал Юрий. — Обо мне тебе говорил еще Лешка Пошибин… до того, как его осудили. В марте я с дружком заступился за Ксению Ефремову у Нововербовского клуба. А потом на тракторном вы налетели на моего дружка, не знали, что он боксер, и он обработал вас в отделочку.

Сказал ли что Кукудяк или просто из горла у него вырвался нечленораздельный звук, но по его глазам Юрий явственно понял, что он, Косарев, действительно ему известен. «Хахаль белявенькой», — так они его, наверно, звали. Скучающее, ленивое выражение сбежало с рябоватого лица лейтенанта, он осторожно снял картуз, положил около себя, внимательно слушал.

— Только Митька Куницын хотел лишь старые счеты свести. С Ефремовой. А это ты настаивал опозорить ее. Так и в протоколе записали.

— Ха! Шкуру спасает? — со злым смехом бросил Кукудяк. — Так ему и поверили! Я раньше эту девчонку и во сне не видал… — Он вдруг опомнился, сбавил тон: — Да и вообще все ты заливаешь. Никакого Куницына я не знаю. Говорю, к знакомке шел мимо, а меня схватили. Затянуть в заварушку хотите?

— Петли раскидываешь, Кукудяк, — весело, удовлетворенно сказал ему лейтенант милиции. — То одно показываешь, то другое. Отвечай на вопрос: знаешь Митрия Куницына?

— Какого?

Кукудяк стал путаться. Наконец он признал, что с месяц назад к ним в монтажную бригаду Вербовского стройтреста поступил Дмитрий Куницын. Но знает он его только «шапошно», по работе. Вероятно, Кукудяк понял, что его провели: если бы Куницына арестовали, то он находился бы здесь или уже обоих переправили бы в городскую тюрьму у базара. Он то наотрез отрицал свою вину, то упорно отмалчивался.

Видя, что нового от Кукудяка ничего не добьешься, лейтенант приказал милиционеру отвести его в камеру предварительного заключения.

— Ловко вы его купили, — одобрительно посмеиваясь, сказал лейтенант Юрию. — Сразу видать опытного дружинника. Теперь с нас хватит сведений. Если потребуется Куницына опознать, вызовем. Оставьте адресок.

Юрий попрощался с дежурным, милиционерами и отправился домой.

X

Лишь в конце недели Юрию разрешили свидание с Ксенией. В больницу он пришел вместе с Майей Верниковой, которая уже до этого два раза навещала подругу. Ксения высоко лежала на подушках, и Юрий содрогнулся. Она ли это? Бескровный, словно облепленный кожей лоб выступил выпуклее, нос заострился, руки худенькие-худенькие и даже глаза чужие: огромные на опавшем лице со строгим, не допускающим в себя взглядом. Голова Ксении была забинтована, делая ее похожею на мальчика-подростка, из-под бинта над левым прозрачным, словно пластмассовым ухом, выбилась прядь русых, с золотинкой волос, и это, пожалуй, было все, что напоминало прежнюю Ксению.

— Как твои дела? — присаживаясь к подруге на кровать, спросила Майя.

— Хорошо, — слабым, еле слышным голосом ответила Ксения.

Чувствуя себя громоздким, неуклюжим в мятом халате с оборванными завязками, Юрий присел на белую табуретку. Ксения скользнула по нему строгим, безучастным взглядом, и он даже не был уверен, узнала ли она его.

— Сегодня мы к тебе вдвоем, — щебетала Майя, поправляя на ней одеяло. — Сегодня ты куда лучше выглядишь! Посвежела.

«Где уж посвежела, — подумал Юрий. — В гроб кладут краше. Умеют же люди так языком вертеть».

В следующую минуту он, однако, решил, что, пожалуй, Майя права. Надо же подбодрить больную, поднять ее настроение.

Со стороны могло показаться, что Ксения почти не заметила присутствия Юрия Косарева. Разговаривала она — если можно назвать разговором редкий обмен словами — только с Майей. Юрий сидел и томился. Почему-то он боялся переменить позу, — казалось, явственнее выступит его сила, непростительно пышущее здоровье; спина занемела, одеревенела. Он с преувеличенно внимательным видом слушал разговор подруг, а сам думал, как же Ксению убил этот гнусный, омерзительный случай. Что-то у нее, бедняжки, на уме? Лежит, словно погасшая свечка.

За все время короткого свидания Ксения лишь раз обратилась к нему:

— Как живете, Юра?

— Я-то что, — заторопился он. — Мне ничего не делается. Вы вот поправляйтесь.

Не дослушав, Ксения вновь чуть повернула на подушке голову к подруге. И Юрий стал ругать себя за дурацкий ответ. Подчеркнул свое бычье здоровье, лишний раз напомнил, что она пережила.

Медсестра сказала, что пора уходить, Юрий все время терзался, как передать принесенные покупки.

— Я вот тут, Ксения, — забормотал он. — Кое-что вам…

Он торопливо стал вынимать из спортивной сумки продукты: банку компота вишневого и банку яблочного, кулечек свежих ягод, плитку шоколада, свежий пшеничный батон, банку сливок, полкило колбасы. Ксения впервые оживилась, и по восковому лицу ее пробежало подобие улыбки.

— Да вы что, Юрий? Тут бригаду можно накормить.

Он и обрадовался и смутился.

— Это и все. Только еще селедка копченая.

Впрочем, Ксения уже отвернулась.

— Заберите. У меня совсем нет аппетита.

По больничному двору Майя и Юрий шли молча.

— Сильно ее перевернуло? — у ворот заговорила Майя, заглядывая ему в лицо. — Не ожидали? Я с лечащим врачом говорила. От удара в голову только шрамик останется, да и то под волосами, незаметно. Душевное потрясение — вот главное. Что пережила, когда защищалась от этих паразитов. Хорошо, люди помогли. Опоздай — Ксения могла бы с ума сойти или вообще не выжила.

В больнице было два приемных дня: четверг и воскресенье. В них Юрий и стал навещать Ксению. Вскоре его узнали врачи, медсестры, сиделки. К девушке вообще приходило много народа: из комитета комсомола, из цеха, друзья, знакомые. Тумбочка ее была заставлена большими, душистыми букетами, а соседский мальчишка принес щегла в клетке: «Пускай поет». Завком обещал ей бесплатную путевку в дом отдыха на Черноморском побережье.

С Юрием заговаривали о Ксении и знакомые и малознакомые люди, передавали привет. В цехе около него однажды остановился Валерий Чавинцев. Склонившись над станком, Юрий следил за работой резца, снимавшего длинную стружку, что, свиваясь, валилась на пол.

— Как здоровье твоей девушки?

Тон у Валерия был сердечный, сочувственный.

— Поправляется.

— Жалко, меня тогда в лесу не было. Этот, с усиками, еще раз вытянул бы ноги.

— Ничего. Куницын и его дружки свое получат. Забрали третьего, и тот во всем признался. Дело в суде.

Как ни странно, отношения между Чавинцевым и Юрием стали искреннее, лучше. Произошло это без всякого усилия со стороны Юрия. Видя, что тот ему больше не мешает, Чавинцев проникся расположением к своему бывшему сопернику. По цеху прошел слух, что Антонина Полькина согласилась выйти замуж за Валерия и они готовятся к свадьбе.

— В случае, если куницынские дружки повиснут, — сказал Чавинцев, — позови. Мы их с тобой в один раунд уложим.

И отошел к своему станку.

В середине августа Ксению наконец выписали из больницы: врачи установили ей домашний режим. Юрий явился на другой день утром. Еще с крыльца он услышал нежные, словно бы трепещущие звуки старенького пианино: это Ксения играла Сен-Санса. Юрий уже научился узнавать ее любимые мелодии.

Окно в комнате было открыто. За ним в тени садика тихо шелестела листьями давно обломанная сирень, смутно пахло оранжевыми ноготками с грядки. Поздняя, долго не высыхавшая роса еще блестела на лепестках. Ксения повернулась к нему от пианино вместе с круглым вертящимся стулом.

— Опять приношение? — укоризненно всплеснула она руками, видя, что Юрий кладет на стол пакет. — Я ж вам запретила!

— Это яблоки, — оправдываясь, сказал он. — Из Лебедяни. Коричневые. Вы их только понюхайте, слаще меда.

— Не коричневые, а коричные. От слова «корица».

Он с радостью увидел, что Ксения явно пошла на поправку: вот поучает. Кожа лица ее порозовела, пушистее стали белокурые волосы, которые теперь не закрывал бинт повязки, а главное, ожил, потеплел, наполнился интересом к жизни взгляд серых чистых глаз.

Юрий в безмолвии остановился посреди комнаты, чуть разведя руки, показывая, как он рад видеть ее такой. Ксения поняла его, улыбнулась благодарно, с оттенком торжества.

— Ну… здо́рово! — все-таки не удержался он.

— Дома и стены помогают.

Из соседней комнаты выглянула Анна Демидовна с засученными по локоть руками в мыле, — она, видно, стирала.

— А, это наш Юра? — сказала она ласково. — Ты к нам, как на дежурство.

— Надоел? — Посмотрел он, однако, не на хозяйку дома, а на Ксению.

Ксения засмеялась, чуть покраснела и повернулась с круглым стулом к окну.

— Ну, ну, посидите, скоро Майечка придет, — сказала Анна Демидовна. — Арбузы в ларек привезли, побежала в очередь.

Она скрылась в кухне.

За окном с клена пролетел ранний пожелтевший лист. На нем примостился крошечный белый паучок, и волнистая ниточка радужно блеснула в ясном воздухе.

— Вот и лето проходит, — негромко сказала Ксения. — Пропал учебный год. Возьму отпуск, уеду в Богаевку на арбузы. Мама, конечно, заохает: «Кожа да кости! Плюнь, Ксюшенька, на проклятый город. Я тебя откормлю». Ну да я всегда умела на своем настоять. А осенью начну заниматься. Уж как следует подготовлюсь к следующим экзаменам.

— Вместе будем, Ксения. Поможете?

Не отвечая, она смотрела в окно на синее-синее небо над садиком, на осыпанную плодами верхушку яблони, на невысохшие от росы листья в тени. Слова у нее были грустные, а взгляд радостный, восхищенный, взгляд человека, вновь вернувшегося к жизни.

— Что ж, — сказала она, не оборачиваясь. — Охотно помогу, Юра. Будем заниматься вместе.

«Замечталась, — подумал Юрий, любуясь девушкой, присаживаясь сбоку пианино, чтобы не помешать. — О чем, узнать бы! Может, своего Васю вспомнила? Письмо прислал. Вот укатит домой в Богаевскую, а вернется ль? Что, если махнет в Воронеж учиться? Или переедет в Москву, а то в какой другой город? Узнай, что за планы в этой умной голове. Я ведь — друг. Всего-навсего друг».

Со двора влетел мохнатый шмель, стремительно, с басовитым гуденьем обогнул комнату и затих на букете цветов в зеленой стеклянной вазе. Бордово лоснились в нем георгины, белели нежнейшие астры и ярко горели пушистые золотые шары, словно освещая всю комнату.

РАССКАЗЫ