- Да ну, какая от меня помощь! Разве что сочувствие высказал.
- Ой ли, господин инженер. - Доррер заулыбался н дернул за шнурок под столом. Где-то в коридоре, за дверью, раздался звонок колокольчика, и тотчас вошел жандарм в чине капитана. - Здравствуйте, барон Фиркс. Будьте любезны, покажите нам дело Султанова.
- Сию минуту. - Ротмистр загремел ключами, извлек из сейфа папку и положил на стол перед графом. Тот распахнул корки, покопался в бумагах и положил перед Лесовским окровавленную и проткнутую, судя по всему ножом, записку.
Лесовский, пока еще не понимая, что это такое, но догадываясь - окровавленная бумажка каким-то образом связана с Султановым, - прочел ее: «Немедленно верните воду общине! Каждого, кто покусится на трудный хлеб бедняков-дехкан, ждет такая же, участь! Партия социал-революционеров».
Доррер, внимательно наблюдая за поведением инженера, видел, что он не на шутку растерян, и, самодовольно улыбнувшись, выложил на стол финку.
- А вот этой красавицей был зарезан пристав. Жаль беднягу.
- Граф, - после некоторого молчания, справившись с волнением, заговорил инженер. - Я не понимаю, почему вы решили посвящать в это дело меня?
- Полноте, Николай Иваныч. - Доррер встал из-за стола и подал дело барону Фирксу. - Положите, ротмистр, все это пока в сейф. Я думаю, нет нужды вести письменное дознание. С господином Лесовским мы, как на духу, доверяем друг другу. Он - человек из порядочной семьи, к тому же москвич. И если уж говорить совершенно откровенно, я вызвал вас поговорить по весьма деликатному вопросу, а с этим делом ознакомил так, по случаю. Ротмистр, вы можете оставить нас одних. У нас будет беседа, как говорится, без свидетелей...
Барон Фиркс неторопливо удалился.
- Граф, вы прямо-таки интригуете меня, причем интрига ваша беспощадна. - Лесовский удобнее расположился в кресле: - Говорите прямо, без всяких обиняков. Примерно я догадываюсь, о чем вы хотите вести со мной разговор.
- Я тоже думаю, что вы человек неглупый, и догадаться не трудно, что речь пойдет о возлюбленной Султанова, его бывшей секретарше Архангельской. Я во всех подробностях знаю о ее насильственном грехопадении. Женщины, приятельницы моей жены, знаете ли - невероятные сплетницы, но на этот раз сплетня не разошлась с истиной. Я допускаю мысль, господин инженер, не занесла ли нож над спящим приставом жертва, Лариса Архангельская? Она имела на это полное право! Судя по моим наблюдениям, а я встречал ее в Фирюзе на пирушке, Архангельская горда, самолюбива.
- Граф, я решительно опровергаю эту версию! - заявил Лесовский, ясно понимая, что с приставом расправились эсеры. Но не назовешь же их имена!
- Что ж... Ежели так, то остается одна-единственная версия: Султанова убили эсеры? Но в таком случае, вы, если не прямо, то косвенно замешаны в убийстве.
- Ваше сиятельство, да вы что?! - Лесовский привстал в кресле. - Я действительно испытывал неприязнь к Султанову, и имел полное основание ненавидеть его - он похитил у меня невесту, но я не думал поднимать на него руку.
- Косвенно вы виноваты в том, что высказали сожаление этому туркмену, Бяшиму. Кто-то, вероятно, при вашем разговоре присутствовал? Слухи о разгроме общины дошли до социал-революционеров, и они сказали свое слово.
- Не знаю, ваше сиятельство. Не помню, чтобы кто-то слышал наш разговор с Бяшимом, - начал напропалую врать Лесовский.
Доррер слушал его, то хмыкая, то улыбаясь чему-то, наконец, встал:
- Хорошо, Николай Иваныч, я не стану вас ни арестовывать, ни преследовать. Но, попрошу учесть, если понадобится, вы должны замолвить за меня словечко перед социал-революционерами. Жизнь наша с вами, сами знаете... Все мы ходим под одним богом. Вы меня поняли, надеюсь?
- Понял, но...
- Без всяких «но», господин инженер. Прощайте, и пусть вам улыбаются удача и счастье. - Он подал Лесовскому руку.
- Н-да, странные дела творятся. - Лесовский пожал плечами и направился к двери.
- О нашей беседе, боже упаси, никому ни слова! - предупредил Доррер.
Выйдя из полицейского управления, Лесовский долго не мог прийти в себя; прошел к вокзалу, затем вернулся к городскому саду, снова отправился на вокзал. Мерзкий страх охватывал его до озноба, но страшился он не столько Доррера, сколько своих приятелей социал-революционеров. Стоило ему сейчас пойти к ним и рассказать о том, что царская охранка вышла на след, - они тотчас же «уберут» Лесовского, как опасного свидетеля. «Нет-нет, говорить о допросе ни Фунтикову, ни Макаке ни в коем случае нельзя! А как хотелось бы сказать им пару «хороших» слов за их непрошенную месть! Прав Яков, сколько же невинных людей томится из-за убийств и покушений социал-революционеров».
Лесовский прошагал мимо караван-сарая, нависавшего над базарной площадью высокими громадами стен, свернул в проулок и оказался на Торговой улице, сплошь заставленной сапожными, швейными, шорными, механическими мастерскими. В пестрой веренице раскрашенных вывесок отыскал шапочную. Дверь в нее была открыта, но никого в мастерской не оказалось. Лесовский оглядел небольшую, приземистую, с некрашенным потолком комнату. В ней стояли две ножные машины и верстак, вероятно, для раскройки меха. Из мастерской вела дверь в другую, внутреннюю комнату. За занавесью слышалось звяканье ведром и посудой.
- Хозяева, есть кто-нибудь? Машину тут у вас утянули! - шутливо окликнул инженер.
- Ох, мать ты моя! - выскочила молодка в зипуне. - Кто это тут?! Какую машину? Все машины вроде бы на месте. И первая, и вторая, - заговорила она, настороженно оглядывая гостя.
- Ладно, пошутил я. Якова мне бы повидать.
- Якова Ефимовича, что ль? Так бы и говорили... А то «Яков». Что он, холостяк, что ль! Женатый он давно. Мобилизованный к тому ж. В Сибирском запасном полку значится - шапки солдатам шьет.
- А жена его где? - Лесовский посмотрел через плечо женщины на дверь.
- Я и есть жена, или не похожа? Марией Тихоновной зовут. - Она поставила гостю табуретку и скрылась за занавеской.
Яков вышел в белой косоворотке. Лицо чисто выбрито, концы черных усиков закручены вверх.
- Ух ты, кто к нам пожаловал! - обрадованно воскликнул он. - Что, или папаха уже износилась?
- Цела пока. - Лесовский пожал руку, сразу заражаясь энергией Якова. - Думаю, ее хватит еще на три жизни. В ближайшие сто лет шапок шить у вас я не собираюсь. Зашел так, от нечего делать.
- Проходи, будь дорогим гостем. - Яков Ефимович повел Лесовского во внутренние комнаты. Их было две - спальня слева и вроде гостиной - справа. В гостиной, куда вошли хозяин с гостем, сидел ширококостный, усатый, с небольшим ежиком волос мужик, по виду - рабочий. Да и по тяжелой руке, с испачканными краской или мазутом пальцами, лежавшей на краю стола, нетрудно было догадаться - слесарь или типографский наборщик.
- Зотов, - коротко назвал он себя, привстав, и пожал руку Лесовскому. При этом серые глаза его словно просверлили насквозь незнакомца.
- Не бойся, это наш, - успокоил Яков Ефимович.
- Истый защитник бедноты. За то, что защитил дехкан от бесправия, со службы изгнан господином Юнкевичем. Теперь на железную дорогу подался.
- Других защищать легче, - смущенно отозвался Лесовский. - Попробуй себя защитить.
- Ты одних защищаешь, тебя защищают другие - на этом совесть человеческая строится, - рассудил Яков Ефимович. - Говори, не бойся, что стряслось-то?
- Да ничего особенного, - ушел от прямого ответа Лесовский. - Просто душа не на месте. Мысли мечутся. Много всяких противоречий в жизни - поди, разберись в них.
Зотов снисходительно улыбнулся.
- Эка, брат, куда тебя прет. Тут без пол-литровки черта с два разберешься, а спиртное с первого дня войны запрещено. Жизнь рождается в противоречиях и умирает в них.
- Философия - вещь полезная, - улыбнулся Яков.
- Но и винишка по стаканчику можно. Маша, подай нам бутылочку винца! - крикнул он, не вставая из-за стола.
Мария Тихоновна поставила бутылку портвейна и подала закуску. Яков Ефимович налил в стаканы.
- Ну что, граждане, давайте выпьем за ликвидацию противоречий? А то дюже давят они на сознание.
Лесовский выпил и вновь вернулся к своей мысли.
- Ну, хотя бы ваши противоречия - эсеров и эсдеков, - начал он. - Обе партии за скорейшую революцию, а содержание программ у вас разное. Я вот раскидывал умом и пришел к выводу, что социал-революционеры озлобляют не только махровых дворян, во и простую рабочую среду.
- Сложный вопрос, - сказал Зотов. Помолчав, добавил: - Для несведущего - сложный. Я бы мог просветить тебя, инженер, коли имеешь желание.
- Просветим, куда он денется! - подхватил беседу Яков Ефимович. - Но для порядка я хотел бы спросить. Вот ты, Николай Иваныч, дехкан пожалел, но неужто тебе не жалко рабочих и крестьян, которые каждый день ни за что, ни про что тысячами гибнут на войне?
- Почему же не жалко? - обиделся Лесовский. - Что я, зверь, что ли.
- Ну, ежели так, то воюй вместе с нами против войны! Надо любыми силами и возможностями остановить кровопролитие и возвратить солдат. Они необходимы для революции. Неужели не понимаешь?
- Понимаю прекрасно. Вы, Яков Ефимович, и в прошлый раз мне об этом толковали. Да только не пойму я, каким образом мне воевать, если я все время в разъездах?
- Тебя-то нам и не хватает, Николай Иваныч. Ты же все время рядом с солдатами. Их в Красноводск к пароходам везут, и ты едешь с ними. Раненые с Кавказа возвращаются - опять ты около них. Заводи осторожно антивоенные беседы. Кому, мол, нужна воина! Не за капиталистов надо воевать, а поднимать народ, и в первую очередь солдат, на свержение царского строя. А чтобы увереннее тебе чувствовалось, мы прокламациями снабдим. Ну, так как?
Лесовский задумался, взгляд его посуровел, и лицо стало серьезным. Зотов, внимательно следивший за ним, заметил:
- Тут помимо желания еще и мужество надо иметь большое. Дело рискованное. Промахнешься - в лапы жандармам угодишь, на каторгу сошлют. Коли жена есть - всю жизнь ей искалечишь, а дети по миру пойдут...