лось телефонное сообщение Петербурга с Выборгом.
Жаркие прения депутатов не утихали, и точку в них поставило поступившее внезапно сообщение от выборгского губернатора. Он передавал, что, по предписанию из Гельсингфорса, в случае если собрание не разойдется, Выборг объявят на военном положении с передачей командования коменданту русской крепости. «Вы не допустите, – сказал губернатор, – такого оскорбления Финляндии». Таким образом, времени на диспуты больше не оставалось, и подавляющим большинством приняли предложение принять без прений вторую часть «Выборгского воззвания», содержащую призыв к неплатежу налогов и к отказу дать рекрутов.
Принятое воззвание призывало выразить протест против действий правительства, прекратив выплату налогов и податей, саботируя призыв в армию, используя другие виды пассивного сопротивления. «Граждане! Стойте крепко за попранные права народного представительства, стойте за Государственную думу, – говорилось в нем. – До созыва народного представительства не давайте ни копейки в казну, ни одного солдата в армию!»
Подписи поставили 180 депутатов, чуть позже к ним присоединился ушедший в гостиницу Муромцев, а затем, уже в Петербурге, еще 52 члена Думы из числа отсутствовавших в Выборге. Таким образом, половина бывших законодателей призвали население страны к открытому неповиновению властям.
На следующий день, 11 июля, часть бунтарей-думцев (около 50 человек) возвращалась из Выборга в Петербург. На выборгском вокзале местное население устроило торжественные проводы «борцам за свободу». Тем не менее, депутаты ехали в столицу с тяжелыми предчувствиями. Ожидали, что их арестуют или на границе, или на Финляндском вокзале. Поэтому сами депутаты в большинстве своем не имели при себе ни одного экземпляра «Выборгского воззвания». Даже письма к родным и знакомым они передали в поезде иностранным корреспондентам с просьбой опустить их по приезде в Петербург в почтовый ящик.
Большинство депутатов кадетской фракции ехали вторым классом, трудовиков – третьим. По пути следования все прошло спокойно. Только в Куоккале (ныне Репино), где поезд стоял довольно долго, когда депутаты вышли из вагонов прогуляться, их сразу же обступал народ и интересовался новостями. Между тем думцы вовсе не собирались устраивать митинги: большинство устремились во фруктовый ларек на станции. Кто пил лимонад, кто покупал ягоды, кто запасался папиросами.
Потом продолжительная остановка была на границе – в Белоострове, при таможенном досмотре. Депутаты воспользовались ею, чтобы плотно перекусить перед Петербургом. Многие с обреченностью ждали, что в столице их ждут тюремные нары. Сердца думцев екнули, когда поезд вдруг остановили под самым Питером – на Удельной. Однако вскоре оказалось, что начальник станции притормозил поезд по ошибке, и вскоре впереди уже показался Финляндский вокзал.
Здесь все входы и выходы оцепили жандармы и полиция, но арестовывать депутатов никто не собирался. Немногочисленную публику, встречавшую бунтарей из Выборга, не пускали за решетку платформы. К поезду пропустили только представителей прессы. Депутаты выходили из вагона в суровой гробовой тишине, под пристальными взорами жандармов. Тишину нарушил лишь возглас одного из журналистов: «Да здравствуют народные депутаты!» Однако кричавшего сразу же задержали. Этим инцидентом исчерпалась вся встреча, которую с таким страхом ждали депутаты. На вокзале они брали извозчиков и беспрепятственно разъезжались по домам.
Они не знали, что текст «Выборгского воззвания» в тот же день, когда его приняли, стал известен премьер-министру Столыпину. Он доставил его в Петергоф – в резиденцию Николая II. После обсуждения этого документа Столыпин получил право поступать с депутатами «по усмотрению». Он отдал приказ не препятствовать разъезду депутатов, внимательно следить за ними на местах, немедленно сообщать ему обо всех их действиях и без его ведома никаких репрессий против думцев не предпринимать.
Текст «Выборгского воззвания»
Либеральная интеллигенция сочувствовала думцам, но на баррикады выходить не собиралась. Того эффекта, на который рассчитывали депутаты, принимая воззвание, не произошло. 18–20 июля в Свеаборге и Кронштадте произошли два крупнейших военных восстания – они оказались высшей точкой борьбы летом 1906 года. Революция пошла на спад. Страна готовилась к выборам во вторую Государственную думу, открытие которой намечалось на февраль 1907 года.
Что же касается участников «выборгского дела», то их действительно обвинили в антигосударственной деятельности и попытке подорвать устои страны. Уже 18 июля сообщалось, что прокурорским надзором возбуждено уголовное преследование против бывших членов Думы, подписавших воззвание. Однако суд состоялся только спустя полтора года, когда страна была уже совсем другой: после роспуска очередной, второй, Государственной думы и ужесточения избирательного закона в России воцарилась «третьеиюньская монархия». В декабре 1907 года Петербургская судебная палата приговорила подписавших «Выборгское воззвание» к трехмесячному одиночному тюремному заключению с последующим лишением прав быть избранными не только в Государственную думу, но и в органы местного самоуправления.
На этом знаменитом судебном процессе, названном современниками «Выборгским», страстную речь произнес бывший депутат Кокошкин. «Мы хотели способствовать тому, чтобы Россия сделалась страной свободной, правовым государством, где право было бы поставлено выше всего, где праву подчинены были бы все, от высшего представителя власти до последнего гражданина, – заявил он. – Мы хотели сделать Россию страной счастливой и процветающей. Мы знали, что для этого путь только один – поднять благосостояние низших, трудящихся классов населения. Мы хотели сделать Россию страной сильной и могущественной единством, не внешним насильственным единством, а единством внутренней организации, которое совместимо с разнообразием местных условий с разными особенностями всех народностей, ее населяющих». По его мнению, «Выборгское воззвание» представляло собой «средство защиты конституции в исключительных случаях и находится в полном соответствии с духом конституционного строя».
Как мы уже говорили, спустя несколько месяцев, в мае 1908 года, петербургские «Кресты» приняли необычных арестантов – бывших думцев, участников «Выборгского воззвания». Они приехали к воротам тюрьмы сами, без сопровождения полиции, принеся с собой по несколько чемоданов и пакетов с вещами и книгами. Без сомнения, подобное решение было показательным политическим актом. Власть, наказавшая своих противников за непослушание, тем не менее подчеркивала свое доверие к тем своим «оппонентам», которые, в отличие от радикалов-экстремистов, отстаивали свои взгляды мирным путем. «Борцы за народное представительство» показывали, в свою очередь, что равенство перед законом, за которое они выступают, является правилом для всех, в том числе и для них самих.
Публичный остракизм
Для некоторых депутатов, подписавших «Выборгское воззвание», его последствия не закончились кратковременной тюремной отсидкой. Монархически настроенное дворянство подвергло депутатов-дворян, подписавших воззвание, публичному остракизму. Особенно отличились московские дворяне, а вслед за ними – и петербургские. В январе 1911 года на заседании петербургского губернского дворянского собрания под председательством светлейшего князя Салтыкова стоял вопрос об исключении из столичного дворянства двух виднейших общественных деятелей – В.Д. Набокова (отца писателя) и Е.И. Кедрина.
Запрос инициировали еще в январе 1908 года одиннадцать дворян, посчитавшие, что подписание «Выборгского воззвания» несовместимо с достоинством дворянского звания, а потому просили рассмотреть этот вопрос в общем губернском дворянском собрании. Прения начались заявлением бывшего петербургского губернатора А.Д. Зиновьева. Осуждая поступок Набокова и Кедрина, он предлагал не возбуждать этого вопроса, так как ранее состоялось постановление суда, которым их уже и так исключили из дворян С.-Петербургской губернии. Правда, это постановление касалось только «активного исключения», то есть за ними оставалось право приходить в собрание, вносить предложения, но они не могли участвовать в постановлениях и баллотировке. То есть теперь речь шла о том, чтобы Набоков и Кедрин вообще не могли попасть в дворянское собрание.
Зиновьев предостерегал, что своим постановлением дворянство поставит себя в неловкое положение и ударит просто по пустому месту. Однако другие ораторы не разделяли его умеренной точки зрения и заявляли, что необходимо отрешить Набокова и Кедрина даже от «пассивного вмешательства». Мол, они вовлекли людей в грех, сами почти не пострадали и достойны общественного порицания. Некоторые ораторы, правда, высказывали опасения, что при баллотировке нужно иметь две трети голосов. А вдруг их не будет? Тогда грозит скандал, раскол, распря!
Большинство выступило за закрытое голосование. За исключение Набокова проголосовал 91 человек (против – 36), Кедрина – 87 (против 40). Таким образом, Набоков и Кедрин оказались исключенными из собрания петербургского дворянства. Всем было совершенно понятно, что какими бы словами это решение ни прикрывалось, речь шла о политической расправе, а наиболее дальновидные представители дворянства понимали, что оно бросает тень на репутацию столичного дворянства.
Кедрин и Набоков не выражали особенного сожаления по поводу своего исключения. Набоков публично заявил, что в основе принятого решения – не что иное, как «недостойное чувство мелкой мстительности и партийности», а Кедрин подчеркивал, что не испытывает особенного уважения к участникам состоявшего губернского дворянского собрания, которых он назвал «дворянами-чиновниками». По его словам, решение собрания не удивительно, поскольку оно состоит «почти исключительно из чиновников, бюрократов малых и больших ступеней. Если бы собрание состояло только из дворян, мы не были бы исключены».