пления. Мнения экспертов разделились: доктор Чехов склонялся к мысли, что подсудимая психически здорова, а доктор Мендельсон, наоборот, считал, что у Кузнецовой «много объективных признаков патологического недоразвития», а потому ее следует подвергнуть исследованию в специальной лечебнице.
Все, кто находился на суде, с замиранием сердца ждали решения участи Кузнецовой. Что ждало ее – каторга или психбольница? Судьба страшной преступницы зависела только от вердикта присяжных. По закону, мнения хотя бы одного из пятнадцати заседателей было достаточно для направления дела на доследование.
Именно этот голос и решил исход дела: один из пятнадцати присяжных усомнился в нормальности Кузнецовой. Поэтому в результате присяжные не смогли вынести обвинительный вердикт. Суд постановил отложить дело и направить его на доследование – на предмет выяснения «умственных способностей Кузнецовой» в специальной лечебнице.
«Жертва мести врачей-гинекологов»
«Дело доктора Карабевича» на протяжении нескольких лет будоражило петербургскую публику. Три раза доктор оказывался на скамье подсудимых: один раз его осудили, два раза оправдали. Защитники доктора Карабевича называли его «жертвой мести врачей-гинекологов».
Суть дела казалась до банального проста: дочь фельдшера дворянка Валентина Славинская, служившая в Городской управе, обратилась к доктору Карабевичу с просьбой сделать ей аборт. Предприимчивый врач согласился помочь барышне в столь щекотливой ситуации, однако результатом операции стала смерть Славинской. Когда это случилось, доктор заявил, что его подопечная скончалась… от тифа.
Спустя некоторое время, в январе 1908 года, «дело доктора Карабевича» в первый раз рассматривалось в Петербургском окружном суде. На суде всплыл факт, что Карабевича уже судили прежде за совершение аборта некоей Никитиной, от которого та умерла, и приговорили к тюремному заключению на четыре года. Однако вскоре по прошению доктора его помиловал сам государь император, и Карабевичу вернули право врачебной практики, отобранное судом.
Теперь же суд настроился весьма решительно. После семи дней заседаний неудачливого гинеколога приговорили к лишению всех прав и отправили в «исправительные арестантские отделения». Однако Карабевич подал кассационную жалобу в Сенат, и приговор суда обжаловали. Весной 1909 года дело об аборте Славинской слушалось вторично, в результате чего доктора Карабевича оправдали.
Но на этот раз решением суда остался недоволен помощник («товарищ») прокурора, который подал в Сенат кассационный протест. Сенат отменил оправдательный приговор, и в декабре 1910 года доктор Карабевич вновь оказался на скамье подсудимых. Напомним, это был уже третий суд по «делу Карабевича».
«Вся эта судебная волокита и долголетнее заключение в тюрьме оказали сильное влияние на доктора, – сообщал газетный репортер. – Красивый, представительный доктор средних лет превратился в седого сгорбленного старика». Два года и семь месяцев пришлось провести ему за решеткой. На сей раз его обвиняли не только в совершении аборта, повлекшего смерть, но и в «подчистке вещественных доказательств» – ложных записях в книге для записи болезней.
«Я всю жизнь был прямолинеен и теперь скажу: в совершении выкидыша у Славинской я никакого участия не принимал, – заявил на суде доктор Карабевич. – Подчистку я сделал, но преступления я не совершал и виновным себя признать не могу, ибо никакой вины нет».
На суде уже в который раз выступили многочисленные свидетели. Врачи-эксперты считали, что смерть Славинской произошла от заражения крови, явившегося последствием выкидыша, поскольку операция производилась доктором Карабевичем без соблюдения антисептика, и никакой речи о тифе и быть не может. Представители защиты, в свою очередь, доказывали, что доктор ни в чем не виноват, а стал жертвой злых козней и зависти конкурентов-гинекологов.
Как ни странно, но итогом третьего суда стал очередной оправдательный приговор доктору-гинекологу. Так решили присяжные заседатели.
«Сейчас я уезжаю на пару недель в имение моей жены в Ковенскую губернию, – заявил Карабевич сразу же после суда, – а затем вернусь в Петербург и снова займусь врачебной практикой, причем я решил совершенно отказаться от акушерства и ограничиться внутренними и женскими болезнями. Еще в тюрьме я все свободное время посвящал изучению медицинской науки, по преимуществу гинекологии и вибрационного массажа».
Правда, наверное, редко кто рискнул бы теперь доверить свою жизнь многократно судимому доктору, погубившему, по неосторожности или малограмотности, нескольких человек…
По стопам Раскольникова
Похожая как две капли воды на описанную в романе Достоевского «Преступление и наказание» история убийства старухи-процентщицы повторилась в Петербурге в начале 1910-х годов. В роли «зловредной старушонки» оказалась мелкая ростовщица Бурова, занимавшаяся покупкой и перепродажей старья. Бурова жила в доме на Петербургской стороне, у Тучкова моста. Ее комнату в подвальном этаже посетители с иронией называли «ломбардным отделением». Помещение было сверху донизу завалено разным хламом, принятым в заклад или оставшимся в собственности «ломбарда».
В роли Раскольникова из «Преступления и наказания» выступил постоянный клиент Буровой, некий Вольдемар Герман, приходивший, как он сам говорил, за «ссудами». Поначалу он носил старухе в заклад ценные вещи, а когда они закончились, и жить стало совсем не на что, он дошел до продажи ей последнего пиджака и ужасно обозлился, что ростовщица предложила ему за него всего лишь тридцать копеек.
Таким же нищенствующим оказался случайный знакомый Германа – сын чиновника мещанин Владимир Осташев, который также был клиентом Буровой. Одним словом, оба они представляли собой весьма распространенный в ту пору в Петербурге тип «бывших людей», по каким-либо причинам оказавшимися выброшенными из жизни. Герман был по профессии музыкантом-флейтистом, а Осташев когда-то раньше работал конторщиком.
По соседству с доморощенным «ломбардом» находилась квасная лавка, являвшаяся своего рода местом сбора обитателей питерского «дна». Именно здесь Герман и Осташев задумывали свой коварный план по ограблению старухи-процентщицы. Оба они знали, что живет она одиноко и, несомненно, обладает деньгами.
Убийство старухи подельники совершили среди белого дня. Преступление обнаружилось, когда один из клиентов буровского «ломбарда» зашел к ней и увидел страшный разгром. Среди хлама он обнаружил лежавшую в луже крови старуху и тотчас бросился за полицией. Ноги Буровой были связаны, а голова разбита валявшимся тут же рядом куском бревна. Напомним, Раскольников в «Преступлении и наказании» орудием убийства избрал топор, который он утащил из дворницкой.
Потом, уже на суде, Вольдемар Герман утверждал, что мысль убить ростовщицу пришла ему внезапно, в результате горькой обиды, когда процентщица дала ему тридцать копеек за пиджак, стоивший в десять раз дороже. Впрочем, дело было не только и не столько в деньгах. Если в романе Достоевского Родион Раскольников задумывал убийство, чтобы ответить себе на вопрос «тварь я дрожащая или право имею», а также дабы избавить мир от никчемной «зловредной старушонки», то новоявленный «Раскольников» также искал философские обоснования своего поступка. Он убеждал и себя, и своего подельника, что убить ростовщицу – не грех и не преступление. Больше того, это даже долг, способствующий «искоренению наживы за счет бедняков».
В ноябре 1911 года дело об убийстве ростовщицы Буровой слушалось в Петербургском окружном суде. Вольдемар Герман сознался в совершении убийства, но заявил, что действовал несознательно. Осташев вообще не признавал себя виновным. Как отмечали очевидцы, Осташев мало был похож на преступника: «у него вполне интеллигентный вид».
Тем не менее предъявленное обвинение говорило о заранее задуманном жестоком намерении убийства и грабежа. На столе вещественных доказательств лежал огромный окровавленный кусок бревна – орудие убийства. Стол был буквально завален награбленными вещами. Герман утверждал, что один убил старуху, а Осташев будто бы вообще не знал о том, что они идут на убийство. Выяснилась и еще одна любопытная деталь: совершив убийство, Герман и Осташев перебрались на лодке на другую сторону Невы и попытались спрятать узел с награбленным в Петровском парке, но были замечены городовым.
Вердикт присяжных заседателей в отношении убийц старухи-процентщицы был однозначный: виновны! Причем Герман – «в убийстве в запальчивости и раздражении», а Осташев – «в пособничестве». Суд приговорил Германа к каторжным работам на четыре года, а Осташева отправил в арестантские отделения на пять лет.
«Рекорд жестокости»
«Дело Гилевича» стало одним из самых громких преступлений Петербурга в начале ХХ века. Началось все с кошмарного убийства, которое своей дикой жестокостью потрясло не только обычных горожан, но и многое повидавших сыщиков. Утром 4 октября 1909 года в одной из квартир в доме на углу Фонтанки и Лештукова переулка (ныне переулок Джамбула) обнаружили зверски убитого мужчину. Труп, исколотый кинжалом, был обезглавлен.
Невозможно описать ужас, вызываемой картиной этого преступления. Отрезанная голова убитого лежала рядом, причем с нее был снят скальп: кожа содрана, веки вырезаны, губы, нос и уши отрезаны. Вокруг лужи крови. В спальне нашли окровавленный кинжал, им злодей дважды проткнул сердце убитому и вскрыл ему грудную клетку. Обнаружили также нож и бритву, которыми убийца изуродовал лицо своей жертвы. Кроме того, нашли кастрюлю, где злодей сжег отрезанные части лица.
Как оказалось, владелица квартиры сдала ее неделю назад явившемуся нанимателю, молодому человеку по фамилии Федоров. Вечером он приехал на эту квартиру с неким господином и выставил вон служанку. Когда наутро она стала звонить в квартиру, никто не отзывался. Послали за дворником, вскрыли дверь и обнаружили страшное злодеяние.