Новояз Джорджа Оруэлла как предупреждение России
Мы – рабы слов.
От других языков новояз отличался тем, что словарь его с каждым годом не увеличивался, а уменьшался. Каждое сокращение было успехом, ибо, чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься.
Сегодня до многих стало доходить, что против России ведется необъявленная война. Ее часто называют «гибридной», поскольку она ведется по многим направлениям с использованием самых разнообразных методов и средств. Чаще всего, сегодня говорят о войне экономической. В связи с тем, что с весны 2014 года против нас Вашингтон и его союзники стали вводить экономические санкций. И каждый год вводятся все новые и новые. Более или менее мы ощущаем, что ведется война политическая и дипломатическая. Далее это война информационная и психологическая. Если более внимательно присматриваться к событиям в мире и вокруг России, то можно выявить такие разновидности гибридной войны, как продуктовая, алкогольная, табачная, наркотическая, фармацевтическая, война в изобразительном искусстве (авангард, андеграунд, абстракционизм), война в музыке (тяжёлый рок, металлика, попса) и т. д.
И, наконец, война с русским языком, о которой мало кто знает. Мы об этой войне далее будем говорить подробнее. Сейчас хочу обратить внимание на то, что процесс разрушения языка происходит только в России. Он происходит повсеместно. Это важнейший инструмент в руках тех, кого можно назвать «хозяевами денег» и кто стремится к тому, чтобы стать «хозяевами мира». Чтобы стать «хозяевами мира», им надо разрушать национальные государства и национальные культуры, чтобы на их месте построить единый мировой концлагерь. И загнать туда людей, которые некогда составляли племена и народы со своими языками и своими культурами. «Хозяева денег» уподобляются древнему деспоту Нимроду, который строил Вавилонскую башню. Как мы знаем, Бог не допустил этого, разрушил недостроенную башню, а строителей разметал по лицу Земли, лишив их общего языка. Появилось множество языков, а люди разошлись по национальным квартирам. Духовные потомки Нимрода готовят новый Вавилон, а для этого уничтожают национальные языки.
А уничтожение языков необходимо для того, чтобы, в конечном счете, уничтожить человека. Не обязательно буквально, физически. В первую очередь, путем превращения человека в животное. Ф.М. Достоевский называл этот процесс «обрютированием», т. е. превращением людей в животных. А примерно столетие спустя «обрютирование» было поставлено на «научную основу». По свидетельству Джона Колемана, автора нашумевшей книги «Комитет 300» (о мировом правительстве), в 60-е годы прошлого века на Западе была запущена секретная программа под названием «Изменение облика человека». В кого же должен превратиться человек? В зверя? В идиота? «Молодёжи и в голову не может прийти, что все эти нетрадиционные ценности, к которым они стремятся, вырабатываются почтенным, пожилыми учёными в мозговых центрах Стэнфордского университета». Колеман пишет, что навязывание нетрадиционных ценностей и размыванием грани между добром и злом осуществляется посредством раздражающего, вызывающего и навязчивого языка тинейджеров, мерчендайзеров, рекламщиков и представителей ряда других социальных групп.
Организаторы и «бенефициары» борьбы против национальных языков тщательно маскируются, но все же их уши торчат и выдают их. Это дьявол с легионом бесов. А как мы знаем, дьявол – убийца. Так его назвал Христос, обличая фарисеев и книжников: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8:44).
Итак, целью дьявола является убийство человека (как минимум духовное, а зачастую и физическое), а ложь выступает важнейшим средством, подготавливающим такое убийство. В свою очередь, ложь как инструмент начинает эффективно действовать на человека, когда понятный и привычный ему язык меняется на другой, «мутный» и непонятный. Такая подмена и есть разрушение, или уничтожение языка – того, который человек получил от Бога.
Как мы уже сказали, уничтожение языка осуществляется на плановой и «научной» основе.
Что это за «научная основа»? – О ней я и хочу поговорить. А чтобы разговор не выглядел слишком наукообразным, призываю на помощь английского писателя Джорджа Оруэлла. В своем знаменитом романе «1984» (написан предположительно в 1948 году, впервые издан в 1949 году) он популярно и очень образно описал реформу языка в некоем англоязычном государстве под названием «Океания». А суть реформы заключалась в переходе от старого английского языка к новому, получившему короткое название «новояз» (англ. Newspeak). Оруэлл включил в роман в форме приложения эссе «О новоязе», в котором объясняются базовые принципы построения нового языка.
Вот и в сегодняшней «демократической» России мы наблюдаем внедрение в нашу повседневную жизнь «новояза». Который будет продолжать «совершенствоваться». В каком направлении? Какими способами? А. главное, ради чего? – Вот об этом мы и можем узнать из романа-антиутопии «1984».
Название романа, его терминология и даже имя автора впоследствии стали нарицательными и употребляются для обозначения общественного строя, напоминающего описанный в романе «1984». В книге изображена тоталитарная система будущего (в 1984 году, т. е. через 36 лет после написания романа), пришедшая на смену капитализму в некоем государстве под названием «Океания». Это англосаксонский мир – конфедерация, включающая США, Великобританию, сеть ее доминионов и ряд других территорий. В мире кроме
Океании еще имеется Остазия (ее ядром является Китай) и Евразия (включая Россию). Периодически Океания объявляет врагом то одно; то другое государство. Война является перманентным состоянием Океании (причем, как выясняется, не вынужденной необходимостью, а жизненной потребностью, условием существования государства).
Сложившаяся в Океании система полностью отрицает свободу и право человека на личную жизнь. Важнейшими свойствами (признаками) этого общества являются: мобилизация всех сил для реализации глобальной цели; концентрация власти в руках одной партии (называемой «ангсоц»), и направляемой вождём («Старший Брат»); постоянные поиски врагов, с которыми ведётся непримиримая война; материальная нищета и всеобщий страх.
85 % населения Океании – пролетарии («нролы»), пребывающие в нищете и темноте. Остальные – члены партии, причем большая часть членов принадлежит к «внешней» партии, а небольшая часть – к «внутренней». Последние относятся к элите общества. Главный герой роман – Уинстон Смит – принадлежит к внешней партии, он клерк, работающий в «Министерстве правды» в отделе документации. При внешней лояльности к системе Смит внутренне не может согласиться со многими порядками, царящими в Океании. Его антиподом является О'Брайен – важный чиновник, входящий в состав внутренней партии.
В Океании основа режима – единая идеология, которая является единственно верной. Любое даже неявное отклонение от этой идеологии квалифицируется как «мыслепреступление». Господство этой идеологии подкрепляется безраздельной монополией на средства коммуникации; полным контролем над общественной и частной жизнью; жестоким насилием в отношении всех инакомыслящих и несогласных; воспитание людей в духе так называемого «двоемыслия» и т. д. Среди методов указанного идеологического господства и упомянутое выше насаждение новояза.
«Новояз» – особая форма языка и словарного запаса, которая призвана обслуживать господствующую идеологию. Внедрение новояза – процесс, растянутый во времени. На тот момент времени, который отражен в романе, в Океании существовала смесь старого английского языка (старояз) и новояза. Полное вытеснение старояза было запланировано в романе на 2050 год (т. е. отсчитывая от 1984-го года должно было пройти еще 66 лет).
Сделаю небольшое отступление от романа «1984». Его автор еще до написания этого романа опубликовал статью «Политика и английский язык» (апрель 1946 г.)[59]. В ней он обратил внимание на бедственное положение его родного английского языка в XX веке, особенно накануне и во время второй мировой войны. Отдельные слова и обороты речи вообще лишены какого-то смысла. Либо же используются в значениях, далеких от изначальных. Делается все возможное для того, чтобы любую речь или беседу на политическую тему сделать противоречивой и непонятной. Так чтобы она была неинтересной рядовому (и не рядовому) гражданину. Чтобы тем самым разговоры о политике в народе прекратились вообще (пусть народ говорит о хлебе или зрелищах) или превратились в пустую болтовню. Несмотря на разговоры о возрождении демократии в послевоенной Англии Оруэлл (симпатизировавший идеям социализма, причем не в тоталитарной,
а демократической форме) видел, что его страна под звуки пустой политической болтовни медленно сползает в тоталитаризм (который он ярко и убедительно описал через два года в романе «1984»). Читаем в указанной статье Оруэлла:
«Политический язык – и это относится ко всем политическим партиям, от консерваторов до анархистов, – предназначен для того, чтобы ложь выглядела правдой, убийство – достойным делом, а пустословие звучало солидно».
Тоталитарной власти не нужны яркие самостоятельно думающие политики или народные трибуны – нужны субъекты, работающие через «суфлеров». Способные просто озвучить заранее подготовленный текст. Либо с листа бумаги, либо с «бегущей строки» (если он находится в студии). «Глобальной же целью дальнейшей деградации-развития новояза было сделать так, чтобы речь стала набором звуков, а не результатом активности головного мозга. Принципы новояза, в частности – регулярное переписывание языковых норм в соответствии с текущей политической конъюнктурой, пророчески предвосхитили неведомое тогда понятие политкорректности»[60].
Описывая процесс создания новояза в Океании, Оруэлл ничего не фантазировал. Во-первых, он опирался на уже имевшийся опыт создания новояза в Советском Союзе (20-30-е годы) и в Германии Третьего рейха.
Во-вторых, на опыт создания в его собственной Англии упрощенного английского языка – так называемого Basic English («бейсик-инглиш»).
В некоторых работах и документах этот язык имеет более развернутое название – British American Scientific International Commercial – «британо-американский научный международный коммерческий». Он призван был стать международным искусственным языком на основе английского языка. Работу над его созданием начал после первой мировой войны британский лингвист Чарльз Огден. Основное отличие от обычного английского языка – сокращённый словарь (850 слов). Словарный состав бейсик-инглиш включает в себя:
1) 600 существительных, 200 из которых можно изобразить с помощью картинки: table, foot, shoe, tree и т. д.; остальные 400 обозначают понятия: light, news, nation, mother.
2) 1 00 слов, выражающих действие или движение, 30 из которых – глаголы (основные – come, go, put, take, give, get, make, keep, let and do), образующие многочисленные сочетания с предлогами места и направления, прилагательными и существительными и создающие таким образом новые лексические единицы, с порой весьма непредсказуемым значением.
3) 150 слов, обозначающих качества, из которых 100 слов обозначают общие качества и около 50 слов имеют противоположное значение.
Наработки Огдена стали основной секретного проекта в рамках правительственной директивы подготовки психологической войны. Проект бейсик-инглиш получил высший приоритет в правительстве Великобритании, его лично курировал премьер-министр
Уинстон Черчилль. 6 сентября 1943 г. Черчилль в речи в Гарвардском университете заявил, что миру нужен мощный «оздоравливающий эффект» посредством контроля над языком и соответственно над людьми без насилия и уничтожения. «Будущие империи будут империями сознания», заявил Черчилль[61]. С помощью бейсик-инглиш Лондон рассчитывал сохранить и укрепить британскую империю, сделать ее поистине глобальной.
Примечательно, что идея бейсик-инглиш проникла даже в Советский Союз. Ее в нашей стране продвигала в 30-ые годы Айви Литвинова (1889–1978)[62], которая до приезда в нашу страну долгое время проживала в Англии и была лично знакома с создателем этого новояза Чарльзом Огденом. Встречаясь с преподавателями Москвы и Ленинграда, Литвинова знакомила их с основами метода, опубликовала ряд статей, а в 1935 году издала в Москве собственный учебник «Basic step by step» тиражом 30 000 экземпляров[63]. Однако за пределы нескольких московских вузов увлечение английским новоязом не вышло.
В самой Англии далеко не все поддержали идею новояза. Ведь удар наносился по английской культуре. Проект предусматривал перевод на «бейсик» всей великой английской литературы[64]. Против «бейсик» выступили многие английские интеллектуалы и консерваторы.
Оруэлл в годы войны работал с бейсик-инглиш на радиовещательной службе ВВС. Поначалу Оруэлл даже его пропагандировал. А когда разобрался, то подверг бейсик-инглиш жесткой критике, в том числе в уже упомянутой статье «Политика и английский язык».
Вернемся к роману «1984». Главный герой романа Уинстон встречает в здании Министерства правды в столовой в обеденный перерыв своего знакомого Сайма. Тот филолог, специалист по новоязу. Сайм с гордостью говорит о своей работе: «Это прекрасно – уничтожать слова… В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов». А вот еще откровения словоохотливого Сайма по поводу новояза и старояза:
«Главный мусор скопился, конечно в глаголах и прилагательных, но и среди существительных – сотни и сотни лишних. Не только синонимов; есть ведь и антонимы. Ну скажите, для чего нужно слово, которое есть полная противоположность другому? Слово само содержит свою противоположность. Возьмем, например, «голод». Если есть слово «голод», зачем вам «сытость»? «Неголод» ничем не хуже, даже лучше, потому что оно – прямая противоположность, а «сытость» – нет. Или оттенки и степени прилагательных. «Хороший» – для кого хороший? А «плюсовой» исключает субъективность. Опять же, если вам нужно что-то сильнее «плюсового», какой смысл иметь целый набор расплывчатых бесполезных слов – «великолепный», «отличный» и так далее? «Плюс плюсовой» охватывает те же значения, а если нужно еще сильнее – «плю-сплюс плюсовой». Конечно, мы и сейчас уже пользуемся этими формами, но в окончательном варианте новояза других просто не останется. В итоге все понятия плохого и хорошего будут описываться только шестью словами, а по сути, двумя. Вы чувствуете, какая стройность, Уинстон? Идея, разумеется, принадлежит Старшему Брату, – спохватившись, добавил он».
При упоминании Старшего Брата лицо Уинстона вяло изобразило пыл. Сайму его энтузиазм показался неубедительным. Сайм заподозрил Уинстона в симпатиях к староязу, что среди членов партии почти приравнивалось к мыслепреступлению: «Вы не цените новояз по достоинству, – заметил он как бы с печалью. – Пишете на нем, а думаете все равно на староязе. Мне попадались ваши материалы в «Таймс». В душе вы верны староязу со всей его расплывчатостью и ненужными оттенками значений. Вам не открылась красота уничтожения слов».
А вот резюмирующая часть монолога творца новояза Сайма: «…неужели вам непонятно, что задача новояза – сузить горизонты мысли? В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным – для него не останется слов. Каждое необходимое понятие будет выражаться одним-единственным словом, значение слова будет строго определено, а побочные значения упразднены и забыты. В одиннадцатом издании, мы уже на подходе к этой цели. Но процесс будет продолжаться и тогда, когда нас с вами не будет на свете. С каждым годом все меньше и меньше слов, все уже и уже границы мысли. Разумеется, и теперь для мыслепреступления нет ни оправданий, ни причин. Это только вопрос самодисциплины, управления реальностью. Но в конце концов и в них нужда отпадет. Революция завершится тогда, когда язык станет совершенным. Новояз – это ангсоц, ангсоц – это новояз, – проговорил он с какой-то религиозной умиротворенностью».
В приложении к роману Оруэлл специально перечисляет основные принципы (характеристики) новояза. Вот они:
1) ликвидация смысловых оттенков слов и сокращение словаря;
2) навязывание словами определённой политической позиции;
3) обилие аббревиатур и сложносокращённых слов;
4) предельно упрощённая грамматика;
5) разделение лексики языка на три словаря по области употребления.
Остановлюсь лишь на последнем пункте (три вида словарей)[65]. Словарь А включал только те слова, которые годны для использования в повседневной жизни. Поскольку был в ходу у народа, слова составлялись по самой строгой схеме. В этом словаре наиболее ярко проявлялось стремление минимизировать словарный обиход, по возможности делая слова краткими, но легко различаемыми на слух. Был построен на базе обычных слов старояза, очищенных при этом от двусмысленностей и неясностей. Будучи чрезвычайно скудным, годился в основном лишь для бытовых нужд, поскольку позволял выражать мысли только в отношении конкретных объектов и физических действий. В силу своей специфики был непригоден для философских размышлений на абстрактные темы.
Словарь В прежде всего состоял из слов, специально конструируемых для выражения политических или этических понятий. Стремились наиболее полно и точно отразить эти понятия с помощью слов, приоритет все же состоял в том, чтобы вводить в употребление такие слова, которые бы автоматически навязывали использующему их определенную позицию.
Словарь С являлся вспомогательным, в него включались лишь научные и технические термины, имеющие хождение среди специалистов. Смысл этих терминов также был очищен от нежелательных значений, они практически не пересекались с лексемами двух других словарей.
Каждый год в Океании появлялось новое издание словаря, из которого выбрасывались чуждые для идеологии партии слова. Некоторые из них вообще исчезали, другие заменялись новыми. В целом словарный запас имел ярко выраженную тенденцию к сокращению. Процесс был планомерным и в высшей степени осознанным. Главным был принцип: «невозможно сделать (и даже подумать) то, что нельзя выразить словами». Читаем в романе: «Каждое сокращение было успехом, ибо чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься». Сокращений словаря удавалось добиваться за счет того, что на смену достаточно пространным привычным фразам приходила более короткая фраза или даже одно слово. Зачастую таким словом, которое было сокращением или аббревиатурой. Например, в речевой обиход Океании прочно вошла фраза «идейно крепкий речекряк». Она обозначала человека, который умеет произносить идеологически выверенные речи, «без участия высших нервных центров».
Некоторые слова новояза теряют свой изначальный смысл и означают нечто противоположное. Чтобы развернуть на 180 градусов их смысл, слова внедряют в сознание с помощью геббельсовской пропаганды. В виде лозунгов, развешанных на плакатах и щитах, рекламных роликов на телевидении (таковое уже имелось повсеместно в Океании) и т. п. Например: «Война – это мир», «Свобода – это рабство», «Незнание – сила».
Властители Океании, как я отметил выше, своим новоязом стремились истребить в обществе представление о нравственности. Уничтожить соответствующие слова или «оскопить» их, лишив духовных и нравственных смыслов, сделав их инструментом лишь бытовой и производственной жизни. С тем, чтобы граждане не задумывались о том, «что такое хорошо и что такое плохо» (Владимир Маяковский). Они (граждане) должны стать биороботами, получающими управляющие сигналы «сверху» – от самого Большого брата, который за них будет решать, что «что такое хорошо и что такое плохо».
Интересно, но во ряде языков лексика, формирующая нравственность в обществе, может быть весьма бедной. Или в этой лексике могут быть «дыры», если ее сравнивать с лексикой других языков. Например, русского. Чаще всего для иллюстрации используется язык евреев – иврит. Академия Иврита в Израиле на сегодняшний день оценивает количество слов в Иврите в 75.000-80.000. Не так уж мало. И кое в чем он даже избыточно богат. Вот наблюдение одного знатока и любителя иврита: «…в иврите мне известно 12 слов, которые обозначают различные тонкости желаний. Аналогично, есть не менее 13 слов, характеризующих оттенки радости. Но есть и обратный эффект. Нет в иврите слова, которое бы точно соответствовало «жалости»»[66].
Но в иврите кроме «жалости» нет и ряда других слов; некоторые же имеют несколько иные, чем у европейцев и русских смыслы. «На еврейском языке слова «добро» и «зло» означают, прежде всего, «полезное» и «вредное», они применяются к добродетели и греху лишь постольку поскольку действие последних оказывается полезным или вредным»[67].
На эту же тему рассуждает протоиерей Андрей Ткачев, который обращает внимание на отсутствие слова «совесть» в лексиконе евреев:
«У евреев не было слова «совесть». Сама совесть была. Без нее нельзя. Но слова не было. Все оттенки моральных состояний традиционно выражались вариациями на тему «страха Божия». Язычники же, не имевшие таких емких словосочетаний, связанных с Единым, искали свои адекватные термины.
Евреи могли презрительно относиться к самой идее того, что за пределами Израиля возможны успешные духовные поиски. Их избранность и долгое хранение истины в одиночестве лучше всего способствовали развитию чувства религиозного высокомерия. Но духовная гордость, помноженная на презрение, и априорная убежденность в чьей-то бесплодности и бесполезности – плохие товарищи. Слово «совесть» тому доказательством.
И в греческом, и в русском, и в английском, и еще, вероятно, во многих языках это слово сконструировано одинаково. В нем заключена идея соприсутствия, сосуществования. Есть некий голос во мне, который, в сущности, не мой…»[68].
Ничего удивительно в отсутствии ряда ключевых слов в языке древних евреев нет. Ведь они в древние времена были, как мы узнаем из Ветхого Завета, «диким» и «жестоковыйным» (упрямым) народом. И нравственность у них была своеобразная: «око за око», «зуб за зуб» и т. п.
Современные филологи и библейские историки, правда, утверждают, что позднее под влиянием греков некоторые еврейские слова приобрели дополнительную смысловую нагрузку и стали в конце концов выражать смыслы, относящиеся к сфере нравственности. Вот, например, заключение одного автора на эту тему. Правда, в нем содержится сомнение в том, что понятие «совести» прижилось в языке евреев: «Итак, со всей определённостью можно сказать, что понятие совести существовало у греков изначально и не проникало к ним от семитов, у которых его попросту не было до тех пор, пока оно не было получено от греков. Это не арийцы заимствовали у семитов понятие совести, это семиты заимствовали его у арийцев. Мы дали евреям понятие не только о Боге, но и о совести, правда, прижиться у них до сих пор оно так и не смогло»[69].
На протяжении большей части своей истории еврейский народ находился под жестким контролем своих вождей. В Новом Завете мы читаем о тоталитарной власти фарисеев и книжников, первосвященников и законников над евреями Иудеи. Чем жестче тоталитарный режим, тем меньше необходимости в словах, выражающих нравственные нормы. Более того, такие слова становятся даже вредными и опасными для тех, кто правит народом.
Лично мне показалось, что между обществом Океании Джорджа Оруэлла и еврейским народом Ветхого и Нового Заветов можно провести определенные параллели. И там, и там – тоталитарный режим. И там, и там – язык, максимально свободный от нравственных смыслов.
Как мы знаем, роман «1984» получил всемирную известность, уже к 1989 году роман был переведён более чем на 65 языков (сегодня, наверное, их число перевалило за сотню). За десятилетия после выхода романа было написано бесчисленное количество работ, содержащих критику и анализ указанного произведения Оруэлла. Среди них особенно выделяется книга английского писателя Энтони Бёрджесса «1985» (издан в 1978 году). Из самого названия романа можно догадаться, что Бёрджесс продолжает размышления над проблемами, поднятыми в «1984» Оруэлла. В целом Бёрджесс согласен со своим предшественником, что новояз является сильнейшим средством разрушения традиционного общества. И тезисы Оруэлла дополняет некоторыми своими наблюдениями и мыслями. Например:
«…главная цель филологов ангсоца не обкорнать язык до подобающей простоты, а настолько полно приспособить его для выражения ортодоксальной доктрины государства, чтобы в речь, будь то письменная или устная, не могла бы проникнуть даже тень ереси. «Свободный» еще существует, равно как и «несвободный» или «свободность», но само понятие может быть лишь относительным, как в «свободный от боли». «Свободный» в смысле «политически свободный» в новоязе не имеет смысла, поскольку самой такой концепции больше не существует. Текст о политической свободе вроде Декларации независимости невозможно осмысленно перевести на новояз».
Беседуя с журналистом по поводу романа «1984» (примерно четыре десятилетия назад), Бёрджесс, обратил внимание на то, что новояз представляет собой сочетание четко определяемыхтехническихтерминов (многие – узкоспециальные) и общих понятий с очень размытыми смыслами. При этом так называемые общие понятия, с точки зрения приверженцев старого языка, все больше приобретают звучание сленг.
Сленг (англ, slang), согласно Википедии, – «набор особых слов или новых значений уже существующих слов, употребляемых в различных группах людей (профессиональных, общественных, возрастных и так далее)». В английской лексикографии термин «сленг» получил широкое распространение приблизительно в начале XIX века. Американские литературоведы Дж. Б. Гриноу и Дж. Л. Киттридж дали следующую характеристику сленгу: «сленг – язык-бродяга, который слоняется в окрестностях литературной речи и постоянно старается пробить себе дорогу в самое изысканное общество». Понятие «сленг» близко к таким понятиям, как «диалектизм», «жаргонизм», «вульгаризм», «разговорная речь», «просторечие»[70].
Бёрджесс обращает внимание на то, что из языка происходит «вымывание» слов, позволяющих описывать и понимать смысл окружающего природного, социального и духовного мира человека. В языке остаются лишь и доминирование в языке сленг и специальные технические термины:
«В языке наблюдается мучительная раздвоенность. С одной стороны, научные и технические термины, значение которых точно определено, с другой – мы видим неопределенность и размывание смысла многозначительной болтовни. В американском английском мы видим шизоидную связку сленга и технического жаргона (курсив мой – В.К.), благодаря которой возникают фразы: «Давай обнулимся до подразумеваемых параметров онтологического… дерьмо… как бишь оно там… ах да… констатации». Я отмечаю тенденции к чистой вербализации, особенно в публичных заявлениях, которые мы обычно считаем лживыми или уклончивыми. Я хочу сказать, утверждение может звучать так, словно имеет смысл, пока сохраняет связную синтаксическую структуру. Слова организованы в какую-то схему, но что значат сами эти слова, не важно».
Журналист просит Бёрджесса пояснить свою мысль на примере. Тот приводит следующий пример: «Репортер спрашивает президента или члена кабинета министров, будет ли война, а в ответ получает: «Существуют различные параметры осуществимости потенциала, каждый из которых достоин серьезного рассмотрения в контексте следствий из вашего вопроса, Джо. Общая тенденция склонности к забастовке по обеим сторонам гипотетической глобальной дихотомии находится в процессе подробнейшего изучения, но затронутый темпоральный элемент пока, разумеется, невозможно достоверно исчислить. Это достаточный ответ на ваш вопрос, Джо?» И Джо остается только сказать: «Спасибо, сэр»». Бёрджесс назвал подобный ответ «языком профессиональной уклончивости».
В том же разговоре с журналистом Бёрджесс обращает внимание на то, что новояз будет все менее способным описывать физический мир в его целостности и одновременно природном многообразии. По мере того, как человечество будет становиться все более урбанистическим и технократическим, новояз будет нацелен на описание мира техногенного и виртуального:
«В этом романе («1984» – В.К.), разворачивающемся в предельно урбанистическом обществе, слишком много сельского. И в языке будет происходить то, что уже происходит, а именно вытеснение сельских и природных реалий, так что названия различных пород деревьев не будут иметь большого значения: вяз, дуб или секвойя будут называться просто «дерево». Все птицы станут «птицей». Цветы – «цветком». Словарный запас будет становиться все более абстрактным, носители такого языка временами будут бунтовать против тенденции все более изобретательным сквернословием, но и бранные слова будут носить общий характер. На смену словам, так сказать, «от природы» возникнет обширный технический словарный запас – слова для обозначения частей холодильника, магнитофона и так далее. Но язык будет оторван от своих корней в плане фундаментального физического опыта. Это будет язык скорее мозга, чем тела».
Слова, которые традиционно помогали человеку находить правильные нравственно-этические ориентиры в жизни, будут постепенно «вымываться» из языка. Журналист задает вопросу Бёрджессу: «А как насчет слов вроде «любовь», «честь», «долг», «бог», «верность», «предательство», «ненависть», «бесславие»?». – Писатель отвечает: «В отсутствие традиционной системы нравственных ценностей крайне сложно будет придать подобным словам какое-либо точное значение. Уже сейчас каждому присовокуплены смутные эмоциональные коннотации, но ничего больше. И тут кроется опасность. Любой диктаторский режим может завладеть этими словами и извлечь выгоду из порождаемой ими эмоциональной реакции, но давать им собственные определения. “Бог – высшее существо. Я – высшее существо. Следовательно, я Бог"».
Новояз призван укреплять диктаторский режим. С другой стороны, этот режим не постесняется при необходимости применить силовые методы для насаждения новояза. Вот что на этот счет еще сорок лет назад сказал Бёрджесс в той беседе с журналистом:
«Нам, несомненно, уже указывают, какие слова не употреблять. Причем не столько правительство, сколько группы влияния, которые воздействуют на правительство. Не сомневаюсь, что рано или поздно в Великобритании будет принят Акт о языковых ограничениях. Определенные расистские термины, такие как «япошка», «гомик» или, хуже всего, «ниггер», уже табуированы, как некогда были табуированы ругательства из трех букв. Следующим шагом будет официально объявить их вне закона. Движение в защиту прав секс-меньшинств… потребует, чтобы такие выражения, как «педик», «гомик» или «гомосек», объявили вне закона. Даже есть «голубцы» может оказаться противозаконным, если только не будете называть блюдо фаршем в капустном листе. Далее движение за права женщин может потребовать переориентации личных местоимений, чтобы «он» и «его» использовались для обоих полов и вообще общее выражение «человек» должно быть заменено каким-нибудь сфабрикованным чудовищем вроде «мужежен» или, еще лучше, «женомуж». Права женомужа. Филологи этого движения, вполне возможно, присовокупят ко всем словам окончания женского рода или даже уничтожат ряд слов. Мы движемся в сторону все большего ограничения не только в поступках, но и речи…».
Удивительно, но многое из того, что предсказали Оруэлл (70 лет назад) и Бёрджесс (40 лет назад) по части новояза, сегодня сбывается.
О «птичьем языке» и «экономической науке»
Ученостью меня не обморочишь (Скалозуб).
Год назад у меня вышла книга «Лжепророки последних времен. Дарвинизм и наука как религия» (М.: Кислород, 2017. – 336 с). В ней я помимо всего пишу о вырождении такого института, как «наука». Одним из наиболее ярких проявлений такой деградации является то, что язык современной науки превратился в абракадабру. А абракадабра (она же – белиберда, вздор, бессмыслица, галиматья, околесица и т. д.) нужна для того, чтобы сеять ложь.
Сегодня лингвисты и филологи констатируют появлении большое количества слов-вирусов, или слов-паразитов. Определяя источником их происхождения «молодежную среду» (например, такие слова, как «блин», «это самое», «шикарно», «короче», «как бы» и т. п.). Но это все «невинные цветочки». Особую роль в преобразовании национального языка играли и играют слова-вирусы, которые выходили и выходят из «ритор» и «колб» разных «научных лабораторий».
Если с вирусами, которые заражают компьютеры и электронные сети люди хоть как-то пытаются бороться, то со словами-вирусами, попадающими в логосферу (словесную среду обитания человека), почти никто не борется. Более того, мало кто на такие заражения вообще обращает внимание. На это обращает внимание С. Кара-Мурза в своей книге «Манипуляция сознанием» (М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2001). Правда, такие продукты «научной деятельности» он сравнивает не с вирусами или паразитами, а с амебами:
«Как создавался «правильный» язык Запада? Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-«амебы», прозрачные, не связанные с контекстом реальной жизни. Они настолько не связаны с конкретной реальностью, что могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово прогресс). Это слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами (миром). Они делятся и размножаются, не привлекая к себе внимания – и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Они связаны, как поплавки рыболовной сети – связи и сети не видно, но она ловит, запутывает наше представление о мире.
Важный признак этих слов-амеб – их кажущаяся «научность». Скажешь коммуникация вместо старого слова общение или эмбарго вместо блокада – и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления. Слова-амебы – как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку социальные выгоды. Это и объясняет их «пожирающую» способность. В «приличном обществе» человек обязан их использовать. Это заполнение языка словами-амебами было одной из форм колонизации – собственных народов буржуазным обществом».
В своих работах С.Г. Кара-Мурза называет наиболее часто встречающиеся в российском политическом лексиконе следующие слова-амёбы: «свобода», «демократия», «справедливость», «рынок». С действительными значениями этих терминов, их происхождением и ролью в общественной жизни граждане мало знакомы. Каждое из этих слов комбинируется в повседневном дискурсе с другими, возникают новые термины. Например, словосочетания с помощью слова «свобода» конструируются такие: «свободный индивид», «свободный рынок», «политическая свобода» и даже «свобода слова». Но расшифровать эти термины-амёбы еще сложнее, чем исходное слово-амёбу.
Сегодня такой язык (по крайней мере, в его устной форме) стали называть «птичьим». Под ним, согласно современным толковым словарям, понимают – фразеологизм, которым обозначают речь, перегруженную терминами и затемняющими смысл формулировками, понятную только немногим или вообще малопонятную. В XXI веке «птичий язык» переживает ренессанс в России. В современном значении термин возник и закрепился в середине XIX века благодаря профессору и ректору Московского университета Дмитрию Матвеевичу Перевощикову (1788–1880). Последний так называл научно-философский язык 1820–1840 годов, которым говорила российская молодёжь.
Впрочем, «птичий» язык вышел за пределы корпорации «Наука». Сегодня его, в частности, неплохо освоили члены корпорации власти – российские чиновники. В частности, им неплохо владеет нынешний премьер-министр РФ ДА. Медведев[71].
А вот образчики блестящего владения птичьим языком другими руководителями. Особенно теми, кто отвечает за деньги, финансы, экономику. «Экономика перейдет в положительную область, если мерить квартал к кварталу, к концу следующего года. Но в целом годовые темпы, по нашим прогнозам, будут отрицательными – до минус 1 %», – заявила председатель Банка России Э. Набиуллина. От нее не отстает и нынешний министр экономического развития М. Орешкин. В бытность свою заместителем министра финансов он сказал: «Мы ожидали, что уже в третьем квартале экономика начнет набирать обороты и выходить в зону положительных темпов роста. К сожалению, мы получили сейчас второй шок: падение цен на нефть и влияние на валютный курс и на инфляцию», – рассказал заместитель министра финансов Максим Орешкин. Интересно, а может ли госпожа Набиуллина объяснить, что такое «отрицательные темпы роста»? А господин Орешкин – что такое «…выходить в зону положительных темпов роста»? Иначе говоря, есть и «зона отрицательных темпов роста»?[72].
В силу своей профессии и работы мне приходится иметь дело с литературой, которая претендует на то, чтобы называться «продукцией» «экономической науки». У меня имеется бесконечное число примеров, относящихся к этой «науке», иллюстрирующие общие положения о современном научном языке как абракадабре.
Обманы начинаются даже не с первой страницы учебников, а с их обложки. Известно, что базовой дисциплиной во всех экономических вузах и на всех экономических факультетах является «экономическая теория». Издано большое количество учебников, на обложке которых красуется название: «Экономическая теория».
И даже есть ссылочка на то, что учебник утвержден Министерством образования. Неискушенный читатель может подумать, что в книге изложена какая-то одна теория (ведь на обложке – единственное число). Это для бывшего советского человека вполне привычно. Ведь в СССР все изучали политическую экономию, где излагалась единственная экономическая теория – марксистско-ленинская. Как единственно верная. Все другие теории давались в конце учебников в разделе «Критика буржуазных и социал-реформистских экономических теорий»).
Более того, политэкономия претендовала на то, чтобы быть даже не «теорией», а «наукой» без всяких оговорок. Науки без законов (устойчивых причинно-следственных связей не бывает). Так вот марксистско-ленинская политэкономия постулировала ряд законов: стоимости, денежного обращения, «возвышения потребностей» и т. п. Конечно, все эти «законы» были «притянуты за уши» и никакой марксистско-ленинской «экономической науки» не было (была экономическая практика, экономическая политика, «освященные» так называемой «экономической наукой»). Но, по крайней мере, марксистско-ленинскую политическую экономию грамотно оснастили всеми необходимыми атрибутами науки.
Когда знакомишься с оглавлением современного учебника «Экономическая теория», с удивлением обнаруживаешь, что внутри содержится несметное количество теорий (трудно даже сосчитать, но судя по именным и предметным указателям, – от полусотни до сотни и более).
Я спрашиваю студентов: «Вам на занятиях объясняли, какие теории правильные, а какие нет?».
Отвечают: «Нет, нам их просто перечисляли и кратко описывали».
Еще один мой вопрос: «Но не могут же все теории быть одновременно верными? Вам хотя бы предложили какой-то критерий для оценки теорий, их селекции на верные и неверные?».
Отвечают: «Нет, нам сказали, что это на наше усмотрение. Мы живем в век свободы и каждый волен выбирать то, что ему нравится».
Ответить, что же на вопрос, что им нравится, они не могут. Они скорее могут ответить, какой из двух напитков – пепси-кола или кока-кола – им больше нравится. А вот, сказать, что им больше нравится – кейнсианство или монетаризм Милтона Фридмана – они не могут. Или, скажем, не могут аргументированно обосновать, что им не нравится ни то, ни другое.
Правда, некоторые, наиболее «продвинутые» начинают вслух рассуждать по вопросу о критерии «верности» теории. И таковым называют «эффективность экономики».
Пытаю дальше, стараясь выяснить, что же эти наиболее «продвинутые» понимают под «эффективностью экономики». И слышу варианты: темпы экономического роста, доходность финансовых инструментов, капитализация фондового рынка и т. п.
Вот до какого абсурда доводится преподавание дисциплины «Экономическая теория».
Но и это еще не все. Во многих учебниках с названием «Экономическая теория» вместо теорий студентам предлагаются так называемые «гипотезы». Это даже не теории, которые требуют хотя бы каких-то доказательств и апробаций. Гипотез можно придумать бесконечно много. Они могут быть даже сумасшедшими. Некоторые из тех, которые содержатся в учебниках, действительно сумасшедшие. Типа: «Солнце утром восходит на западе». Другие совершенно далеки от наших повседневных экономических проблем. Типа рассуждений на тему: «Есть ли жизнь на Марсе».
На обсуждение гипотез тратится уйма времени, но в результате уверенности в том, что солнце в один прекрасный день может взойти на западе, ни у кого не прибавляется.
Уже не приходится говорить о том, что учебники «Экономическая теория» говорят о том, чего в реальной сегодняшней жизни нет. Я имею в виду, что нет «экономики». Она еще несколько десятилетий назад была, а сегодня исчезает как утренний туман. Еще Аристотель (4 в. до Р.Х.) различал два вида деятельности. Одна называется «экономика», что по-гречески означает «домостроительство», искусство ведения домашнего хозяйства». А другая называется «хрематистика». По-гречески это означает деятельность по накоплению богатства. Хрематистика может мимикрировать под экономику. Древнегреческий философ детально показал различия и пришел к выводу, что хрематистика и экономика ужиться друг с другом не могут. Если государство не будет держать в жесткой узде хрематистику, то она начнет пожирать экономику.
Сегодня мы наблюдаем торжество хрематистики (главное – прибыль и накопление капитала]. Многим более понятен синоним слова «хрематистика» – «капитализм». Капитализм воцарился в мире. Капитализм пришел в Россию. Он медленно пожирает остатки того «дома», который на протяжении веков строили наши предки. Но об этом вы ничего не узнаете из учебника под названием «Экономическая теория». Слова «хрематистика» и «капитализм» – табу для авторов. Поэтому они прибегают к лукавому словосочетанию «Рыночная экономика». Называя «рыночной экономикой» биржевые операции, поглощения одних компаний другими, безработицу и банкротства предприятий, ростовщическую деятельность банков, картельные сговоры участников рынков и т. д.
Если бы авторы учебников не были бы столь лукавыми, то они должны были бы назвать свои учебники как-то иначе. Как минимум используя множественное число: «Экономические теории». А учитывая, что в них куча разных гипотез, то более удачным было бы название «Экономические фантазии». А уж если авторы были бы совсем честными, то, наверное, им следовало бы назвать учебник «Теория хрематистики».
Человек, который избавляется от магии псевдонаучного языка, используемого «профессиональными» экономистами, приходит к неожиданному для себя выводу: никакой экономической науки нет, это феномен, который вполне укладывается в определение «псевдонауки». Если читателя заинтересовал указанный тезис, могу рекомендовать свою книгу «Православное понимание экономики» (М.: Институт русской цивилизации, 2017. – 608 с.).
Для описания процесса разрушения системы высшего образования в России очень подходит слово «хронофагия». В переводе с греческого это означает «похищение времени». Лучшие годы своей жизни молодые люди проводят в стенах университетов и институтов. Проводят впустую. Невольно на память приходят строки из стихотворения М. Лермонтова «Дума»:
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Если бы Михаил Юрьевич жил в наше время, то, думаю, что он как-то по-другому сложил свою «Думу». Например, заменив слово «познанье» на слово «зомбирование». Да и «сомнений» сегодня почти уже не возникает. Сомнения – продукт размышлений. А с размышлениями в век ЕГЭ вообще сложно. А насчет «пустоты», «темноты» и «бездействия» – все верно, еще более актуально, чем во времена поэта.
Но вернемся к так называемому «экономическому образованию». Взрослые дяди и тёти занимаются тем, что отвлекают молодежь от постижения главных и нужных в жизни истин. Большинство этих солидных дядь и теть украшены степенями «кандидат» и «доктор» «экономических наук». Задумываются ли они, что таких наук нет? И даже не потому, что уже нет экономики. Потому, что в любой науке должны быть хотя бы какие-то законы, выражающие устойчивые причинно-следственные связи. А в уже упомянутых мною учебниках «Экономическая теория» нет даже намека на законы, зато куча никому не нужных «гипотез».
Но неужели в сфере экономики нельзя обнаружить никаких устойчивых причинно-следственных связей? – Очень даже можно. Но это законы универсальные, распространяющиеся на все сферы человеческой жизни. Это законы, или заповеди, которые Бог дал человеку. Это десять заповедей («декалог»), которые Бог дал людям через Моисея. Это заповеди, данные Христом в Новом Завете. Но в сфере высшего образования действуют свои написанные правила. Даже на упоминание истинных законов, действующих в обществе (в том числе экономике) наложено негласное табу.
Впрочем, многие из этих дядь и тёть, украшенных разными званиями и степенями, даже не осознают, что они творят. Это про них сказал Господь: Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку через которого соблазн приходит (Мф.18:7).
Если они не осознают, что творят, то кто осознает? – Их главный «научный руководитель» – дьявол. Христос обличал книжников и фарисеев, называя имя их истинного духовного отца (в каком-то смысле – «научного руководителя»): отец ваш – дьявол. Спаситель добавлял, что он лжец и убийца (Ин. 8:44). Но можно добавить, что он еще и вор. Почему вор? – Потому что организует хищение самого ценного, что Бог дает человеку, – времени. Дьявол и его слуги развращают молодежь «хрематистикой» и одновременно занимаются «хронофагией».
«Рынок»
Рынок – это место, нарочно назначенное, чтобы обманывать и обкрадывать друг друга.
В рыночной экономике любая вещь имеет цену, но ничто не имеет ценности.
Алхимики сделали большую ошибку, пытаясь превращать простые металлы в золото с помощью заклинаний. С химическими элементами алхимия не работает. Но она работает на финансовых рынках, поскольку заклинания могут повлиять на решения людей, которые формируют ход событий.
Мои публикации на сайте Царьград «О “птичьем языке" и “экономической науке"»[73] и «Слово как товар»[74]
вызвали большой интерес у читателей. Многие из них высказали пожелание, чтобы я сделал небольшой словарик наиболее широко используемых сегодня слов и терминов из лукавой экономической лексики с объяснением их истинного смысла.
Что ж, попробую. И начну со слова «рынок». В свое время (в нулевые годы) я попросил своих молодых помощников, владеющих компьютерными технологиями, сделать анализ нескольких экономических учебников в электронной форме на предмет выявления в них наиболее часто используемых терминов (слов и словосочетаний). Выяснилось, что безусловным лидером было словосочетание «рыночная экономика». Мозг студента долбили этим термином, он встречался чуть ли ни каждой странице, иногда по несколько раз. Термин сложный, состоящий из двух слов: «рыночный» и «экономика». Однако членораздельных и логически выверенных определений этих двух слов-понятий я в учебниках не нашел.
Про слово «экономика» я уже писал в статье «О “птичьем языке" и “экономической науке"»[75]. Рекомендую читателям еще раз к ней обратиться. Лишь коротко повторю, что в учебниках произведена мошенническая подмена понятий. Словом «экономика» (в переводе с греческого «домостроительство») подменено то, что экономикой не является, а называется «хрематистикой» – накоплением богатства. Слово «хрематистика нашему человеку не привычно, поэтому его можно заменить более понятным синонимом «капитализм». У знающих людей слово «экономика» ассоциируется с созидательной деятельностью – строительством дома. Слово «хрематистика» (оно же «капитализм») – с разрушением дома. В России под прикрытием «экономики» осуществляется разборка некогда мощного здания нашей экономики на отдельные «кирпичи». И продажа этих «кирпичей» иностранным инвесторам, а, проще говоря, забугорным спекулянтам и мародерам. Это и есть «хрематистика». Этому фактически и учат нашу молодежь на экономических факультетах и в экономических вузах. А для пущей убедительности «освещают» лукавыми словами руководителей финансовых и экономических ведомств, хорошо овладевших лексикой «птичьего языка» в разных заокеанских Гарвардах, Йелях или, по крайней мере, в нашей Высшей школе экономики (ВШЭ).
Ну а теперь о другом слове из термина «рыночная экономика». Что же такое «рынок»? Толковый словарь русского языка дает следующее определение[76]:
«1. Сфера товарного обращения, товарооборота. Внутренний р. Внешний р. Рынки сбыта (районы реализации товаров; специальное).
2. Место розничной торговли под открытым небом или в торговых рядах, базар. Идти на р., с рынка. Торговать на рынке. Крытый р. Блошиный р. (рынок, на котором продаются старые поношенные вещи, мелкие товары с рук; разговорное)».
Кстати, еще лет триста назад русский человек не знал слова «рынок». В ходу было слово «базар» тюркского (персидского) происхождения. Слово «рынок» на Руси появилось в петровскую эпоху. Оно производно от польского rynek и от средневерхненемецкого rinoges в значении «круг, городская площадь». Древневерхненемецкое ring, bring имело значения кольцо, обруч, а также собрание. В качестве экономического понятия слово приобрело значение «торговая площадь».
Для людей старшего и среднего возраста, кто был свидетелем таких событий нашей истории, как «перестройка» (при М. Горбачеве) и «реформы» (при Ельцине и позднее), напомню, что в стране в те времена популярнейшим лозунгом были слова: «Даешь рынок!».
Многие общественные активисты и политические лидеры того времени призывали поскорее порвать с «коммунистическим прошлым», которое у них выражалось термином из трех слов «административно-командная система». А ей противопоставлялась «рыночная система», или «рыночная экономика». Эти термины вбрасывались телевидением, радио, газетами и журналами. Правда, мало кто задумывался над тем, каков смысл этих терминов, чем один отличается от другого.
Я помню, что пытался дискутировать с активными пропагандистами «перестройки» и «реформы» и выяснить у них, что означают указанных два понятия. Мне доказывали, что в Советском Союзе «рынка» не было. Но при этом никто не спорил с теми определениями рынка, которые содержались в словарях Ожегова, Ушакова, Кузнецова и других. Но тогда получалось, что в СССР рынок все-таки был. Со мной нехотя соглашались. Но при этом говорили, что, мол, рынок не тот. Нужен другой рынок, с изобилием товаров и по доступным ценам. Я пытался объяснить своим оппонентам, что корректно в этом случае говорить о том, что нужно изменение рынка, а не кричать: «Даешь рынок!». Мне на это отвечали (даже те, кто претендовал на звание «интеллектуал»), что сейчас время действий, а не размышлений. Мол, «надо ломать систему». А уж потом можно будет не спеша вести академические разговоры на тему рынка. Я ничего не придумываю, поскольку в 1989–1991 гг. преподавал на кафедре политической экономии в Московской высшей партийной школе (МВПШ) и находился в эпицентре многих тогдашних горячих дискуссий.
Пытался заходить с другой стороны и задавать вопрос: «А можно ли жить без того, что называется административно-командной системой?». Разговаривал даже с некоторыми разгоряченными доцентами и профессорами, которые предлагали уничтожить эту самую административно-командную систему. Ведь любые государства (независимо от их социально-экономического устройства) представляют собой такую систему. Государства без вертикали власти, без управления, без ответственности за исполнение поступающих сверху внизу команд (управляющих указаний) не бывает. Если такая система ломается, начинается анархия во всех сферах жизни общества, в том числе в экономике. Пытался объяснить, что без административно-командной системы не может существовать ни предприятие, ни компания, ни банк. Тем более транснациональные корпорации, которые некоторые разгоряченные пропагандисты «перестройки» уже называли эталонами «эффективной экономики».
Одним словом, предлагать людям выбор между административно-командной системой и рыночной системой – это лукавый прием из разряда «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Лживые СМИ и лукавые политики возбуждали народ, вбрасывая ложные экономические и политические термины и постепенно формируя у него спутанное сознание. Проще говоря, страну готовили к революции. А любая революция начинается с лукавых слов.
Эстафету по спутыванию сознания от СМИ и политиков перехватывали представители «экономической науки» и университетские профессора. Они глубокомысленно отвергали те определения рынка, которые содержались в словарях Ожегова и Ушакова. Мол, рынок – не просто сфера товарного обмена, товарооборота. Рынок – такая сфера «обитания» товаров, где устанавливаются цены, называемые «справедливыми», «равновесными», «конкурентными». Мол, при социализме были товары, но не было рынка, потому что в процесс ценообразования вмешивалось государство. В СССР это вмешательство ассоциировалось с Государственным комитетом СССР по ценам. Вторжение Госкомитета по ценам, мол, было столь значительным, что в Советском Союзе был не настоящий рынок, а псевдорынок.
Нам тем самым ученые мужи в профессорских мантиях намекали, что настоящий рынок там, за «бугром». Мол, там цена устанавливается не под влиянием какого-то внешнего политического или субъективного «фактора» (типа Госкомитета по ценам), а складывается стихийно в результате выхода на рынок тысяч или даже миллионов продавцов и покупателей. Это, можно сказать, аксиома экономического либерализма. И она тиражировалась через миллионные тиражи учебников по экономике, написание и издание которых спонсировалось «добрым дедушкой» Джорджем Соросом.
Но если тезис о том, что в СССР не было рынка, можно назвать «малой ложью», то утверждение о том, что за Западе есть настоящий рынок с «конкурентными», «справедливыми» ценами, – «большая ложь». В советских вузах десятки тысяч профессоров и доцентов преподавали политическую экономию капитализма. Видимо, это про них сказано: «Смотрят в книгу и видят фигу». Там ведь было написано очень логично и убедительно, что капитализм так называемой «свободной конкуренции» приказал долго жить еще в конце XIX века. Как писал еще в 1916 году «классик» с своей работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» на смену «классическому» капитализму со свободным рынком пришел монополистический капитализм.
Работая со студентами, которые уже прошли через такие «фундаментальные» курсы, как «Экономическая теория», «Макроэкономика», «Деньги, кредит, банки», я убеждаюсь, что они имеют самое смутное представление о том, что такое монополия и как она влияет на цены. Студенты факультета международных экономических отношений не понимают, как формируются цены на мировых рынках товаров и услуг. И что на мировом рынке никаких «справедливых» или «конкурентных» цен нет. Есть транснациональные корпорации (ТНК), которые могут «гонять» какие-то детали, полуфабрикаты и узлы между своим подразделениями в разных концах света, а цены на эти «товары» будут устанавливаться головной («материнской») компанией с учетом «оптимизации» налогов и других издержек. На профессиональном языке эти цены называются «трансфертными». И на такие внутрикорпоративные обороты приходится треть всей мировой торговли.
А большая часть оставшейся международной торговли – товары и услуги, которые закупаются по монопольно низким, а реализуются по монопольно высоким ценам. А если на каком-то рынке в качестве покупателей или продавцов действует несколько ТНК, то они заключают между собой соглашения о разделе рынков и установлении единых (монопольно низких или монопольно высоких) цен. Это картельные соглашения. Весь мир опутан сетью картелей. Мы слышим с вами регулярно только об одном картеле – ОПЕК. Однако 99,99 % всех картелей в мире существуют нелегально. Или скромно уклоняются от СМИ (например, классический нефтяной картель под названием «семь сестер» – он не исчез, а ушел в глубокую тень). Картели накрыли всю мировую экономику громадной тенью.
И когда ты понимаешь, в какой «тени» оказал ся мир, ты начинаешь вспоминать, что еще есть такая модель рынка, на котором цены и тарифы устанавливаются официально, легально, с расчетом их влияния на все народное хозяйство страны. Ты начинаешь понимать, что Госкомитет СССР по ценам, может быть, что-то действительно делал не то и не так. Но это, наверное, лучше, чем какой-то тайный международный картель, которые тебя грабит, а ты можешь этого даже не подозревать. Зато вместо Госкомитета по ценам у нас появилось ведомство с броской аббревиатурой – ФАС (Федеральная антимонопольная служба). Которое делает вид, что оно борется с недобросовестной конкуренцией и тайными картелями. Если же все называть своими именами, то ФАС лишь имитирует борьбу. Мне это агентство напоминает пятое колесо в телеге.
Там, где монополия, там нет конкуренции, а где нет конкуренции, там… Даже страшно сказать: там нет рынка в том определении, какое содержится в учебниках по теории экономического либерализма (их официальное название «Экономическая теория»). Там есть лишь рынок в том понимании, какое дается в наших словарях русского языка. А поскольку монополии сегодня везде, то «конкурентного» рынка нет нигде. Господа либералы окончательно запутались. Чтобы концы сходились с концами, думаю, что скоро они возьмутся всерьез за словари русского языка, чтобы «все привести в соответствие». Без экономического новояза дальнейший процесс развала нашей экономики может начать буксовать.
Увы, реальная жизнь и практика – сама по себе, а «теория» с ее «птичьим языком» – сама по себе. Они никак не соприкасаются. И не должны соприкасаться. Ибо, как вы сами догадываетесь, процесс экономического «образования» запущен не для того, чтобы молодые люди постигали, как устроен реальный мир экономики, финансов и денег. Как говаривал господин Герман Греф, знаток «тайного знания», людям не надо знать, как реально устроен мир. Тогда ими будет сложно управлять.
Молодым людям твердят денно и нощно, что самым ценным ресурсом в «рыночной экономике» являются деньги. Но очень старательно обходят стороной вопрос, что такое рынок, кому и зачем он нужен. Если смыслом слова «экономика» является созидание («домостроительство»), то про «рынок» этого не скажешь. Рынок лишь распределяет и перераспределяет. А чтобы этот механизм перераспределения (в интересах и в пользу «хозяев денег», естественно) функционировал максимально эффективно, надо, чтобы на рынки выходили миллионы и миллионы дураков. Но от рождения, говорят, дураков не много. Доли процентов. А дурак в так называемой «рыночной экономике» – самый ценный ресурс. Поэтому во всем мире и в нашей стране было организовано массовое, поточное, конвейерное производство дураков. Называется этот конвейер «экономическим образованием». На этом конвейере в мозг молодых людей вбрасываются сотни (а, может быть, тысячи) ложных слов, которые подобно вирусам разрушают их сознание.
Как сказал один герой известного романа-антиутопии «451 градус по Фаренгейту» (автор Рэй Брэдбери): «Человек в наше время – как бумажная салфетка: в неё сморкаются, комкают, выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают, бросают». Но чтобы человека превратить в такой ресурс одноразового пользования, его сначала надо подвергнуть зомбированию.
И конвейер под названием «экономическое образование» для этого подходит идеально. А один из идеологов «рыночной экономики» (еще времен перестройки) господин Анатолий Чубайс полагает, что ценный ресурс под названием «дурак» – воспроизводимый, недостатка в нем никогда не будет: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом – новые вырастут». Анатолий Борисович – человек лукавый. И в этой фразе он сказал полуправду. Он сказал, что вымрут лишь тридцать миллионов, которые «не вписались в рынок». Но в тот рынок, который существует не в учебниках Сороса и в фантазиях некоторых наших профессоров от экономики, а в реальной жизни, вписаться человек не может по определению. Это конвейер по уничтожению человека и человечества. После такого «рынка» уже никто и ничто на нашей планете не вырастет.
«Инвестиции»
Цель капитализма – это дальнейшее обогащение людей, у которых есть деньги для инвестиций.
В первую десятку экономических терминов, составляющих логосферу (словесную среду обитания) нашего соотечественника, с начала перестройки входит слово «инвестиции».
Этим словом пользуется и профессор экономики, раскрывающий студентам тайны «фундаментального анализа» или рассказывающий им о деньгах, банках и кредите. Этим словом пользуются чиновники любых уровней и любого профиля. Оказывается, решение любой проблемы – социальной, экономической, культурной, медицинской, военной и даже политической – возможно с помощью универсального волшебного инструмента, называемого «инвестиции». Этим словом сегодня научились пользоваться даже дети и пенсионеры. Как-то краем уха услышал в магазине следующие слова старушки, которая говорила другой старушке: «Получила пенсию и решила сделать инвестиции в гречневую крупу» (бабуля загрузила в тележку килограммов десять этого продукта).
В любых серьезных выступлениях первых лиц государства слово «инвестиции» обязательно присутствует, причем почти всегда в сочетании с прилагательным «иностранные». Традиция использования словосочетания «иностранные инвестиции» идет еще от «прораба перестройки» Михаила Горбачева.
Наша логосфера наполнена словами, производными от «инвестиции»: «инвестиционная деятельность», «инвестиционная привлекательность», «инвестиционный климат», «инвестиционные ожидания», «инвестор», «иностранный инвестор» и т. п.
Так что же такое «инвестиции»? Слово иностранного происхождения. Происходит от латинского слова investire – одевать, облачать, покрывать, где vestis – одеяние, облачение. Как конкретно слово пришло к современному смыслу, точно не известно. Когда я учился на экономическом факультете полвека назад, слово инвестиции уже было в ходу. Оно встречалось в учебниках по экономике. И было синонимом словосочетания «капитальные вложения».
Несмотря на некоторый «буржуазный душок» термина (слово «капитальные» ведь производно от «капитал»), хозяйственные, государственные и даже партийные деятели всех уровней не стеснялись пользоваться словосочетанием «капитальные вложения». У любого грамотного человека в Советском Союзе «капитальные вложения» ассоциировались со строительством новых предприятий и различных объектов экономической и социальной инфраструктуры (дороги, больницы, школы, морские порты и т. д.). А также с реконструкцией, технической модернизацией и капитальным ремонтом существующих предприятий и объектов. Словари и учебники того времени давали очень простое и понятное определение «капитальных вложений» («инвестиций»): вложения денег и иных ресурсов в создание, расширение, реконструкцию основных (капитальных) фондов. А основные фонды – имущество, имеющее длительный срок использования (в отличие от оборотных средств).
В подсознании людей старшего и среднего возраста «инвестиции» ассоциируются с чем-то созидающим. Отсюда, вероятно, такой пиетет по отношению к ним. Мол, они обеспечат России «экономический рост», «новые рабочие места», «процветание». Но, увы, смысл слова «инвестиции» сегодня сильно поменялся. Современные словари определяют их как «размещение капитала с целью получения прибыли» (Райзберг Б.А., Лозовский Л.Ш., Стародубцева Е.Б. Современный экономический словарь. М. Инфра-М, 2006. «Инвестиции»).
А слово «размещение» совсем не обязательно означает созидание, создание чего-то нового. Понятие «инвестиции» в условиях так называемой «рыночной экономики», где созидание стал замещаться перераспределением уже ранее созданного, кардинальным образом меняется. В современных учебниках по экономике одной из классификаций инвестиций является их деление на две основные группы: 1) капиталообразующие; 2) капиталоперераспределяющие.
Первая группа – инвестиции в том, старом понимании слова, которое было в СССР («капитальные вложения»). Вторая группа – инвестиции в виде покупки уже существующих экономических активов. Или даже покупка так называемых финансовых активов, которые могут быть чистой виртуальностью. Из имеющейся сегодня статистики отдельных стран (в том числе России) порой бывает сложно понять, где инвестиции «созидающие», а где инвестиции «перераспределяющие».
Но в целом по миру, как следует из оценок экспертов и докладов международных организаций (например, ЮНКТАД, которая занимается международными инвестициями), на «созидающие» приходится 1/10, а на «перераспределяющие» – 9/10. При таком раскладе трудно себе представить, что в мире действительно имеет место какое-то экономическое развитие. Идет непрерывная грызня так называемых «инвесторов» за уже имеющийся «пирог» под названием «экономические активы». Новых «пирогов» уже никто не печет. Грызня эта выражается с помощью красивого английского словосочетания «mergers & acquisitions» (М&А), что на русский язык переводится как «слияния и поглощения». Как показывает статистика (той же ЮНКТАД), примерно 1/10 всех сделок М&А – слияния, а остальные 9/10 – поглощения. Под прикрытием благопристойного слова «инвестиции» идет непрерывное пожирание одних другими. Этакий «экономический дарвинизм». Победитель, или получатель активов отнюдь не собирается управлять этими активами, развивать производство, совершенствовать продукт, снижать издержки и т. п. У него другая задача – расчленить актив на части. А затем его продать повыгоднее и получить ту самую вожделенную прибыль, ради которой и проводилась сделка М&А.
Еще менее приглядными выглядят те инвестиции, которые связаны с куплей и продажей так называемых финансовых активов. Раньше еще существовала какая-то связь финансовых рынков и финансовых инструментов (акции, облигации, векселя) с реальной экономикой. Но эта связь оборвалась более сорока лет назад, когда в результате демонтажа Бреттон-Вудской валютно-финансовой системы мир перешел к абсолютно виртуальным деньгам (так называемый бумажно-долларовый стандарт). Появилось понятие «финансовый инвестор», которому, по большому счету, наплевать, что там происходит в реальной экономике. В этом смысле весьма откровенным является следующее признание российского миллиардера Алишера Усманова: «Я – инвестор. Я покупаю акции, владение которых дает мне возможность вхождения в те или иные сферы бизнеса, но сам я бизнесом никогда не занимаюсь. Я – финансовый инвестор, который может делать удачные или неудачные инвестиции».
Финансовые инвестиции – это уже просто азартная игра, которую организовали «хозяева денег» (владельцы «печатного станка» Федеральной резервной системы США) и которая для них беспроигрышна. На свою игровую площадку они заманивают и затаскивают миллионы новых лохов. Чтобы всегда был приток новых свежих лохов, «хозяева денег» через СМИ всячески пропагандируют «финансовые инвестиции». А также организовали конвейерное производство лохов под названием «экономическое образование». Нашей молодежи прививается «птичий язык», который лишает их способности понимать, как устроен мир (в том числе мир экономики и финансов).
А в дополнение к «птичьему языку» их на экономических факультетах грузят лошадиными дозами математики («эконометрика», «фундаментальный анализ», «технический анализ» и т. п.), после которых наступает полное отравление мозга. Иногда на всю оставшуюся жизнь. Циничные «хозяева денег» и их ближайшие помощники только руки потирают от удовольствия, наблюдая плоды «экономического образования». Вот, например, откровение величайшего гуру мира инвестиций американского миллиардера Уоррена Баффетта (Warren Buffett): «Инвесторы должны скептично относиться к моделям рынков и акций, основанных на исторических данных. Эти модели, построенные разными умниками, которые используют термины, понятные только «посвященным» (такие как бета, гамма, сигма и им подобные) – они могут произвести на вас большое впечатление. Однако довольно часто инвесторы забывают разобраться в предположениях, которые стоят за всеми этими моделями. Опасайтесь «ботаников» с формулами».
Уже не приходится говорить о том, что студентам прививают уверенность в том, что они обязательно должны стать инвесторами и что инвестиции решать все их жизненные проблемы. Насаждается своеобразный «экономический аутизм». Об атмосфере такого «экономического аутизма» в американских университетах писал не раз известный экономист Джон Кеннет Гелбрейт, который занимался преподавательской деятельностью большую часть своей жизни: дураки рано или поздно расстанутся со своими деньгами. К сожалению, расстанутся с ними и те, кто поддался атмосфере всеобщего оптимизма или собственной исключительной «финансовой интуиции»«.
Надеюсь, читатель уже понял, что скрывается за мантрами наших властей под названием «привлечение иностранных инвестиций». Это информационно-лингвистическое прикрытие операции по скупке российской экономики «хозяевами денег». Технику и механизмы такой скупки я уже описывал в десятках своих книг и статей.
Кроме того, так называемые «иностранные инвесторы», которые крутятся на финансовом рынке России, забирают остатки того, что Россия зарабатывает в результате экспорта нефти и других природных ресурсов. Чистой воды мародерство! В результате никакого «привлечения иностранных инвестиций» не происходит. Имеет место обратная картина: вывоз из страны всего, что еще можно вывезти. Я регулярно слежу за статистикой Центробанка России, публикующего платежные балансы РФ. Понятно, что статистика не полная и достаточно лукавая. Но даже она позволяет говорить, что чистый отток финансовых ресурсов из России в среднем за год составляет около 100 млрд, долл. В эту сумму входит чистый отток частного капитала, прирост международных резервов (своеобразный вывоз капитала Банком России) и чистое сальдо баланса инвестиционных доходов. В отдельные годы иностранные инвесторы вывозили из страны по 50 млрд. долл, и более. Вот вам и «привлечение иностранных инвестиций»! Инвестиции в современном их понимании можно сравнить с вампиром или паразитом, который присасывается к живому телу экономики и высасывает из него все до последней капли. Я не претендую на приоритет в сравнении инвестиций с вампиром или паразитом. Об этом еще полтора века назад сказал классик марксизма: «Капитал – мертвая производственная сила, которая, подобно вампиру, живет только при всасывании живой рабочей силы, и живет тем больше, тем больше труда она всасывает».
Власти талдычат свою мантру насчет иностранных инвестиций и ревниво следят за тем, чтобы никто из политиков и общественных деятелей не вздумал потребовать введения ограничений и запретов на свободное трансграничное движение «инвестиций». Иностранным мародерам нужны широко открытые двери для того, чтобы свободно заходить в нашу страну, а потом также спокойно выносить через эти двери мешки с награбленным добром.
Повторяться по теме «иностранные инвестиции» не буду (читатель может узнать подробности из моих книг. Например, из книги «Ограбление России»). Здесь я акцентирую внимание лишь на лингвистическом аспекте. Для того, чтобы страну можно было победить и уничтожить, ее народу надо дать новояз. В том числе экономический новояз. Чтобы он перестал понимать смысл происходящего. Это лингвистический империализм, а проводником его в нашей стране являются система образования и СМИ.
«Справедливость»
В романе Джорджа Оруэлла «1984» немало внимания уделяется теме новояза – создания нового языка, помогающего Большому Брату управлять людьми. В лексике новояза особое место занимают слова-«пустышки». Они звучат очень эффектно, они украшают речи политиков и научные труды профессоров, они заполоняют логосферу (словесную сферу обитания человека), но смысл их остается загадкой. Известный современный исследователь С.Г. Кара-Мурза в своей интересной и актуальной книге «Манипуляция сознанием» называет такие слова «амебами». В нашей политической, социальной, правовой и экономической лексике набор слов-амеб не так велик, но в силу своей расхожести они заполонили (правильнее сказать – загрязнили) все информационное пространство. Примерами таких слов-амеб являются: демократия, общечеловеческие ценности, свобода, прогресс, справедливость.
Хочу остановиться на последнем из названных слов. Слово «справедливость» идет из глубины веков. Считается важным понятием этики. Но вот что удивительно, за многие века и даже тысячелетия человечество так и не сумело выработать лаконичной и внятной формулы справедливости. Вот, в Википедии, в статье «Справедливость» делается попытка синтезировать основные аспекты этого понятия: «…понятие о должном, содержащее в себе требование соответствия деяния и воздаяния: в частности, соответствия прав и обязанностей, труда и вознаграждения, заслуг и их признания, преступления и наказания, соответствия роли различных социальных слоёв, групп и индивидов в жизни общества и их социального положения в нём. В экономической науке – требование равенства граждан в распределении ограниченного ресурса. Отсутствие должного соответствия между этими сущностями оценивается как несправедливость».
В экономической науке без понятий «справедливость – несправедливость» никак обойтись нельзя. Обращу внимание на то, что ученые мужи-экономисты еще в XIX веке пытались эмансипировать «экономическую науку» от всяких «рудиментов» этики и нравственности. Им очень хотелось создать настоящую «экономическую науку», свободную от «субъективного фактора», в том числе всяких этических «предрассудков». Так, чтобы она была похожа на физику, механику или хотя бы биологию. В XX веке они достигли своей цели, создав экономическую дисциплину под названием «Economics». В ней экономический мир представлен как совокупность «атомов», между которыми существуют связи, очень похожие на физико-механические. Под «атомами» имеются в виду люди. Причем люди, прошедшую определенную «обработку», после которой они из существ homo sapiens превращаются в существ homo economicus («человек экономический»). Homo economicus в представлении «профессиональных экономистов» лишен каких-либо нравственных «предрассудков», в своей практической жизни руководствуется такими ориентирами, как величина богатства, норма прибыли, бизнес-риски, потребление и т. п.
Однако, идеального homo economicus, по признанию «профессиональных экономистов», до сих пор не удалось создать даже в странах со зрелой «рыночной экономикой» (США, Западная Европа). А потому, к их сожалению, «наука» под названием «Economics» не вполне адекватно отражает и описывает экономические реалии сегодняшнего дня. Это, мол, наука будущего. А сегодня, увы, «профессиональным экономистам» приходится учитывать несовершенство человека, который никак не может расстаться с такими архаичными понятиями, как «свобода», «совесть», «честность», «помощь», «справедливость».
Снисходя до «слабостей» человека, авторы учебников и научных монографий по экономике вынуждены использовать такие, например, термины, как «справедливая экономика», «справедливое распределение», «справедливая налоговая система», «справедливая торговля», «справедливые цены» и т. п.
Некоторые энтузиасты от «экономической науки» пытаются создавать какие-то модели и придумывать какие-то формулы, с помощью которых можно построить «справедливую экономику». Подобные попытки желчные скептики называют «экономическим утопизмом», а другие не менее желчные критики – «имитацией умственной деятельности».
Некоторые экономисты полагают, что современная экономика посредством «рыночных механизмов» и так обеспечивает необходимую «справедливость». Правда, они не замечают, что находятся в порочном кругу. Они говорят, что экономика справедлива, потому что есть рынок. Но рынком они называют такие отношения между продавцами и покупателями, которые опосредуются «справедливыми ценами». А их, этих самых «справедливых цен» давно уже нет в природе. Потому что в экономике господствуют монополии, которым нужны не «справедливые» цены, а «монопольные» (монопольно высокие при продажах и монопольно низкие при покупках).
Наиболее смышленые «профессиональные экономисты» предпочитают тему «справедливости» в экономике обходить стороной. Либо шепотом признавать, что этой «справедливости» нет и достичь ее невозможно. Вот, например, известный Нобелевский лауреат по экономике Милтон Фридман (отец-основатель современной школы монетаризма) откровенничает: «Я не сторонник справедливости. Я сторонник свободы, а свобода и справедливость – это не одно и то же. Справедливость подразумевает, что некто будет оценивать, что справедливо, а что – нет». По ходу отмечу, что хотя Фридман признает такую ценность, как «свобода», понимание ее у этого экономиста очень специфическое (не имеет ничего общего с пониманием «свободы» в христианстве).
Коллега Фридмана по корпорации «профессиональных экономистов» Нобелевский лауреат Фридрих Хайек (один из наиболее ярких идеологов «либеральной экономики» XX века) исключает всякую возможность решения проблемы справедливости в экономике с помощью человеческого ума: «Никому не под силу то, что под силу рынку: устанавливать значение индивидуального вклада в совокупный продукт. Нет и другого способа определять вознаграждение, заставляющее человека выбирать ту деятельность, занимаясь которой он будет в наибольшей мере способствовать увеличению потока производимых товаров и услуг»[77].
Как видно из приведенного отрывка, человеку решить проблему справедливости не под силу, а вот рынку – под силу! Какой-то рыночный фетишизм. Хайек не раз вспоминает «невидимую руку» рынка из работы Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.). Тут уже попахивает не просто фетишизмом, а верой в «духов», которые управляют рынком. Удивительные парадоксы: большинство представителей корпорации «Профессиональных экономистов», включая Нобелевских лауреатов, позиционирую себя как атеисты, но при этом в своих умственных построениях не могут обходиться без «невидимой руки», которая якобы обеспечивает «справедливость». Вот такая либерально-экономическая «метафизика»!
В отличие от представителей либерального направления в «экономической науке», уповающих на «рынок» и «невидимую руку», другие представители «экономической науки» уверены, что справедливость в экономике надо устанавливать железной рукой человека (например, в виде «диктатуры пролетариата»). Речь идет о тех, кто понимает справедливость как равенство. Наиболее последовательно этой позиции придерживаются сторонники социалистической (коммунистической) идеи. А обоснование принципа равенства, выравнивания и уравниловки они находят в трудах «классика» – Карла Маркса. По их мнению, именно ему удалось сделать экономику «наукой». И с ее помощью можно все померить, оценить и принять единственно правильное решение. Которое, естественно будет и «научным», и «справедливым».
Уже упомянутый выше Фридрих Хайек нападает на марксистов с их идеей равенства. Он прослеживает, как идея справедливости приводит к социализму, который для Хайека является безумием (социализм означает «передел» всего и вся, а завершится он перманентной гражданской войной). Вот этапы эволюции идеи: 1) справедливость; 2) равенство; 3) «социализация» («социальное государство», «социальная политика» и т. п.); 4) социализм. Вот рассуждение Нобелевского лауреата (из той же книги):
Прилагательное «социальное» <…> вероятно, стало самым бестолковым выражением во всей нашей моральной и политической лексике… оно все чаще выступает в роли слова «благое» при обозначении всего высоконравственного. Всякий призыв быть «социальными» <…> есть подталкивание нас к еще одному шагу в сторону «социальной справедливости» социализма. В итоге употребление термина «социальный» становится практически тем же самым, что и призыв к «распределительной справедливости». А между тем это несовместимо с конкурентным рыночным порядком, а также с ростом и даже поддержанием существующей численности населения и достигнутого уровня богатства. В общем, из-за подобного рода ошибок люди стали называть «социальным» («общественным»] то, что является главной помехой для самого поддержания жизни «общества». В сущности, «социальное» следовало бы именовать “антисоциальным"».
На первый взгляд, рассуждения Нобелевских либералов от экономики (не только Милтона Фридмана и Фридриха Хайека, но и многих других] по вопросам справедливости и уравниловки кажутся убедительными. Впрочем, когда слушаешь идеологов социализма (не только Карла Маркса, но также Фридриха Энгельса, Георгия Плеханова, Роберта Оуэна, Шарля Фурье и др.], то можешь подпасть также под очарование идеи социалистического экономического равенства. Более того, аргументы социалистов и коммунистов могут оказаться более понятными и близкими простым людям. Особенно если в условиях «рыночной экономики» они чувствуют, что «невидимая рука» рынка их не только не поддерживает, но, наоборот, топит и душит (как это происходит сегодня в России]. Безусловно, этим пользуются ловкие политики. Одна из наших парламентских партий так и называется: «Справедливая Россия». В программах и предвыборных документах всех наших политических партий (не только «Справедливая Россия» и КПРФ, но также партий «Единая Россия», ЛДПР и тех, которые не попали в Государственную Думу] слова «справедливость» и «равенство» встречаются через строчку.
Но дело в том, что есть еще иной взгляд на вопросы справедливости и равенства. Взгляд христианства, который вытекает из Священного Писания и Священного Предания и который на протяжении многих столетий был доминирующим как в Европе, так и в России. Достаточно лаконично и убедительно суть христианского (православного) понимания справедливости и равенства изложил во многих своих проповедях и статьях известный христианский подвижник XX века святитель Николай Сербский. Приведу выдержки из его проповеди «На неделю шестнадцатая по Пятидесятнице. Евангелие о талантах» (Мф. 15:14–30)[78]:
«Бог создает неравенство, люди ропщут на неравенство. Разве люди мудрее Бога? Если Бог создает неравенство, значит, неравенство мудрее и лучше, чем равенство.
Бог создает неравенство для блага людей, люди не могут увидеть в неравенстве своего блага.
Бог создает неравенство ради красоты неравенства, люди не могут увидеть в неравенстве красоты.
Бог создает неравенство ради любви, которая неравенством разжигается и поддерживается, люди не могут увидеть в неравенстве любви.
Сие есть древний человеческий бунт ослепленности против прозорливости, безумия против мудрости, зла против добра, безобразия против красоты, ненависти против любви. Еще Ева и Адам предались сатане, чтобы сравняться с Богом. Еще Каин убил брата своего Авеля, потому что Бог не равно презрел на их жертвы. С тех пор и доныне продолжается борьба грешных людей против неравенства. И до тех времен и доныне Бог творит неравенство. Мы говорим «до тех времен», ибо Бог и ангелов сотворил неравными.
Богу угодно, чтобы люди не были равны во всем внешнем: в богатстве, силе, чинах, образованности, положении и т. п., и Он не велит никак в этом соревноваться. Не садись на первое место, – заповедал Господь наш Иисус Христос.
Богу угодно, чтобы люди соревновались в преумножении внутренних благ: веры, доброты, милосердия, любви, кротости и благости, смирения и послушания. Бог дал и внешние, и внутренние блага. Но внешние блага человека Он считает более дешевыми и незначительными, чем блага внутренние. Внешние блага Он предоставляет в распоряжение не только людям, но и животным. Но богатую сокровищницу внутренних, духовных благ Он раскрывает только для душ человеческих. Бог дал человеку нечто большее, чем животным, потому Он и требует от людей больше, чем от животных. Это «большее» составляют духовные дары.
Внешние блага Бог дал человеку чтобы они служили внутренним. Ибо все внешнее служит внутреннему человеку в качестве средства. Все временное предопределено для службы вечному, и все смертное предопределено для службы бессмертному. Человек, идущий противоположным путем и тратящий свои духовные дары исключительно для приобретения внешних, временных благ, богатства, власти, чина, мирской славы, подобен сыну, который получил в наследство от отца много золота и растранжирил его, покупая пепел.
Для людей, ощутивших в душе своей вложенные в нее дары Божии, все внешнее становится незначительным: как начальная школа для того, кто поступил в высшую школу.
За одни лишь внешние блага борются невежды, а не мудрецы. Мудрецы ведут борьбу более тяжелую и более ценную – борьбу за преумножение внутренних благ.
За внешнее равенство борются те, кто не умеет или не смеет заглянуть в себя и приняться за работу на внутренней, главной ниве своего человеческого бытия.<…>
…под человеком понимается Господь наш Иисус Христос, значит, под рабами Его – апостолы, архиереи, иереи и все верные. На всякого из них излил Дух Святой многие дары – благие, однако различные и неравные, чтобы верующие, дополняя друг друга, таким образом все вместе морально совершенствовались и духовно возрастали… <…>
О, сколь ясный и сколь страшный урок для тех, кто, имея большое богатство, не раздает его беднякам; или, имея много мудрости, держит ее закрытой в себе, как в могиле; или, имея много каких бы то ни было благих и полезных способностей, никому их не показывает; или, имея большую власть, не защищает страждущих и притесняемых; или, имея громкое имя и славу, ни одним лучом не хочет осветить находящихся во тьме! Самое мягкое слово, которое о всех о них можно сказать, – воры. Ибо дар Божий они считают своим: они присвоили чужое и скрыли дарованное. Однако они являются не только ворами, но и убийцами. Ибо они не помогли спасти тех, которых можно было спасти. Их грех не меньше, чем грех человека, который, стоя на берегу реки с веревкой в руках и видя, как кто-то тонет, не бросил ему веревки, чтобы спасти.<…>
Таким образом, неравенство лежит в самой основе тварного мира. Но это неравенство должно вызывать радость, а не бунт. Ибо его утвердила любовь, а не ненависть, разум, а не безумие. Жизнь человеческая уродлива не из-за присутствия в ней неравенства, но из-за отсутствия в людях любви и духовного разума. Внесите больше Божественной любви и духовного понимания жизни, и вы увидите, что даже в два раза большее неравенство нисколько не помешает блаженству людей».
В заключение хочу напомнить слова многих святых отцов и старцев, которые они повторяли в разных вариантах, но суть их следующая: «Выше закона – справедливость, выше справедливости – милосердие, выше милосердия – любовь».
В нынешних учебниках по экономике мы ничего не прочитаем ни о милосердии, ни, тем более, о любви. В лучшем случае мы там найдем слово «справедливость». Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что оно является чуть ли не синонимом слова «рынок» (идеология экономического либерализма) или «равенство» (идеология социализма). Примитивизм подобной «экономической науки» очевиден.