Став неиссякаемым источником нравственного возрождения, он создал небо чистых душ, где находится то, чего тщетно ищут на земле: совершеннейшее благородство сыновей и дочерей Божиих, святость, отрешение от мирской грязи, — наконец, свободу, которую реальное общество считает невозможной, и которая достигает своей полноты только в области сознания. Иисус же является великим учителем тех, кто ищет прибежища в этом идеальном рае. Он первый провозгласил царство духа, он первый возвестил, по крайней мере, своими поступками: «Царство мое не от мира сего[60]».
«Царство мое не от мира сего» — так Иисус парировал вопрос Пилата, действительно ли он считает себя царем иудейским. Иисус ощущал присутствие Божьего Царства, царства духа, в самом себе и, возможно, переоценивал силы человеческие в его скором достижении. Царство Божие коренилось в самих недрах его натуры, и поэтому он ощущал себя поверенным Бога в делах людских, исполнителем Его чаяний. Грядет конец одного царства и начало другого, возрождение не за горами (это слова самого Иисуса Христа). Своим примером он действительно нес Царство Божие людям и, являясь харизматической личностью, был способен преодолеть любые препятствия, возникавшие на его тернистом пути. Возможно, он чувствовал себя всемогущим, но, надо сознавать, что сокровенное чувство духовного могущества и есть непосредственное следование идее «Бог в тебе». Если Бог в тебе, ничто тебе не страшно и ничто не способно противостоять твоей воле, все ангелы небесные на твоей стороне.
По свидетельству апостола Иоанна, Иисус разъяснил Пилату, кстати отнюдь не жаждущему его смерти, свое понимание царского достоинства: «Царство мое не от мира сего» — это царство есть истина, и он, Иисус, явился в мир провозгласить ее. Но Пилат был человеком земли, далеким от идеализма Иисуса. Христос представлялся ему всего лишь неопасным мечтателем, живущим в мире грез. Религиозный прозелитизм был чужд практичным римлянам — преданность какой бы то ни было истине казалась им химерой, иллюзией. Не будь козней первосвященников, прокуратор, без сомнения, отпустил бы Иисуса на свободу.
Иисус не называл себя ни сыном Давидовым, ни царем иудейским — идея о его царском происхождении коренится в верованиях древних, будто необыкновенный человек генеалогически является Помазанником, Машиахом, Мессией. Кроме того, еще из Исаии следовало, что Машиах родится от девы. Вся древняя эгзегетика — поклонение волхвов, рождение под новой звездой, близость к древним святым — подталкивала первых христиан к идеям мессианства и боговоплощения. Увы, обвинение, выдвинутое еврейскими фарисеями и начетниками против реформатора иудаизма, укоренилось в сознании потомков, и поэтому «евреи за Иисуса» все еще редкость…
Иисуса Христа трудно назвать основателем той церкви, которая носит его имя, ибо его религия — без жрецов, без храмов, без внешних формальностей культа, без установленной обрядности — религия, основанная всецело на любви и чистом сердце, на непосредственном и интимном общении каждого с Отцом небесным, на благодати и благодеянии. Посредники и церковь здесь просто не нужны. Зачем ставить другого на прямой, как луч света, дороге между тобой и твоим Отцом? Зачем молиться вместе и на виду у всех? Бог видит тебя изнутри, ибо обитает в тебе самом.
Лицемерие фарисеев, которые, молясь, оборачивали голову, чтобы узнать, видят ли это люди, — которые творили милостыню напоказ и накладывали на свои одежды особые знаки, чтобы отличить себя, как людей благочестивых, — все эти кривляния ложной добродетели вызывали в нем негодование. «Они уже получают награду свою, — говорил он. — „У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно“».
Это высокое понимание отношений между человеком и Богом, которое после Христа могли воспринять лишь очень немногие, — выливалось у него в одну-единственную молитву и преподанную им своим ученикам. Эта молитва «Отче наш»[61].
Даже теологи далеки от ответа на вопрос, ставил ли Сын Человеческий задачу основывать новую церковь. Даже само это слово (по-арамейски Kenalla) используется им в исключительных случаях. На самом деле для Иисуса Kenalla — не институт, не организация, но духовная общность носящих Царство Божие в своей душе — соли земли и света мира (так определяет он сам в «Евангелии от Матфея», 5:13). Целью Христа было соединение человека с Богом не в мишурных и балаганных традициях церкви, позже присвоившей себе его имя, а путем высокого просветления каждого человека, отвечающего словам евангелиста Матфея, — просветления как «практики, которую я предписываю вам, чтобы вы выросли до сознания Христа». Церковь может состоять из тех, кто обрел Бога в себе, кто страстно стремится к этому: «Тот, кто далек сегодня, будет завтра близок». Дабы войти в эту церковь, мало взывать: «Господи! Господи!» — необходимо иметь Бога в себе и исполнять волю Отца, Который на небесах.
Евангелисты Матфей и Лука свидетельствуют, что незадолго до смерти Иисус все-таки заповедал строительство своей церкви, поручив это Симону бар-Ионе, больше известному как апостол Петр: «И Я говорю тебе: Ты — Скала[62], и на этой скале Я построю мою церковь, и врата адовы не одолеют ее. Я дам тебе ключи Царства Небесного…» При всем величии Христа нельзя пренебречь влиянием на человечество его учеников, особенно апостолов Петра и Павла, которых многие рассматривают как первых отцов христианской церкви. Существует даже такая точка зрения, что не неси они идеи Христа в массы, «труды и имя Иисуса исчезли бы вместе с поколением тех, кто слышал его лично…»
Но, как мы увидим, роль апостолов Петра и Павла оказалась двойственной: они всколыхнули массы экстатической верой в Христа, и они же создали организацию, часто извращавшую идеи своего основателя, подменившую религию просветления и богообщения религиозными догмами, а учение Иисуса в учение об Иисусе. Здесь не место и не время подводить итоги тому, как апостолы и папы исполнили заветы Учителя. Достаточно напомнить, что в 1054 г. Константинопольский патриарх и Папа Римский взаимно отлучили один другого от христианской церкви и прокляли друг друга…
Есть основания полагать, что Иисус не любил храма, даже говорил, упреждая грядущих реформаторов, что из домов молитв сделали воровской вертеп. О том же свидетельствует известный эпизод об изгнании им торгашей из храма. В почитании Отцу не было места традиционному иудейскому преклонению перед храмом. Ни храмовая литургия, ни совместная молитва не могут заменить персонального богообщения, сокровенной и страстной беседы с Отцом. Молитва — таинство индивидуальное, не нуждающееся в языческих сооружениях. Отцу поклоняются «в духе и истине», а не в храме. «Поэтому храм внушал благоговейные чувства только иудействующим христианам. Настоящие новые люди питали отвращение к этой античной святыне»[63]. Не был Иешуа и жестким поборником ритуалов, постов и епитимий — любая аскеза была для него лишь средством, а не целью, целью же являлась близость к Богу, обретение Его в собственном сердце.
Мифологичность и символичность событий жизни Христа не должна заслонять нам главного в нем — того, что он с детства жил в сфере сверхъестественного, что духовное и мистическое начала возобладали в нем над «положительным знанием» и еврейским рационализмом его времени, что он испытывал доверие к беспредельному могуществу человека, способного изменить движение облаков и остановить болезнь и саму смерть, что он абсолютно верил в непобедимую силу любви, добра и истины.
Духовность Иисуса неотрывна от его принадлежности к земле — это ярко проявляется в отношении к кровным узам и семье. Из того, что мы знаем, можно предположить, что «Бог в нем» возобладал над родственными и национальными чувствами, не имевшими для него какого-либо значения. Своих духовных собратьев Иисус ставил выше братьев по крови и связь с ними ценил гораздо выше кровного родства[64]. Со всей глубиной Иисус познал максиму «нет пророка в своем отечестве»: многие его ближайшие родственники, братья и сестры, однокашники и назаретяне не только не поняли его, но, узнав о проповедях в Капернауме, расценили, что их земляк «вышел из себя», попросту говоря, обезумел[65]. Не пользуясь любовью и почитанием в своей семье и на своей родине, зная скептическое отношение братьев[66], он ставил «Бога в себе» выше крови, отчизны, ближних своих, тяготея к дальним, его идеи разделявшим. «Те, кто рядом со Мной, Меня не поняли». Отсюда «отныне враги человеку — домашние его». Отсюда «любящий отца и мать более Меня недостоин Меня». Отсюда «тот, кто будет исполнять волю Отца моего небесного, тот мне брат, и сестра, и мать». Отсюда его категорический императив «оставить дом свой, жену, братьев, родных, детей, ради Царства Божия и жизни вечной». Отсюда его реакция на слова прохожей: «Блаженно чрево, носившее тебя, и сосцы, тебя питавшие!» — Нет! «Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его!»
Духовность Иисуса — не книжная, но нравственная, блаженная, просветленная, от нее веет необыкновенной кротостью, парадоксальным образом соединенной с внутренней мощью и силой: «Придите ко мне все нуждающиеся и обремененные, и я успокою вас. Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго мое благо, и бремя мое легко».