Вослед Канту, Гегелю, Ренану, Штраусу и Гарнаку[105] я ставлю под сомнение божественность Иисуса Христа, но, в отличие от них, считаю его высшим образцом богочеловечности, то есть присутствия Бога в человеческой душе — качества, которым в избытке был наделен Иисус. У меня нет необходимости примирять веру с историей и мистику с физикой — с позиции просветления и откровения в самом акте экстатического слияния с Богом проявляется целостность и единство, в том числе — человека и Бога[106]. Я вполне солидарен с автором «Жизни Иисуса» в том, что скрытые в тайниках человеческого сознания проявления Божества глубоко различаются одни от других; они действительно носят тем более божественный характер, чем они грандиозней и неожиданней[107].
Я не согласен с концепцией, согласно которой Иисус — явление чудесное, единственное и неповторимое. Многие вестники, пророки и творцы религий до и после Христа признавались, что они носили Бога в своей душе и творили под Его диктовку — я уж не говорю о том, что конец жизни Иисуса во многом напоминал античную мистерию, происходящую в Египте или Греции, разве что исполненную не в подземельях Элевсина, а в реальной жизни.
Очень важная мысль: сам Иисус не приписывал себе чудес и не считал себя мессией. Говоря о себе как Сыне Божьем, Он имел в виду божественную сущность любого человека: «Я сказал: вы боги и сыны Вышнего все»; «Не вы будете говорить, но Дух Отца будет говорить в вас». О себе Иисус говорил, что Он и Отец — одно, но ведь и сам Иисус будет жить в своих учениках, они и он составляют единое целое, подобно тому, как и он с Отцом. Может ли быть более четкая формулировка понимания сущности богосыновства, чем это?
Даже в «Евангелии от Иоанна» — единственном, где явно говорится о божественности Иисуса, есть места, где обвинения в том, что он считал себя богом или равным ему, названы клеветой со стороны евреев (Ин. 5:18 и далее; 10:33 и далее). В этом евангелии Иисус открыто заявляет, что он ниже Отца, что ему открыто далеко не всё и что от Бога его отделяет целая бездна. Да, он сын Божий, но ведь и все люди дети Господа или могут стать таковыми. Все люди должны называть Бога своим отцом. В иудаизме Сыном Божиим было принято именовать и саму страну, и царя, и Мессию. Кроме того, надо иметь в виду, что в семитских наречиях и в Ветхом Завете слово «сын» употребляется в очень широком смысле, и что согласно иудаизму, вся Вселенная проникнута единым духом: дух человека — всегда частица духа Божьего. Что до Иисуса, то в глазах уверовавших в него он был «святым Божиим», Наставником, Пророком, Избавителем, Машиахом, и о тайне Воплощения открыто заговорил лишь незадолго до мученической смерти, но и тогда даже ближайшие ученики долго не могли осмыслить ее.
Кстати, словосочетание «сын человеческий» в семитских языках, особенно в арамейском, было синонимом человека, а вовсе не означало трансценденцию вочеловечивания Бога. Иисус часто и с видимым удовольствием применял это словосочетание по отношению к себе, но оно было для него символом смиренной принадлежности к человеческому роду, по большей части заменяя местоимение «Я». Словосочетание «Сын Божий» или просто слово «Сын» позже стало применяться по отношению к Иисусу как эквивалент «сына человеческого» и как синоним «Мессии», хотя сам Иисус старался не употреблять такие слова.
Величие Христа как пророка — в единении слова и дела, в божественной харизме, привлекшей к нему молодых людей, способных восстать против враждебного мира и победить его.
Слава принадлежит тому, кто был силен и на словах, и на деле, кто постиг благо и ценой крови своей завоевал ему торжество среди людей. Иисус с этих обеих точек зрения не имеет равного себе; и слава его не увянет и пройдет даль веков, постоянно обновляясь[108].
Сущность религиозной жизни можно определить как взаимодействие человека и Бога. В христианской религиозной жизни речь идет, прежде всего, о человечности или очеловечении Бога, ибо Бог без человека был бы голой абстракцией.
Основной миф христианства есть драма любви и свободы, разыгравшаяся между Богом и человеком, рождение Бога в человеке и рождение человека в Боге. Явление Христа-Богочеловека и есть совершенное соединение двух движений, от Бога к человеку и от человека к Богу, окончательное порождение Бога в человеке и человека в Боге, осуществление тайны двуединства, тайны богочеловечности[109].
Тайна богочеловечности — глубина сознания человека, его способность проникнуть в божественные слои, достичь просветления. Существуют разные способы и приемы расширения сознания, пробуждения: медитации, молитвы, «молчание разума», пустынножительство… В пустыню уходили Иисус Христос и святой Антоний. Моисей и Мухаммед уединялись на вершине горы. Будда и Иоанн Креститель[110] долгие годы жили в одиночестве. Эта практика стала примером для тысяч и тысяч отшельников и монахов последующих времен, уединявшихся с единственной целью: совершить восхождение на высшие уровни собственного сознания, соединиться с Богом в себе.
Иисус идет первым в ряду величайших подвижников человечества, отвергнутых собственным народом и своим временем. Казненный первосвященниками, преданный некоторыми последователями, забытый, он воистину воскресает из пепла истории как птица Феникс только после своей мученической смерти. Даже в недрах иудаизма он не оставил глубокого следа. Филон, умерший в 50 году, через два десятилетия после казни Иисуса, не написал о нем ни строчки. Иосиф Флавий, родившийся через несколько лет после смерти Христа, упоминает о ней в нескольких словах как о факте третьестепенной важности. Перечисляя современные секты, он даже не вспоминает о христианах. Другой историк, современник Флавия, также не упоминает Иисуса. В иудейской Мишне мы не обнаруживаем даже намека на его учение. В Гемарах его имя упоминается, но в местах, подвергшихся редактированию не ранее IV–V вв. Нет пророка в своем отечестве — можно ли привести более впечатляющий пример справедливости этой грустной констатации, нежели история творца величайшего из духовных учений?
О проблеме божественной тринитарности и «втором пришествии»
Вы будете слышать, но не поймете, будете смотреть, но не увидите. Сердца этих людей огрубели, они почти не слышат своими ушами, они закрыли глаза. Ведь они могли бы увидеть своими глазами, могли бы услышать своими ушами, понять своими сердцами и обратиться, и Я бы исцелил их.
За проблемой божественной тринитарности, ставшей причиной многих схизм, кроется, в общем-то, простая идея, согласно которой Бог Отец по самому своему существу не может быть без Слова, Его выражающего, и без Духа, Его утверждающего, точно так же, как Слово и Дух могут быть лишь божественными ипостасями. Объявление Иисуса Словом, таким образом, может означать явление боговоплощения — вселение Божественного Духа в человека и его озвучивание человеком. Я не вижу здесь какой-то особенной трансценденции, за исключением, может быть, абсолютно трансцендентной веры самого Иисуса в абсолютное единство с Путем, Истиной и Вечной Жизнью, то есть с Богом.
Сама идея Божественного Логоса, скорее всего, принадлежит современнику Ирода и Христа Филону Александрийскому, который учил, что божественная сила и тайна необъятны и невыразимы, но когда Он проявляет свою благость, то действует через Слово. Слово, Логос, таким образом, форма Богоявления[111]. Именно Глаголом Сущий творит и поддерживает Вселенную, с его помощью Он открывается смертным. Логос — посредник между Творцом и творением, посредством Слова Бог входит в творение.
Конечно, Логосу можно придать чисто мистическое содержание единства безусловно-сущего, осуществленной божественной идеи, так сказать, мистической «материи» Бога. По определению В. С. Соловьева, «Христос, как цельный божественный организм — универсальный и индивидуальный вместе, — есть и Логос и София[112]», но, мне представляется, что здесь речь идет не столько о трансцендентной природе, сколько о языке теософии, родственном поэтическому:
И просветлел мой темный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.
И с горней выси я сошел,
Проникнут весь ее лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздается,
Как сердце каменное гор
С любовью в темных недрах бьется;
С любовью в тверди голубой
Клубятся медленные тучи
И под древесною корой
С любовью в листья сок живой
Струей подъемлется певучий.
И вещим сердцем понял я,
что всё, рожденное от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К нему вернуться жаждет снова,
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к Божью лону.
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало[113].
София была для В. С. Соловьева связующим звеном между человеком и Богом, ликом Богочеловечества, но также — слиянием веры и разума, высшей истиной, символом мудрости богочеловеческой, принципом социально-исторического развития. София — идеальное воплощение Божественной идеи, достигшая совершенства материя, в соединении с Божественным Словом, — это Христос-Богочеловек, по божественности своей, — Логос, по человечеству своему, — София, Премудрость Божия. Идея Софии и идея Богочеловечества — величайшие сокровенные тайны мира и глубочайшие мистические переживания одновременно.