Даже институт патриаршества, введенный в 1589 г., был ликвидирован царской властью в 1721 году и отсутствовал на протяжении почти 200 лет (!). Хотя он был восстановлен на соборе РПЦ в 1917–1918 гг., но тут же попал под жесточайшую пяту большевиков. Большинство патриархов РПЦ XVII в. от Иова до Адриана (за исключением Никона) ничем себя не проявили, кроме услужения власти и рьяного противостояния Западу, а патриарх Иов, о котором речь уже шла ранее, известен еще и как автор панегирика Федору Иоанновичу. Подобным образом патриарх Тихон (1917–1925) взывал паству принять советскую власть как выражение воли Бога. Был у нас и свой «антипатриарх», каковым можно считать Игнатия, в 1605 году признавшего царем Лжедмитрия.
Из 21 патриарха или местоблюстителя Патриаршего престола 8 приходится именно на советский период. За всю историю русской патриархии только несколько патриархов занимались теологией, а остальные не оставили заметного следа в духовной жизни православия.
Остатки церковной независимости в России были окончательно утрачены в середине XVII века после единственной в своем роде попытки патриарха Никона установить приоритет церкви по отношению к светской власти. Эта попытка не просто провалилась, но имела роковые последствия для самой церкви: куцые реформы Никона привели к церковному расколу, а позже стали причиной упразднения Петром I соборности церкви и отмены патриаршества как опасного для самодержавия института. Тогда же был создан подчиненный императору и чуть ли не скоморошеский церковный орган — Святейший Синод.
К петровским временам православная церковь находилась в полном упадке, а петровские реформы с обер-прокурором, Синодом и «ведомством православного исповедения» стали подготовкой к ее полному разгрому, абсолютной утрате самостоятельности и свободы. Отнюдь не без оснований многие в России называли Петра I «первым большевиком».
Синод потребовался Петру с целью окончательного подчинения церкви. Обер-прокурор Синода держал руку на пульте управления и осуществлял всё, что желал царь. Духовенство было окончательно ассимилировано в систему чиновничества, а духовникам были даны соответствующие звания в Табели о рангах. Подчиненность церкви государству после Петра I только нарастала, а в XVIII веке русская православная церковь окончательно попала под пяту самодержавного государства, которое унизило ее, растлило и отравило. Кстати, Священный Синод был органом чисто административным, так сказать «правительственным», жалким подобием бюрократии государственной.
Священная бюрократия, будучи лишь отражением бюрократии имперской, — естественным образом стремится к своему «первообразу». В свою очередь бюрократия государственная нуждается в оправдании себя высшей, божественной санкцией. Отсюда и их взаимная симпатия, неудержимое желание слиться в экстазе «симфонии»: таковыми они созданы, и иначе они не могут[238].
В петровские времена выборность православного духовенства была ликвидирована, а епископы были превращены в назначаемых правительством сановных чиновников, которым предписывалось доносить в полицию о политической нелояльности верующих, даже если об этом они узнавали на исповеди. Славянофил Иван Аксаков был вынужден позже написать: «Церковь превратилась у нас в подобие немецкой канцелярии, прилагающей… с неизбежной ложью порядок немецкого канцеляризма к спасению стада Христова». По словам Д. В. Поспеловского, церкви «буквально был заткнут рот и она превращена в государственное Ведомство православного исповедания»[239]. Свидетельствует протоиерей Г. Флоровский:
Духовенство в России с Петровской эпохи становится «запуганным сословием». Отчасти оно опускается или оттесняется в социальные низы. А на верхах устанавливается двусмысленное молчание. Лучшие замыкаются внутри себя, уходят во «внутреннюю пустыню сердца». Эта запуганная скованность «духовного чина» есть один из самых прочных итогов Петровской Реформы. И в дальнейшем русское церковное сознание развивается под этим двойным торможением — административным приказом и внутренним испугом.
О состоянии РПЦ в XIX веке засвидетельствовал архимандрит Антонин Капустин, посол РПЦ в Константинополе, Афинах и Иерусалиме. Сравнивая увиденное на руинах бывшей Византии с реалиями своей страны, он сказал, что даже убогость христианских церквей Востока не мешает египетскому христианину возвыситься духом единства и «богоподобной» жизни, полностью утраченных русской церковью…
Даже историки русского православия вынуждены признать тот печальный факт, что пик религиозной свободы пришелся… на времена Киевской Руси, на эпоху князей Владимира и Ярослава Мудрого. Затем — только скольжение вниз, непрерывное усиление обрядоверия и скрывающегося под тонким слоем христианства язычества. Язычество всегда продолжало жить в глубинах русской души, и это одна из причин легкости, с которой церковь рухнула в 1917-м и не смогла покончить с ним, выйдя из катакомб в 1991-м.
Если РПЦ — это «совесть» государства, то совесть больная, калечная, поставленная на службу, так сказать «совесть в услужении»… Свидетельствует Г. Флоровский:
В своем попечительском вдохновении «полицейское государство» неизбежно оборачивается против церкви. Государство не только ее опекает. Государство берет от церкви, отбирает на себя, берет на себя ее собственные задачи. Берет на себя безраздельную задачу попечения о религиозном и духовном благополучии народа. И если затем доверяет или поручает эту заботу снова духовному чину, то уже в порядке и по титулу государственной делегации… в меру и по мотиву государственной полезности и нужды.
Советская власть стала последней точкой в грандиозной трагедии русской православной церкви. Ее разгром шел сверху и изнутри: сверху — большевиками, изнутри — чекистами в панагиях и коллаборационистами в рясах, которые выступили против только что избранного патриарха Тихона (1917) с его идеей «христианского социализма» и требованием поддержать новую власть. Свидетельствует А. Нежный[240]:
Кровавый рубеж семнадцатого года разделил священнослужителей русской православной церкви, и в том числе — ее иерархию. Вставшие по одну его сторону добровольно избрали мученический венец и бессмертие, шагнувшие по другую — земное благополучие и грядущий позор.
Большевистские репрессии против священнослужителей, сравнимые разве что с фашистским геноцидом евреев, конфискация церковных ценностей, разрушение храмов, вербовка попов ЧК и КГБ, засылка в церковные семинарии офицеров заградотрядов и СМЕРШа, внутренние расколы — всё это превратило РПЦ в безропотный придаток советского государства, каковым она, присягнув в свое время на верность Сталину, пребывает по сей день. По словам церковного диссидента Глеба Якунина, «…была создана совершенно новая, чуждая православной традиции религиозная организация тоталитарного типа, с новыми, ранее не существовавшими правилами, со структурой управления, копирующей сталинское политбюро…»[241].
В 1927 году митрополит Сергий (Страгородский), воспользовавшись арестом местоблюстителя патриаршего престола, не без помощи ГПУ самозванно захватил административную власть над церковью. За сим последовало запрещение в служении и даже отлучение епископов, отказавшихся присягнуть на верность Сталину. Теперь все полномочия самозванца проистекали не из канонов церкви, а исключительно из постановления о регистрации его «синода» карательным органом большевиков ЧК-ГПУ.
Призыв Иоанна Златоуста к вечному обновлению церкви патриарх Сергий преобразовал в духе православия — развитие от плюрализма к нерушимому единству. Разве это не перевертыш, не формула застоя, не принцип тоталитаризма?.. В недрах русской православной церкви всегда наличествовало стремление превратить церковь в единый государственный организм, но если говорить о Промысле Божием, то история всех церквей шла не по линии централизации и объединения, а, наоборот, по пути плюральности. Бог действительно един, но мир множествен, и, значит, Богу это необходимо, чтобы удерживать его в равновесии. Так что выходит: бороться за единство — это вести борьбу с Богом…
Вскоре после узурпации церковной власти Сергий опубликовал Декларацию, где объявил радости социалистического государства радостями церкви. «Ваши радости — наши радости», — написал он большевистским правителям. Санкционированные властью действия Сергия фактически привели к расколу церкви и к уходу ее лучшей части в катакомбы. В год закрытия последнего монастыря и массовых сталинских репрессий против служителей культа (1930) Сергий заявил иностранным журналистам, что в России церковь никто не преследует. В это самое время было уничтожено или подвергнуто арестам десятки тысяч церковников! К 1939 году в СССР легально действовало всего лишь около ста православных приходов, а на свободе «про запас» большевики оставили лишь небольшую горстку самых ревностных и преданных Сталину сергиан.
В своих манифестациях митрополит Сергий отрекся от мучеников церкви, утверждая, что все казнимые в СССР священники есть политические преступники, замешанные в «монархических происках». Ради чего? Ради сохранения остатков церкви? Нет, исключительно ради сохранения архиерейского поста. И разве нынешние первосвященники уже в совсем иные времена не продолжают объясняться в горячей любви к «имперской канцелярии»?..
Напомню, что митрополит Сергий (Страгородский) прислуживал в Москве большевикам точно так, как другой митрополит Сергий (Воскресенский) — фашистам в Риге и Вильнюсе. Какими бы ни были оправдания клира, на вопрос, можно ли в таких обстоятельствах служить Христу, читатель может ответить самостоятельно. Я думаю, что, наверное, можно, но вот с примерами — проблема…