Глава четвёртаяКТО УБИЛ ПРЕЗИДЕНТА КЕННЕДИ?
—Она готовится стать матерью.
—А я готовлюсь стать отцом.
Он проснулся с первыми лучами рассвета и с удовольствием обнаружил себя в поезде в облике Василия Васильевича Чижова, ибо пять минут назад ему снилось, будто к нему пришёл алкаш-сосед по лестничной площадке Андрюха со словами: «Я должен сделать вам весьма важное заявление. Это я убил президента Кеннеди». Там, во сне, Василий с ужасом осознавал, что он уже не Чижов, а Чарли Роуз, следователь по делам убийств города Далласа, штат Техас. И теперь какое же это было счастье видеть, что Даллас остался позади, во сне, и он опять Василий, и едет в село Закаты, к батюшке, протоиерею Николаю, встречать Пасху.
Он принялся гадать, почему могла присниться такая дрянь под утро Великой Пятницы, после вчерашнего замечательного вечера. Должно быть, потому, что, встречая Андрюху в подъезде вдрызг пьяным, Василий всякий раз думал о нём отрицательно, как о безнадёжно пропащем. Гордыня ты, гордыня! Вот этак накажет Господь за гордыню, и впрямь очнёшься в одно прекрасное утро несчастным америкашкой в штате Техас.
Вспомнилось, как вчера Белокуров рассказывал про писателя Коняева, у которого было два соседа по лестничной площадке; один всю жизнь пил, другой — богатства копил; у одного, кроме раскладушки, в доме ничего, хоть пустой бутылкой покати, у другого — ультрасовременная техника, мебель, всё такое прочее; и вот однажды того, который копил, подчистую обворовали, всё из квартиры вытащили, он стоит на лестничной площадке, нервно курит, а этот, который пил, поднимается по лестнице и говорит: «Вот видишь? А водочка-то — во мне!»
— Да, — усмехнулся Василий, глядя в окно поезда на скачущий справа по верхушкам деревьев рассвет, — а водочка-то — во мне!
Он стал думать, какой в этом заключён глубочайший смысл. Накопление овеществлённого и неовеществлённого. Только вместо водки должно стоять нечто высшее. Вчера вот он водку не пил, хотя до смерти хотелось выпить в честь такого редкого гостя. Бог ты мой, он вчера познакомился с самим Белокуровым! И всё же хорошо, что не пил. Сейчас бы мучился от похмелья, которое по-турецки называется мухмурлук, как сообщил вчера Белокуров. «Господи! Благодарю Тебя, что не попустил мне нарушить пост!»
И почему это современные писатели, если описывают поезд, то он у них всегда замусоренный, с непроглядными тусклыми окнами, с загаженными туалетами, вонючий? Вот сейчас едет Василий Чижов из Москвы в Псков — поезд новенький, всё сверкает, пол чистый, пахнет уютно, стёкла сияют, в них рассвет блестит. И всё потому, что он вчера сдержался и не пил, не оскоромился.
Василий Васильевич расплылся в улыбке, вспоминая вчерашние разговоры с Белокуровым. Неужели они теперь станут друзьями? Даже и не верится. Уходя, Белокуров сказал, что ему необычайно понравилось у них в гостях и он теперь будет часто приходить. Но если он только вздумает ухлёстывать за Эллой... Дуэль! Дуэлла! Василий согрелся воспоминанием о своей единственной в жизни дуэли. Это была прекрасная дуэль! И она происходила на следующий день после того, как он очутился у Лады.
Это были самые лучшие воспоминания в жизни Чижова. Пять лет назад она впервые появилась в Коломенском, ведя экскурсию — туристов из Франции, щебеча на своём птичьем галльском наречии; он влюбился в неё и сразу забыл, но когда она через какое-то время привела ещё одну экскурсию, вспомнил и влюбился повторно. Он даже осмелился подойти, заговорить, привлечь внимание к своей необыкновенно образованной персоне и подарить исторический журнал, в котором только что вышла его первая статья — о соколиных охотах при царе Михаиле Фёдоровиче. В третий раз он пригласил её в Консерваторию слушать Пятую симфонию Малера, и она не отказалась, пришла, и он провожал её до дома. Через неделю он повёл Элладу Юрьевну в Дом учёных, где он делал короткое десятиминутное сообщение на конференции «Современное прочтение Карамзина», посвящённой двухсотдвадцатипятилетию со дня рождения великого историка. После конференции пили за Карамзина и против, дело происходило там же, в Доме учёных, в ресторане. Талантливый, но спивающийся медиевист Доброходов, до недавнего времени — пока не начал спиваться — слывший за донжуана, недвусмысленно заглядывался на девушку своего приятеля Чижова и даже тайком полюбопытствовал у Василия:
— У вас уже всё схвачено или только на этапе накопления объективных условий и предпосылок?
— У нас с ней уже сложился общинный строй, — ответил Чижов. — А если ты не перестанешь мозолить её взглядом, сложатся предпосылки дать тебе в челюсть.
Доброходов осознал сказанное Василием, и взгляды, бросаемые им в сторону Эллады, утратили соблазняющую окраску. Лада, почувствовав это, стала раскованнее и даже предложила тост за Бомарше, потому что, как оказалось, если перевести на французский язык фамилию Доброходова, то как раз получится — Бомарше.
— Забавно! — восклицал Доброходов. — А я никогда об этом не задумывался.
Потом, опьянев, он склонился к Чижову и прошептал:
— Вон, видишь, за тем столиком умопомрачительная брюнетка? Не мог бы ты подойти к ней и сказать, что один весьма перспективный специалист по Средневековью не прочь был бы с ней познакомиться?
— А ты что, сам не можешь?
— Должен же я как-то разнообразить способы знакомств!
— Ладно, фиг с тобой!
И Василий отправился за один из соседних столиков, подсел к намеченной жертве новоявленного Бомарше и произнёс:
— Вы так прекрасны, что мой друг, знающий многочисленные тайны мрачного Средневековья, влюбился в вас, как последний трубадур. Он послал меня спросить у вас: может ли он рассчитывать на вашу благосклонность?
— Все вопросы к моему мужу, — ответила брюнетка. — Вот он сидит напротив вас.
— Да, муж — это я, — заявил о себе приятного вида молодой человек. — Спросите у последнего трубадура, какой вид оружия он предпочитает и где мы можем завтра с ним драться.
Вернувшись к Доброходову, Чижов спросил:
— Какой вид оружия ты предпочитаешь, чтобы завтра драться на дуэли с её мужем?
— На дуэли? — сверкнул глазами спец по Средневековью. — Сколько угодно. На эспадронах!
— А где?
— Где угодно! Хоть на Луне.
Вернувшись к брюнетке и мужу, Чижов передал слова Доброходова.
— У вас будут свои эспадроны или мне принести с собой? — невозмутимо спросил муж.
— Нет, эспадронов у моего друга, насколько мне известно, в данный момент не имеется, он одолжил их одному приятелю, а тот сбежал с ними в Израиль. Место дуэли он предоставил выбрать вам.
— Хорошо, я возьму свои. Завтра в восемь утра у входа в Детский парк, что на Бутырской улице, устраивает?
— Вполне.
— Значит, условились.
Вернувшись к Доброходову, Чижов передал ему слова мужа.
— Какого лешего в такую рань? Иди передоговорись на попозже, — молвил этот якобы Бомарше.
— Сначала ты сделал из меня сводника, потом посыльного. Катись-ка ты куда подальше! Иди и сам с ними обо всём договаривайся.
Доброходов продолжал сидеть, пить и не собирался вести переговоры со своим соперником.
Вскоре Василий увёз Ладу из ресторана Дома учёных, где уже становилось угарно; они поехали к ней домой, в сторону Тимирязевки, и Чижов торжествовал победу — он остался у неё ночевать. Под утро, счастливый, он вспомнил о своём вчерашнем секундантстве, пробрался к телефону и набрал номер Доброходова. Прошло гудков десять, прежде чем дуэлянт снял трубку.
— Юрка! — стараясь говорить тихо, сказал Чижов. — Ты помнишь о том, что у тебя через полчаса дуэль в Детском парке?
— Какая дуэль, ты что, офонарел?
— На эспадронах. За честь черноволосой красотки.
— Да иди ты к чёрту! Лучше приезжай ко мне с пивом.
— Послушай, Бомарше липовый! Ты должен хотя бы приехать и принести свои извинения.
— Этому эспадронщику? Да он сам никуда не поедет.
— Это его дело. А ты должен. Или я тебя перестану уважать.
— Ну и не уважай. Сказал — не поеду. Ты приедешь с пивом?
— Нет.
— Тогда не мешай спать.
В трубке зазвучали подлые гудки. Василий сразу же решил, что, коли так, он должен ехать драться вместо своего друга. Иначе он будет чувствовать себя тоже подлецом. От Тимирязевки до Бутырки было рукой подать, он тихонько оделся, вышел и прошёлся пешком по осенней Москве, месяц назад сварливо пережившей августовские танки. Он был уверен, что кроме него никто не явится к месту дуэли, но ошибся и был страшно рад увидеть брюнеткиного мужа. Тот стоял у входа в парк с зачехлёнными эспадронами.
— Доброе утро, — пожал ему руку Чижов. — Счастлив встретить человека, готового с оружием в руках защищать честь своей жены! К сожалению, ваш соперник оказался более современен, он предпочёл собственной чести утреннее пиво. Но я к вашим услугам и готов драться. Вместо него.
— А, так значит, никакого последнего трубадура не существует. Ну что ж, пойдёмте.
Они вошли в парк, где эспадронщик предложил перелезть через забор на какую-то стройку, потому что в парке было много собачников и оздоравливающихся бегом.
— Вы владеете эспадроном? — спросил доблестный муж, отвинчивая колпачки с остриёв.
— Думаю, да, — туманно ответил Чижов, принимая оружие и удивляясь, какое оно тяжёлое. Скорее не шпага, а тонкий меч.
Собственно, дуэли как таковой не получилось. Они сделали стойку, напали друг на друга, защитник чести выбил из рук Чижова эспадрон, приставил к его груди остриё своего клинка и сказал:
— Всё. Вы убиты. Если хотите, я дам вам десяток уроков, и тогда мы сразимся по-настоящему.
— Думаю, честь вашей супруги достаточно спасена, — ответил Василий. — А насчёт уроков — давайте я запишу телефон и потом позвоню вам. С удовольствием изучу сей превосходный вид оружия.
Так в течение одного вечера и утра Чижов обрёл и жену, и нового друга. С Ладой они поженились вскоре после Нового года, а с эспадронщиком Витей и его женой, брюнеткой Олей, подружились, и они были у них свидетелями на свадьбе. С Доброходовым же, наоборот, с той поры Чижов знать не знался, ибо, кроме всего прочего, выяснилось, что он заранее знал, что Витя — фехтовальщик на эспадронах, историк холодного оружия. Увы, через два года после дуэли, осенью девяносто третьего, брюнетка Оля, чью честь он столь доблестно защищал, ушла от него к какому-то миллионеру.