— Работы много было, Борис Игыч, — презрительно ответил студент, будто отцом Белокурова было некое иго, вероятно ордынское.
— Как говорит мой знакомый еврей Схеман, работа не жид, в Израиль не убежит. Садитесь. Ну хватит, посмеялись и будет. Верункова! Прошу тишины. Спасибо, родные мои. Так, темой нашей сегодняшней лекции...
Тут сердце его оторвалось и упало на самое дно желудка, проделав свой путь через мужчину. В дверях стояла она!
— Здравствуйте, — сказала она. — Могу ли я послушать вашу лекцию?
— Прошу вас, — разрешил Белокуров и, когда она уселась за одним из столов в первом ряду, всегда свободном, продолжил: — Итак, родные мои, наша сегодняшняя лекция начинается в советских кинотеатрах времён застоя, когда там показывали среднего качества фильм Михалкова-Кончаловского «Ярославна — королева Франции». Возможно, кто-нибудь из вас и видел этот фильм. Так вот, действие фильма происходит в тысяча сорок восьмом году, когда французский король — типа Жака Ширака, только в короне — направил посольство к киевскому князю Ярославу Мудрому, а Киев тогда ещё не был столицей независимой Украины и древние укры изнемогали под гнетом москалей. Послы забрали у Ярослава одну из его дочерей, красавицу Анну, и увезли в Париж. Король Франции женился на ней, подарил представительский «опель», брюлики, всякую голду и прочее, а она за это родила сыновей. Так вот, одного из сыновей звали Гуго, а поскольку во владение ему досталось графство Вермандуа, то и известен он в истории как граф Гуго Вермандуа. Сей Гуго, который по матери был русак, интересен нам постольку, поскольку он явился одним из полевых командиров огромного бандформирования, известного больше под наименованием «войско крестоносцев». Как видите, наши везде бывали. Но, правда, Гуго Вермандуа являлся не главным вождём Первого крестового похода, он подключился как один из главных. А начался поход в тысяча девяносто шестом году, когда огромные толпы народу, соблазнённые пламенными речами некоего отшельника Пьера, дали клятву освободить Иерусалим от мусульман. Тогда Иерусалим не был поделён на два сектора, им, как и всеми территориями нынешнего государства Израиль, полностью владели арабы. Те самые, которых теперь именуют арабами-палестинцами.
Он решился посмотреть на неё и увидел глаза, полные смеха и лукавства. Должно быть, она слушала не лекцию, а его голос. Белокуров знал, что с похмелья голос его звучит Как-то особенно красиво и мужественно. Окрылённый взглядом Эллы, он продолжал, вдохновенно читать лекцию, не то, что предыдущую. Когда он рассказывал о том, как было найдено копьё Лонгина, ему казалось, оно у него в руках; когда говорил о резне после взятия Иерусалима, чувствовал, что стоит по щиколотку в крови. Но больше всего его поразило, когда хеллоуин захлопнул тетрадь, бросил её в свой портфель и произнёс:
— Борис Игыч! Уже давно перемена идёт, нам на лекцию по маркетингу пора.
А Белокуров только до Второго крестового похода добрался. На прошлой лекции ему удалось окинуть взором и Первый, и Второй, и Третий, и даже немного Четвёртый.
— Ну что ж, идите на маркетинг, на той неделе продолжим. Смотрите, на Пасху не шибко напивайтесь.
— Так ведь Пасха уже прошла! — возмутилась студентка по фамилии Брыль. И это после того, как он объяснял им разницу между юлианским и григорианским календарями, после того, как описывал явление Святого Огня именно в православную субботу!
— Для вас, Брыль, Пасха ещё не скоро наступит, — рассердился Борис Игоревич и проводил взглядом обиженную спину студентки.
И вот они остались в аудитории вдвоём. Он и она.
— Белокуров, вы были неотразимы!
— Я был зеркалом, в котором отражалась ваша неотразимость, мадам... Кстати, а как ваша фамилия?
— Весёлкина.
— В таком случае — мадам Аркансьель.
— Почему Аркансьель?
— Потому что весёлка по-украински, по-смоленски и по-воронежски — радуга.
— Какие познания у этого выпендрёжника!
— У вас, мадам, в роду были украинцы, смоляки или воронежцы?
— Нет. Мой дед, от которого фамилия, скобарь. Псковский, значит.
— Значит, скобари тоже радугу весёлкой называют. Здравствуй, радуга! — Он подсел к ней, обнял правой рукой за талию, прижал к себе. В душе у него всё ликовало. Её дивные глаза были рядом, и теперь он вдруг обнаружил, что в них особенное, — у Эллы были очень короткие ресницы, но именно это делало глаза выразительнее, для этих глаз длинные ресницы не подходили бы. Он поцеловал сначала левый глаз, потом правый, на веках почти не было наложено теней. А на губах почти отсутствовала помада.
— Ты с ума сошёл. Нас увидят, — прошептала она.
В подтверждение её слов в аудиторию вошла студентка из очередной группы, Ира Петрова. Ей можно было доверять.
— Ира! — сказал Белокуров заговорщицки. — Сегодня занятие отменяется. Я даю деру. Скажите всем, что я заболел.
— А что с вами, Борис Игрич? — Эта производила его отчество от какой-то игры.
— Любовная горячка.
Он торопливо нырнул в свой плащ, а подлая бутылка, напротив того, неведомо как — вынырнула из кармана, но не разбилась, а с грохотом уколесила под батарею.
— Вы этого не видели! — крикнул Белокуров студентке Петровой и, слегка приобнимая Эллу за спину, выскочил вон из аудитории. Мадам Аркансьель весело хохотала.
У Белокурова было летучее чувство, будто он сейчас выйдет с ней из колледжа, а там у самого входа — вертолёт, и их укружит вихрем далеко-далеко, к благодатным берегам Тигра и Евфрата, или к Геннисаретскому озеру, или хотя бы на Капри. Но у дверей колледжа, которому Белокуров в одностороннем порядке присвоил имя Рокфеллера, не видно было вертолётного пропеллера. И он растерялся, совершенно не зная, куда им теперь податься. Но в любом случае надо было взять мотор, и мотор был взят с ходу. Открыв дверцу, Белокуров спросил у водителя:
— До Багдада довезёте?
— Плати бабки и — запросто, — охотно отозвался тот.
— У меня паспорт просрочен, — предупредила Элла.
— Тогда — в «Пекин». Но не в столицу КНР, а в ресторан «Пекин», — тотчас сменил маршрут Белокуров.
— И туда не поедем, — усаживаясь вместе с ним на заднее сиденье, возразила Элла. — Около моего дома превосходный недавно открылся магазин деликатесов. К Тимирязевскому парку, пожалуйста.
Снова, как вчера вечером, Белокуров держал в своей руке её руку, и всё в нём закипало от предвкушения. Надо же! Он ожидал, что потребуется какой-нибудь подвиг, какая-нибудь ловушка. Но его просто везут на квартиру, в которой отсутствует муж.
— Недавно, — заговорил он весёлым тоном, — мне рассказали одну весьма забавную историю соблазнения.
— Ну-ка, ну-ка! — оживлённо крякнул водитель.
— Женатого мужчины замужней женщиной? — спросила Элла.
— Отнюдь. Незамужней женщины неженатым мужчиной. Дело было так. Они познакомились на свадьбе. Его друг женился на её подруге. Молодожёны во что бы то ни стало, мечтали обженить его и её. Его, допустим, звали Ваня, а её Маня.
— Из анекдота? — спросила Элла.
— Допустим. Маня Ване сразу приглянулась, а вот Ваня Мане — нисколечко. Подруга слишком сильно нахваливала его ей перед знакомством — мол, и умница, и красавец, и образованный, и языки знает, и элегантный, и танцует хорошо, и всё такое прочее. А когда Маня Ваню увидела, он показался ей не таким уж красивым, молол всякую чушь, и она решила о нём: развязный и избалованный нахал.
— Типа главного редактора газеты «Бестия», — засмеялась ехидная гидра, будто догадавшись или даже зная, что Белокуров рассказывает собственную историю соблазнения им Тамары.
— Ну да, типа него. Кстати, мой сотрудник Схеман придумал сегодня для меня другой титул — главный бестиарий.
— Схеман! Ну и фамильичка! А главный бестиарий — хорошо. Ну-ну, и что там дальше про Ваню и Маню?
— Дальше интересно. Хватило бы на отличнейшую повесть. Ваня стал за Маней ухлёстывать, а она от него воротит нос, да и всё. Год целый проходит, сближение минимальное. Он ей к праздникам и на день рождения драгоценные подарки дарит, водит её в Большой театр и всякие иные театры, даже к Педектюку. Из театров он неизменно провожал её домой, и она приглашала к себе, а её родители угощали Ваню чаем с вареньем, недоумевая, почему Маня не хочет замуж за такого хорошего человека. К тому же у него квартира, а они вчетвером в двухкомнатной ютятся — в одной комнате Маня, а в другой — её папа, мама и брат-первоклассник. Брату бы комнату освободить очень желательно. А ситуация застряла на грани между миром и войной, между свадьбой и женитьбой. И вот наступает день — четвёртое октября девяносто третьего года.
— Это когда по Белому дому палили? — спросил водитель.
— В точности тот день, — кивнул главный бестиарий. — Ваня по Белому дому не палил. Не был он замечен и среди защитников Конституции и Верховного Совета. Он весь день вертелся там вокруг да около, а однажды его даже ранило — пуля попала в угол дома, и осколок стены повредил Ване щёку. И именно в тот миг его, подлеца, осенило, как добиться любви Мани. Вернувшись вечером к себе, он надел камуфляжку, вышел в полночь из квартиры, взял такси, доехал почти до самого Белого дома, чтобы посмотреть, в каком он состоянии в полночь, а оттуда отправился к Мане в Фили. Приехал уже около часу ночи, в подъезде ещё раз расковырял раненую щёку, чтобы кровушка потекла, и в таком виде позвонил в дверь. На его счастье, Маня открыла сама. Увидев его, побледнела. «Спрячешь?» — спросил он с пафосом. «Что?» — спросила она. «Меня», — сказал он. Тут она ему: «Бо-о....... хм... «Ва-а-анечка!» Догадалась, откуда он. Вернее, откуда он якобы. Тихо провела в свою комнату, стала ухаживать за кровавой раной, принесла бутылку коньяку, и та-кая у них ночь любви состоялась... В общем, Ваня говорит, что ночь любви была необыкновенно бурная. Утром он её уже тащил в загс. И, что самое забавное, в ту же ночь Маня почувствовала в себе, как пишут в романах, новую жизнь. И родила ребёночка ровно девять месяцев спустя, четвёртого июля следующего года.