Он тяжело вздохнул, очистив душу, и умолк.
— Ну, хорошо, — сказал Чижов, сердясь, что Вячеслав не дал ему подремать, — а рот, глотка, лёгкие — они ведь тоже непосредственно участвуют в процессе курения и потребления алкоголя. Их что, по-вашему, тоже следует устранить, дабы не напоминали?
— Это демагогия, — спокойно отмахнулся Вячеслав.
Некоторое время они лежали молча. Бывший алкаш и сектант начал посапывать. Ну уж нет!
— Скажите, — громко произнёс Василий Васильевич.
— А? — встрепенулся тот.
— А вы сейчас из Жаворонков вернулись? Туда ездили?
— A-а, да, оттуда. Видите ли, брате, я ведь, когда убегал оттуда насовсем, то не успел, ёлть, обличить их в ихнем безбожии и разврате. Свально нагишом на рассвете и закате в реке купаются, в брачных отношениях свободу себе позволяют, отец-основатель собственные молитвы чинит, Яриле молится. Ну и много чего другого поганого у них там. И вот я решил сходить туда и крепко припечатать их словом Божьим. В среду отправился, дошёл до одной из близлежащих деревень и там остановился, стал готовиться духовно. А вчера вечером явился туда, ночевал у своих друзей-жаворонков, у скорняков. Скорняки — надёжные ребята, не то что строители у них там. Я в своё время ещё и из-за того ушёл оттуда, что со своими подельниками-строителями поругался. Они, как в сталинское время, друг за другом следят, кто поутру легко просыпается, а кого будить надо, и стучат отцу-основателю. А мне, когда проснусь, надо ещё минут пятнадцать полежать, потянуться. Что же в этом плохого? К рассвету я всё равно так и так вместе со всеми являлся, не опаздывал. Так нет же, они всё равно, ёлть, настучали на меня, что я по утрам не хочу вылезать из постели, якобы, ёлть, меня оттуда силком тащат. Сволочи! Главное, мужики такие работящие, в Москве ни одной такой бригады не сыщешь, а по натуре — гниды. Меня отец-основатель к себе вызвал и спрашивает: «Может быть, природа жаворонка вам чужда?» Я говорю ему: «А может, и у жаворонков бывают такие особи, которые любят в гнёздышке понежиться, прежде чем взлететь?» А он не в духе был и как рявкнет: «Запрещаю нежиться! Или оставьте княжество». Я ещё некоторое время, месяца полтора, оставался, но вижу — сволочи продолжают следить за мной, как я по утрам встаю. Плюнул и ушёл от них.
— Не занравилось?
— Точно. Не занравилось. А сегодня-то утром я встретился с отцом-основателем и обличил его. Если бы слышали, брате мой, как же я его, ёлть, крепко обличал! Он аж весь затрясся, забился, и стало его корчить, словно током било. Это было истинное торжество Православия! Я просто чувствовал, как из уст моих излетают громы и молнии. У него чуть волосы не воспламенились. Но тут в меня полетели камни, и я, осенив лжеучителя крестным знамением, вынужден был спасаться бегством. Если бы вы знали, брате мой, сколько сил отняло у меня это изобличение! Давайте отдохнём малость.
Чижову отдыхать уже совсем не хотелось.
— И всё же напрасно вы на батюшкину побелку борща так обозлились, — сказал он через пару минут.
— Я не обозлился, упаси Бог, разве можно христианину злиться? Да вы что! — мигом очнулся Вячеслав. — Никакой злобы, вот вам крест! Я отца Николая уважаю, в нём энергия сильная. Не замечали, что в округе зверьё стало увеличиваться в размерах?
— Заметил, — сказал Чижов, вспоминая гигантского леврика.
— Кротов видели?
— Кротов — нет, не видел.
— Они таких куч нарыли, я вас проведу показать. Вот такие кучищи! Можно себе представить, каковы сами кроты. Здесь и место исключительное. Не подмечали никогда, что тут как-то легче ходится? Идёшь, идёшь, и вот-вот, кажется, взлетишь. Не замечали?
— Замечал.
— Я узнавал у учёных. Они утверждают, что здесь ослабленная сила притяжения земли. Понимаете, о чём это свидетельствует?
— Ещё бы не понимать! А что, и вправду ослабленная?
— Что ж, я вам врать буду? Я вам до сих пор хоть одно слово неправды сказал, ёлть?
— Полагаю, ни единого.
— Вот именно. Здесь, я дерзаю утверждать, к небу ближе, чем в других местах. Отец Николай хитрый, знал, куда ехать поселиться. Но сам он, увы, далеко не безгрешный человек. Думаете, я из-за побелки борща так осерчал? Просто потому, что кроме этого в нём много земных привязанностей, от которых ему следовало бы отречься. К чему, скажем, это увлечение западной так называемой классической музыкой? Гендели, Моцарты эти? Кто такой был Моцарт? Кутила и развратник, помер неизвестно от чего. Обратно-таки, масоняра. А Гендель? Всю жизнь прожил при королевских харчах, не женился, с поваром сожительствовал.
— Это ж откуда такие сведения? — возмутился Чижов.
— Имеются, имеются сведения! — зло отвечал Вячеслав. — Ну, Бортнянского, допустим, я бы разрешил. Там, Рахманинов, ещё две-три-четыре фамилии. Хотя и наш Чайковский, ёлть, подкачал по части мальчиков. Вот и получается, что отец Николай на хорошем месте Чайковского и Генделя слушает, Вивальди, которого из священников выгнали за разврат. Здесь, в Закатах, чудес истинных стяжать можно, а отец Николай, ёлть...
— Знаете что! — возмутился Чижов. — Вы на отца Николая свою ёлть не возводите! Чудес ему не видано! Да покуда вы в свои Жаворонки закаканные ходили, тут знаете что случилось?
— Что тут такого могло случиться?
— А то... Вы собак видели?
— Во-во, ещё и собаки. Я говорю отцу Николаю: «Разве можно собаке давать человеческое имя Остап?» А он мне: «Остап — человеческое, а Остап Бендер — уже не человеческое». Фарисействует...
— Сами вы фарисействуете. Без году неделя в Православии, а уже всех рассудил! Да собак-то утром сегодня Полупятов закопал.
— Это за что ж он их так?
— А за то, что потравили их вчера вечером. А у батюшки на голове раны... Вы его спросили: «Что у вас с головой?» А он отшутился. А на самом-то деле, рассказать вам, что у него с головой?
— Расскажите... Я ж не знаю ничего, — уже не так самоуверенно пробормотал Вячеслав.
Чижов сел на кровати и подробно рассказал обо всём, что случилось накануне. Слушая, Вячеслав вздыхал, цокал языком и пару раз воскликнул: «Вот ёлть!» Чижов не утаил от своего слушателя и то, как они с отцом Николаем стояли на коленях пред дверьми храма. Когда он закончил своё повествование, Вячеслав долго не знал, что сказать, чем крыть. Видно, в душе его шла борьба. Наконец он заговорил:
— Да, ёлть! Жаль, что меня тут не было с вами. Может быть, Господь и сподобил бы поговорить с грабителями, наставить их на путь истинный. У меня не раз получалось самого отпетого негодяя обратить. По словам псалма: «Научу беззаконные путём Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся».
Чижов только фыркнул в ответ, не желая больше разговаривать с этим обличителем. А тот продолжал:
— И отец Николай мог бы вчера не выпустить их, а обратить ко Христу. Заставить раскаяться и превратиться из Савлов в Павлы. Но ему не надобно. Ладно уж, поскольку вижу, как вы против меня раздражены, открою вам одну страшную тайну.
— Какую ещё тайну?
Вячеслав встал, выглянул в окно, сказал:
— Девица какая-то приехала. По виду — городская. Гостья. Небось опять какая-нибудь поэтесса или певичка. Отец Николай их любит.
Отойдя от окна, он доверительно присел рядом с Василием Васильевичем и с болью в голосе произнёс:
— Отец Николай-то с Натальей Константиновной в грехе живёт.
— Как в грехе? — Чижова будто током ударило, как того отца-настоятеля, или основателя, который в Жаворонках.
— Увы, — тяжелейше вздохнул Вячеслав. — Невенчанные они. Он её у другого батюшки отбил и увёл.
— Да как же такое было возможно?
— Тот, другой батюшка, рукой махнул: «Пускай, — говорит, — живут, если любят друг друга».
— Да не может этого быть!
— Не верите? Спросите сами у отца Николая.
— И непременно спрошу. Если то, что вы говорите, правда, то это страшно, в голове не укладывается; это такое кощунство, что может пошатнуть иного нетвёрдо стоящего в вере. А если выяснится, что вы клевещете, то берегитесь — убью, не задумываясь!
— Ну и ну! До чего мы договорились! До угроз убийства! Да вы, брате мой, хоть осознаете, как вам следует каяться за сказанные только что слова? Вы хоть понимаете, что не только убийство, но даже угроза совершить убийство...
В следующий миг дверь распахнулась, и Чижов не поверил своим глазам; его жена Эллада стояла там, и вид у неё был растерянный, взволнованный, не оставляющий никаких сомнений — с ней что-то стряслось.
— Можно? — спросила она.
— Здравствуйте, — вежливо произнёс Вячеслав.
— Василий, можно с тобой побеседовать с глазу на глаз?
— Мне удалиться? — спросил Вячеслав.
— Нет, лучше мы прогуляемся, — сказала жена Чижова.
— Я сейчас, — пробормотал Василий Васильевич и принялся натягивать сапоги, чувствуя за собой какую-то ещё неведомую вину, и, может быть, оттого правый сапог никак не хотел налезать — нога припухла, что ли?
— Ух ты, а что это у вас в чехле? — спросил Вячеслав.
Тут Чижов краем глаза заметил, что за спиной у Лады висит чехол с двумя его эспадронами, оставшимися на память об уроках фехтовального искусства.
— Золото-бриллианты, — ответила Лада.
Наконец сапог налез, больно теранув пятку, Чижов встал и пошёл следом за женой, которая уже спускалась по ступенькам крыльца. Догнав её, он спросил:
— Что-нибудь случилось, Ладушка?
— Случилось, — тихо и страшно ответила она. — Пойдём вон туда, в лес.
— Что? Не томи! — взмолился Чижов, почему-то продолжая думать, что он в чём-то чудовищно провинился, хотя, сколько он ни гадал лихорадочно, никакого такого сокрушительного греха за собой не знал.
— Сейчас, сейчас... — ускоряя шаг, бормотала жена.
— Зачем ты привезла с собой эспадроны?
— Сейчас, сейчас...
Они дошли до дороги, перешли через неё, и под ногами зашуршала сухая трава, оволосатившая мягкую, пружинистую почву. То тут, то там виднелись кучи, какие обычно выпрастывают из-под земли кроты, но только кучи эти были необычайно большие, раза в три крупнее, нежели обычно. Не наврал Вячеслав про гигантских кротов. Неужто не наврал и про греховное сожительство отца Николая с Натальей Константиновной? Чижов рад был бы чем угодно пожертвовать, лишь бы только это оказалось клеветой.