— И вам того же, — сказал Тетерин.
— Лица мне ваши знакомы, а где видал, не упомню.
— Утром сегодня виделись с вами, — сказал Белокуров. — Вы грозные слова в Жаворонках отцу-основателю в лицо бросали.
— Хм! — мгновенно вспыхнул обличитель. — Грозные слова! Одними грозными словами не обойтись. Этого гада надо отработать в режиме правоохранительных органов.
— Великолепно сказано! — восторженно воскликнул газетчик. — Надо запомнить и использовать. Борис. — Он пожал руку обличителю.
— Вячеслав, — откликнулся тот.
— Сергей, — назвался палеоантрополог.
— А вы что в Жаворонках делали? — спросил Вячеслав.
— Собирали информацию для следствия по делу, — соврал Белокуров, и от этих слов лицо Вячеслава просияло.
— Для следствия? Свершилось, стало быть, правосудие! Заинтересовались этим Содомом и Гоморрой. Я могу вам дать самую полноценную информацию обо всех участниках этого кощунственного преступления, именуемого княжеством Жаворонки. Значит, так...
— Вы прямо сейчас намереваетесь дать информацию? — спросил Белокуров.
— А куда дальше откладывать?
Но информация не успела поступить, потому что теперь в комнату вошёл ещё один человек, при виде которого Белокуров изменился в лице. Усмешистость схлынула, губы вновь побелели. Человек этот был такого же примерно возраста, как Белокуров и Тетерин, с хорошей бородой, которую Тетерин отныне тоже будет отращивать, простившись с мохнорылостью. Только не такую клочкастую, как у обличителя Вячеслава.
— Здравствуйте, Василий, — попытался изобразить бодрый тон Белокуров. — Вот, по вашей наводке, нагрянули, так сказать...
— Я уже обо всём знаю, — мрачно произнёс Василий и засопел, будто его стало тошнить. Он очень недружелюбно посмотрел на Тетерина, смерив его взглядом. — Она мне во всём призналась.
— Вот как... — сглотнул Белокуров. — И что теперь?
— Я ещё не решил. Или смогу простить обоих, или же убью. Тоже обоих.
— Во, видали! — воскликнул Вячеслав. — Что за человек! Он всех грозится убить. Мне тоже грозился. «Убью» — и всё. А православный!
— Сейчас настало время православным поубивать малость, — тихо произнёс Тетерин, видя, что сейчас ему не стоит лезть не в своё дело.
— Вась, — сказал Белокуров, — пойдёмте, поговорим с глазу на глаз?
— Не хочу, — сказал в ответ Василий, усаживаясь на свою кровать. — Поговорим обо всём завтра, ладно? Если, конечно, у вас такая едкая жажда поговорить со мной. Честно говоря, я совсем не был готов к вашему приезду. Почему вы приехали?
— Как раз это я и хотел вам объяснить.
— Да? Ну, пойдёмте, любопытно будет послушать.
Василий с усталым вздохом встал.
— У нас есть два пистолета, — вдруг признался Белокуров. — Если хотите. Вячеслав будет вашим секундантом, а Сергей — моим. Не желаете?
— Пистолеты? — усмехнулся Василий. — Мне вон жена эспадроны привезла. Можем и на пистолетах, и на эспадронах сразиться. Только не здесь. Не будем осквернять святое место.
Они ушли. Некоторое время стояла тишина, Тетерин почему-то ждал, что вот-вот её прервут отдалённые выстрелы. Но потом вспомнил, что его «стечкин» находится при нём, а дуэль с одним пистолетом не дуэль.
— Кажется, они что-то не поделили, — заговорил Вячеслав. — Настроение у них явно не пасхальное. Кстати, а этот ваш толстый — он, часом, не брат ли Ревякина?
— Отца-основателя? А что? Похож?
— Очень похож. А, теперь понимаю! Обкладываете меня со всех сторон? Месть затеяли? Только учтите, что это будет не просто месть, а заклание, и завтра же я буду у престола Всевышнего среди избранных гостей.
— Никто не собирается вас ни обкладывать, ни закладывать, а Белокуров просто двойник Ревякина... То есть это совершенно случайное сходство, и ваш Ревякин ему до лампочки.
— Не лжёте? — недоверчиво спросил Вячеслав. — Глядите же! Мне врать — тройной грех.
— Это почему?
— Потому, что я жизнью многажды много раз оболган. Чагового чаю не желаете?
— Какого чаю?
— Из чаги. Отец Николай выделил, сам собирает. Хорошая штука — и вкусная, и полезная, и жажду отбивает, и сил прибавляет. Налить?
— Налить.
Вячеслав налил из термоса в кружку и сам подал Тетерину. Тот стал пить чай, не понимая, нравится или не нравится ему, а думая о том, что Ч продолжается — вот и чай из чаги...
Тут в гостевой избе объявилась новая гостья — та самая молодая женщина, которую они видели на крыльце и при виде которой был заметно растерян Белокуров. Вид у неё был взволнованный. Она огляделась и спросила:
— Скажите, а где Борис и Василий?
— Отправились друг в друга из пистолетов пулять, — с глупой улыбкой ответил Вячеслав.
— Нет у них пистолетов, — поспешил возразить Тетерин, понимая, что здесь не до шуток. — Они отправились погулять ради какого-то разговора.
— Спасибо, — сказала она и тотчас удалилась.
— Вот! — торжественно объявил Вячеслав. — А сначала она приехала и ходила с Василием для разговора во лесок. Неспроста эти прогулки и разговоры. А вы, брате, давно ли воцерковлены?
— Честно говоря, я даже не вполне понимаю, что значит быть воцерковлённым, — признался Сергей Михайлович.
— Да ну! — подивился Вячеслав. — Ну хоть крещёный? Или приехал креститься?
— Крещёный. Но в церковь не ходил. Сегодня впервые пойду. Так уж получилось.
— Ну, дорогой мой, сейчас это сплошь и рядом! — махнул рукой обличитель ереси жаворонствующих. — А я-то сам-то! Думаете, я давно стал православным? Отнюдь. Вот, если хотите, вам вся моя жизнь сейчас предстанет. Охотно расскажу, ничего не утаивая. Хотите?
И Тетерин стал выслушивать рассказ Вячеслава, не ожидая от него ничего сверхзанимательного, но постепенно увлёкся, особенно с того места, как явился чёрт в клетчатом пиджаке и потребовал себе шампанского. Когда дошло до повествования о секте Аум Синрикё и об «истинной Христовой церкви четверичности Божьей», Тетерин спросил, слыхал ли он что-нибудь об обществе сознания Ч. Вячеслав не слыхал о такой секте, и Сергей Михайлович вкратце поведал ему, на что тот заметил:
— Своеобычная ересь, особенная, ничего не скажешь! Может, может вводить умы в грех заблуждения. А вот скажите...
Но тут возвратился Белокуров и, заглянув, попросил Тетерина выйти с ним на минутку.
— Хорошо, что вы освободили меня от общества этого ересеборца, — сказал Тетерин, выходя с Белокуровым на свежий воздух. — Чем-то он мне неприятен.
Они двигались к реке. За нею над лесом садилось солнце, уже усевшись брюхом на верхушки деревьев, выскочив напоследок из плена облаков и являя великолепнейший красочный закат.
— Сергей, — сказал Белокуров, — я должен тебе открыться. Этот Василий — обманутый муж, а я — соблазнитель его жены. Она приехала сегодня за несколько часов до нашего приезда и во всём ему призналась. Завтра мы решили стреляться. Отъедем на рассвете куда-нибудь подальше от этого святого места и совершим то, что совершали в прежние времена честные люди. Вы сможете дать Василию свой пистолет и отвезти нас?
— Да, пожалуй, — пожал плечами Тетерин. — Я что, буду единственным секундантом?
— Зачем нам лишние свидетели? — ответил Белокуров.
— Понятно, — сказал Сергей Михайлович. Помолчал, глядя, как солнце тонет в ветвях деревьев, исчезает, гонимое временем. Потом спросил: — И вы будете стреляться в такой день, как завтра?
— Похоже, ни мне, ни ему не хочется этого, но он говорит: «Надо!» — ответил Белокуров.
— Ну, раз надо, то надо, — снова пожал плечами Тетерин. — Хотя я на своём веку не помню, чтоб кто-нибудь дрался на дуэли. Глупость какая-то!
Закат догорал. Наступали сумерки.
Глава девятнадцатаяЛЕТИТЕ, ЖАВОРОНКИ, ЛЕТИТЕ!
— За это убивать надо!
— Лёлик! Только без рук! Я всё исправлю!
— Чтоб ты исдох! Чтоб я видел тебя
в гробу в белых тапках!
Чтоб ты жил на одну зарплату!
Закат догорел, надвигалась великая пасхальная ночь. Княгиня Екатерина Петровна Жаворонкова, в девичестве Катя Мещанская, спешила ехать прочь из своих владений, в которых уже нестерпимо царствовала вонь, поднятая из-под земли ублиеткой. Пахло уже не серой, а каким-то особенно ядовито протухшим борщом. Ревякин вспомнил, что ему одно время часто приходилось ездить на Новослободскую, и при выходе из метро постоянно бывал такой едкий и тошнотворный запах. Он тогда ещё всякий раз думал, что где-то там производят какой-нибудь ядовитый газ и постоянно допускают его утечку.
Отцу-основателю и не хотелось-то ехать, но и оставаться в княжестве при такой вони тоже не улыбалось. Уже несколько подданных птичьего государства в течение дня под разными предлогами и по разным поручениям поспешили удалиться — кто в соседнее село, кто в Вышний Волочёк, а кто и даже в Москву.
Отправились на том же джипе «Чероки», на котором позавчера приехали, только теперь княгиня и отец-основатель — на заднем сиденье, а за рулём и на переднем месте возле водителя — слуга Виталик и телохранитель Чинмин Мумуров, которого доселе Ревякин считал таджиком и лишь сегодня узнал, что он дунганин. Об этом и заговорили в первую очередь, когда отъехали.
— Чинмин, — обратился к коренастому крепышу-телохранителю Владимир Георгиевич, — так ты, оказывается, дунганин? А я думал, таджик.
— Я Таджикистана родом, — отвечал тот. — А абще мы, дунгане, аснавном живём Казакстан-Кыргызстан. А сапсем аснавном — Китае.
— Вот и я знаю, что в основном в Китае, — кивнул отец-основатель. — А на китайца ты совсем не похож. И мусульманин.
— Правильна, мы, дунгане, аснавном псе — мусульман.
— Кого только нет в нашем княжестве, — покачал головой Виталик. — Полный интернационал. Так и надо.
— Интернационалист нашёлся! — фыркнула княгиня.
— Интернационал-то ладно, — вздохнул Ревякин. — Он нам пока не мешал, а вот брожение мнений началось — это хуже. Хочу доложиться о зарянках.