ов, где откроешь кран – и льётся вода, и в туалет на другой конец участка впотьмах не надо бежать, и электричество по выходным не вырубают, как здесь… Он всю жизнь прожил в городе и так называемую природу уважал лишь как место, куда ездят на шашлыки. Дачный быт с сортиром на улице, неработающей баней и такими вот мухами сидел у него, прямо скажем, в печёнках…
Как, собственно, и Игорёшка-Сморчок.
Когда проторчишь с кем-нибудь в четырёх стенах почти месяц, этот кто-то даже из лучшего друга способен превратиться во врага. А если он и другом-то особым никогда не был?.. Плечо время от времени ощущал жуткий позыв своротить Сморчку рожу на сторону, скрутить его в три узла, заставить вылизать давно не мытый пол языком. Самое смешное, что осуществить желаемое Виктор мог в полсекунды. Даже безо всякого каратэ. Но! Подобного Сморчка если уж бить, так надо убивать насовсем и закапывать в погребе, поскольку иначе можно среди ночи дождаться гвоздя в ухо или ещё чего похуже. Такой уж гадёныш.
Между прочим, зависали они на этой хреновой даче именно из-за Сморчка. После идиотского столкновения с «Жигулём» того деда на Приморском шоссе (и, главное, весьма дорогостоящей починки – а денег нонеча было очень не густо!) он Игорёшку за руль почти не пускал, водил машину в основном сам. Только знать бы, где упадёшь, – соломки бы подстелил. Плечо столько раз прокручивал в памяти те несколько минут на дороге возле порожнего коневоза, что сам перестал как следует понимать, где всамделишные воспоминания, а где – дорисованное услужливым воображением. Вот он тормозит послушный «Мерсюк», и сукин кот Игорёшка выскакивает из ещё движущейся машины, чуть не падает, но выпрямляется – и со всех ног чешет туда, где швед-водила оттаскивает от запертого прицепа явно ополоумевшего жокея. Сморчок подскакивает к ним… и с налёту, со всего маху бьёт мелкого сучонка в живот кулаком. После чего тот…
Стоп! Плечо знал, что Сморчок редко куда ходит без самодельной чертилки. Тихвинская братва держала спортзал, где и тренировалась, по всем правилам молотя друг дружку и безропотные макивары, но Сморчку боевые искусства оказались до фонаря. Вот скорчиться под ногами – ай, больно, прости, дяденька, больше не буду!.. – а когда победитель отвернётся, побрезговав, или, ещё лучше, протянет руку помочь побитому встать, тут-то Сморчок ему сыпанёт песочку в глаза и заедет в пах ногой. А то и перо вставит под рёбра. Сзади, исподтишка…
Так вот – спрашивается в задачнике: когда Сморчок выскакивал из «Мерседеса», не было ли у него чего-нибудь в приготовленной для удара руке? Например, остро отточенной спицы с кольцом на конце?.. Игорёшка, естественно, клялся, что нет, но Плечо не верил ему. Он, кажется, даже припоминал короткий взблеск металла, тут же упрятанного в ладонь… Вправду припоминал – или «кажется»? Может, фантазия помогала?..
Плечо напрягал память, стараясь как можно отчётливее воссоздать зрительную картину, но чем больше усилий прикладывал, тем меньше был в чём-либо уверен. А ведь от этого так много зависело. Может, ему всё-таки померещилось, и, значит, зря они со Сморчком «лежали на тюфяке»?.. Может, на самом деле ничего не случилось?
…Ну а если случилось? Если чертилка в кулаке имела всё-таки место, а значит, была пущена в ход?..
Ой, давить надо таких Сморчков. В детстве причём. Чтобы «ай!» – и сразу на небеса, в ангелочки. А ещё лучше – посредством аборта…
Тем не менее Виктору убивать Сморчка не хотелось. И не то чтобы его на старости лет (через месяц Плечу должен был сравняться тридцатник) одолело излишнее уважение к чужой жизни. Просто… «Не убивай – и тебя не убьют. Забыл?!.» – сказал ему на прощание тихвинский лидер Андрей Журба, и Плечо навсегда запомнил его чужое лицо. Дело было после того, как на улице Типанова сгорел автобус и в нём – пятеро малолеток, называвших Виктора сэнсэем. И завывающая «Скорая» увезла эгидовского мента, Лоскуткова, ко всем чертям в ожоговый центр, и каков красавец он вышел оттуда, если вообще вышел, вот что интересно бы знать. И хотя прямым виновником той, теперь уже давней, истории Плечо вроде бы не являлся… Всё понятно, такие запутки с «Эгидой» были Журбе ни к чему…
Вот и Виктору совсем ни к чему была бы история с жокеем, если, конечно, предположить, что ему не привиделось и Сморчок не просто ударил – пырнул. И подавно не нужен был труп Сморчка, зарытый в подвале. Ох, не убивай – и тебя не убьют… Плечо чувствовал, что и так балансирует на краю. А он хотел жить. Долго. Счастливо. По возможности денежно…
Виктор недовольно покосился на ветровое стекло, на котором покойная муха оставила кровянистый мазок, и неожиданная мысль посетила его. Когда-то по телевизору показывали полудокументальный фильм о том, как воспринимают окружающий мир всякие там насекомые-кошки-собаки. Ему запомнился эпизод, где было про мух. Для них, оказывается, время течёт совсем иначе, чем для человека. Вот муха ползает по столу, среди кофейных чашек и сладостей, и на неё замахиваются газетой. Человеку собственное движение представляется почти мгновенным, но с точки зрения мухи проходит целая вечность. Газета опускается медленно-медленно и совсем не опасно, и есть прорва времени, чтобы очень даже не спеша взлететь со стола – и полюбоваться с безопасного расстояния, как переворачивается задетая чашка, как тягучей неторопливой волной выплёскивается из неё жидкость…
Он тогда посмеялся: ну надо же, блин, во дела, как всё интересно устроено. А теперь вдруг подумал: а если газета опустится вовремя, и муха не успеет взлететь? Может, то, что нам кажется эталоном мгновенной и безболезненной смерти – даром, что ли, говорят: хлоп, и готово! – для мухи на самом деле страшные мучения, растянувшиеся на целую вечность?..
«Мерседес» выбрался наконец на асфальт и резво повихрил к станции. Впереди было десять вёрст по холмам, среди сплошного соснового бора. Стояло раннее утро, солнечное и приветливое. Плечо врубил «Радио-Максимум», которое, как и сигналы сотовой связи, с грехом пополам бралось на горушках, а между ними совсем пропадало в помехах. Сквозь шорох и треск пробивалась группа «Европа»: кудлатые шведы наяривали про последний отсчёт. Постепенно Виктор повеселел, перестал думать про мух и Сморчка и начал гадать, будет ли нынче в круглосуточном магазинчике нравившееся ему выборгское пиво.
Он не мог знать, что дорога, по которой легко мчался его «Мерседес», со стороны станции была перегорожена гаишниками. Поперёк шоссе стояли две машины с мигалками, ещё одна, бело-синяя «Вольво», тихонько урчала в отдалении. Невозмутимый офицер обходил довольно длинную очередь автомобилей, скопившуюся у переезда, и терпеливо повторял:
– Впереди серьёзная авария, подождите, пока ликвидируют последствия.
– А долго ждать, товарищ майор? – спрашивали его. – Мы, может, в объезд?..
И он отвечал, поглядывая на часы:
– Да нет. Ещё где-то с полчасика.
Примерно на полдороге до станции было очень красивое место. Деревья с одной стороны неожиданно расступались, и довольно крутой спуск вёл в низинку, где некогда плескалось ледниковое озеро, но озеро давным-давно заросло, и теперь там лежало кочковатое моховое болото. Если ехать вечером, с болота на шоссе выползали плотные струи тумана. Эти струи обтекали несколько больших валунов, то ли оставленных ледником, то ли вывернутых из земли при прокладке дороги, и в свете фар шевелились тени доисторических чудищ… Но это вечером, а сейчас вовсю светило утреннее солнце, и никакого тумана не было и в помине.
Километра за полтора до болотца перед «Мерседесом» цвета мокрый асфальт замаячила грязно-зелёная туша гигантского – полтора нормальных «Урала» – военного грузовика. Плечо сбросил газ и некоторое время катил за кормой чадящего монстра, ругаясь сквозь зубы и нетерпеливо постукивая пальцами по рулю. Он вообще-то никуда не спешил, но спидометр показывал пятьдесят пять километров; Виктор ничего не имел против этой цифры, только не в час, а в полчаса. Он бы и обогнал хренов «сарай» как стоячего, почти не заметив… К его сугубому раздражению, неторопливо пыхтевший грузовик ещё и полз прямо посередине дороги, не замечая, не то не желая замечать появившуюся сзади машину, а встречных – видимо, по причине раннего часа – от самого Румянцева не попалось ни одного…
Очень скоро терпение у Виктора лопнуло, и он резко, требовательно засигналил: «Дай проехать, мудак!..»
Никакого эффекта.
Плечо заподозрил, что над ним издеваются. Ну нет!.. Тащиться до самой станции за какой-то облезлой развалиной он был ни в коем случае не согласен. Ещё через сто метров шоссе начало отлого изгибаться к болотцу, правая обочина перед поворотом сделалась шире, и Плечо решил прошмыгнуть по ней мимо грузовика: так он делал не раз, если дорогу запруживали на своих именно что тачках всякие дачники-огородники, а обогнать слева не давал плотный встречный поток…
Под колёсами «Мерседеса» уже хрустел гравий, когда многоколёсное страшилище… тоже приняло вправо, тяжеловесно и неуклюже колыхнувшись прямо на иномарку. Плечо затормозил в самый последний момент, на чём свет матеря идиота-водилу, до которого, похоже, только сейчас сквозь каску дошло, что сзади кто-то сигналит.
Зато теперь ничто не мешало объехать его нормальным порядком! Педаль газа уперлась в пол, взвизгнули, раскручиваясь, колёса – мощный и вёрткий автомобиль стремительно взял влево, чёртом выскакивая из-за кормы грузовика…
…И Плечо опасно близко перед собой увидел встречную машину, которой, надобно думать, тихоходная «полевая кухня» и уступала дорогу. Прямо на «Мерседес» серебристым снарядом летел с включёнными фарами «БМВ»…
Виктор не испугался. В такие ситуации он попадал не однажды, да что там – почти в каждой поездке. Мощный «Мерин» всегда выручал его, успевая довершить обгон – на последних метрах до столкновения, беспардонно подрезая обгоняемого, но успевал. В этом даже был определённый кайф, и Плечо ещё наддал газу – вот сейчас мелькнёт в зеркальце «морда» надсадно дымящего грузовика, и…