Трудно представить, но ее прикомандировали письмоводителем в группу статистики, а мужа – в канцелярию при ответственном за связь между Гильдией и двором, причем со стороны двора. Пять огненных волшебников, все ветераны, все награжденные боевыми наградами, все с опытом реальных схваток, одним росчерком пера стали чиновниками под началом двух придворных, тоже боевиков, причем магистров Огня. Все прикомандированные, кроме нее, были дворянами. Все, кроме нее, урожденные аус Хансалы из разных ветвей рода. Желания не спрашивали, отказ не предусматривался. Сам глава рода, один из магистров, занял должность с понижением и стал лишь товарищем главы канцелярии. Однако любая должность при дворе давала столько преимуществ для рода, что разом окупала любые личные неудобства. Хотя про какие неудобства могут говорить гарнизонные волшебники? Жалованье стало выше, дом для проживания род дал. Радоваться надо!
Их начальник, по слухам, был тот еще типус. Молодой, но неоднократно награжденный и тяжело раненный в бою. Необученный, однако уже магистр. Про его выходку, когда во главе егерей он захватил позиции вражеских пороховых метателей, разрушил укрепления и, на сладкое, увез сами бомбарды, писали газеты.
Когда прикомандированные построились для представления, зашел мальчик в придворном мундире, с боевыми наградами, даже солдатская «Храбрость» висела на шее. Лицо перечеркивал шрам, а глаза были такие… В общем, парень из настоящих. Такой в бою отсиживаться за спинами рядовых не будет. Сопровождала начальника Диваза, главная по магической обороне дворцовой крепости. Весьма известная среди боевых волшебников штучка. Экстравагантная, безбашенная и к тому же близкая подруга главы рода аус Хансалов. Он вдовец, она потеряла мужа на войне. Оба магистры Огня. Могли бы стать хорошей семейной парой, да, видать, не судьба. Жизнь вообще крайне сложная штука, а тут еще храмовые заморочки со вторым браком… Так они и не решились хотя бы попытаться узаконить свои отношения. Наверное, встречались, но без огласки.
Первой, как младшую по чину из присутствующих, представили ее:
– Ланина аус Хансал, гарнизонная волшебница второго ранга.
Она вытянулась во фрунт и тут с ужасом увидела, как парень с каким-то непонятным интересом разглядывает ее шрам.
– Нравится? – не сдержавшись, спросила Ланина, но тут же замолчала, увидев тяжелый кулак Симона.
– А? Да… наверное… В принципе попробовать можно, но не уверен, что мне удастся восстановить хрящевые ткани уха… – несколько загадочно ответил мальчик.
– Стах, это не пациентка, – заговорил было Симон.
– Да какая разница! Для своих сделаю, что смогу. У остальных что? Тоже шрамы?
Оказалось, начальник магистр не только по школе Огня, но и Жизни. Хоть молодой, но уже заработавший крепкую репутацию среди дворцовых. Рассказывали про приращенные после ампутации пальцы, про бесследное убирание шрамов, оставшихся после оспенных язв, про пациенток из первых лиц.
Если кто-то считает, что есть женщины, которым наплевать на свой внешний вид, то он весьма плохо знает жизнь. Ланина хоть и старалась казаться равнодушной, но каждый день ловила слухи – когда начнется лечение. Фина, ее начальница, глава статистиков и еще сильнее обожженная женщина, рассказывала новости. Барон был постоянно занят – то выкрадывал себе простолюдинку в конкубины, то на его башню нападали, то вылетал из придворных принцессы. Однако наконец дождались дня, когда начальник взял первого пациента, с самыми слабыми ожогами. Причем не на лице, а лишь на туловище.
Может, кто-то скажет, что оно неприлично, но боевые волшебники столько всего видели, что голым торсом их не испугаешь. На следующий день телеса Стейсбера разглядывала вся семья. На месте огромного шрама была ровная кожа без малейших следов былых повреждений. Единственно, она была белесая, однако барон обещал, что после недолгого пребывания на солнце цвет выровняется. Еще один шрам, уже не от огненного заклинания, а от арбалетного болта, был также убран.
На следующий день настала очередь Ланины. Самого лечения она не помнила. Целитель усыпил ее раньше, чем пациентка успела задать вопрос. Проснувшись утром в палате, женщина услышала разговор фельдшера и санитара.
– Как барон себя тратит! И на что? Руки-ноги работают? Довольно! Зачем еще шрамы сводить?
– Женщины – они такие бабы! У них красота на первом месте.
– Не знаю… Его высокоблагородию так тяжко лечение дается… Стоять не мог, час лежал, пока оклемался. Не стоит оно того! Раны лечить – нужно, а красота – дело пустое.
Влезать в разговор Ланина не стала, но запомнила. Не только с лица, со всего тела были убраны шрамы. Вторые роды прошли непросто, и после них на животе образовались некрасивые растяжки. Так вот, их не стало тоже. И живот, и груди были как будто подтянуты. Глядя на себя в зеркало, бывшая приютская шавка, прошедшая огонь и воду боевая волшебница, битая-перебитая жизнью циничная стерва шмыгала носом и еле сдерживала слезы. А придя домой, увидев восторженные взгляды родных и услышав слова младшенького: «Мамочка, ты у нас такая красавица!» – не выдержала и первый раз за всю семейную жизнь разрыдалась на груди мужа.
После того как принцесса отставила меня от себя, многие придворные выразили сочувствие. Причем не столь важно то, что они говорили при дворе, но по салонам пошли шепотки. Принцессу критиковали. Понятно, жених. Понятно, ревнует. А ты обязана своих людей защищать! Кинула кусок, как подачку верному псу, а потом прогнала от себя. И ведь того не подумала – кто ей служить после такого будет? Барон всю свою карьеру на нее поставил. Он – ладно. Его государь за верность под себя взял, но другие сильно задумались. Что они, должны теперь перед герцогом выслуживаться, чтобы их не прогнали? Так у него своих придворных хватает. Не будем показывать пальцами, но три молоденькие девицы из тех, кого прочили во фрейлины Лауры, как-то перестали проситься в ее свиту. Выяснилось, что здоровье у них хрупкое, родители вдруг испугались отпускать чадушек в холодную северную страну. Между прочим, из лучших фамилий они, потому даже недовольства государя не забоялись.
В мамашу пошла принцесса, не в его величество. Тот в бытность принцем своих придворных и деньгами баловал, и чинами не задерживал, и всегда защищал. Те, понятно, за него на любое дело пойдут. А за Лауру кто вступится? Если по первому слову… даже не мужа – жениха!.. рыцаря от себя прогнала. Помните, как он ее защищать бросился? То-то! Она лишь слово сказала, и барон сразу голову обидчика представил. Свою преданность сюзерену показал, а всем пришлым остроумцам роток заткнул. Понятно, Эдмунду крыть нечем, вот он и окрысился.
Весь высший свет, и не только он, но и полусвет совместно осудили молодых. А у них редко совпадают мнения.
С вновь подаренной землей тоже так себе оказалось. Прирезали вроде и много, но все больше неудобье, пахоты, почитай, и нет. Дали безлюдную долину, куда третий сток от моего озера идет. Дорога туда всего одна, и та заросшая. Люди не живут, почва там сплошные корни. В основном заросшие кустами склоны с горными козлами на них. Козлы и есть основное богатство долины. Надо будет с крестьянами поговорить, может, они посоветуют что-нибудь про использование новой территории. Мне же за долину со следующего года налог платить. Пусть не так много, как с пахотных земель, однако для кармана ощутимо.
Второй кус прирезали в продолжение моего дубового леса. На этом участке рос вырубленный лет тридцать назад, а затем вновь засаженный лес. Посадили саженцы, привезенные из колоний. Надо выяснить, какие конкретно.
С другой стороны реки тесть на мое имя прикупил приличное владение. Хозяйского дома там нет, виноградников нет, однако с пахотой славно – больше шестисот десятин пшеничных полей. Арендаторы в двух деревеньках были не слишком довольны сменой землевладельца, наслышаны про мое решение на просьбу селян, однако кто ж их спрашивать будет. Прежнему владельцу, между прочим герцогу, понадобились деньги, потому он и продал поместье. На что? Неприличный вопрос. Однако продавец изрядно дорожился и продавал несколько лет, пока наконец сговорился с отцом моей маленькой Зайки. Честно сказать, участок весьма доходен. Пшеница всегда в цене, а если вести правильное четырехполье, то и урожаи будут хорошими. Мой эконом уже предложил брать налоги только натурой и скупать у крестьян урожай сразу после молотьбы. Местного управляющего хвалил, тот прославился как великолепный селекционер пшеницы.
Про подаренное заграничное поместье эконом говорил осторожно. Земля там суглинок, а климат холоднее, чем у нас. Арендаторы растят корнеплоды – в основном свеклу, репу и брюкву. Есть посадки сахарной свеклы, но сахар из нее скорее экзотика. Тростниковый дешевле, однако есть любители кленового, пальмового и единственного не из колоний – свекольного. По доходности поместье не сравнится с любым моим, включая Дубки, но для тех мест получаемая прибыль считается приличной. Выращенные овощи охотно покупают на месте. Чаще местные перекупщики, реже импортеры. Управляющий опытен. Наверное, можно немного оптимизировать продажи, но радикального увеличения доходов ждать не приходится. При поместье есть дом с шестью господскими комнатами, но они крайне скудно обставлены по причине редкого приезда хозяев. До ближайшего портала половина дня пешего хода. Предложение единственное – ничего не менять, но брать доход натурой.
Вывоз порталами брюквы или репы, да даже сахарной свеклы, невыгоден от слова «совсем», однако река Гремячая судоходна и протекает недалече от Зримако, так называется мое новое поместье. Можно раз в год после урожая загрузить барку собственным товаром, хоть тем же мясом или пшеницей. И дня через три или четыре судно прибудет в те края. Обратно та же барка вернется, груженная овощами, сданными арендаторами в налог.
Налор, мой тесть, приехал в гости вместе с женой и двумя сыновьями, братьями моей маленькой, привез бумаги на свои свадебные подарки – деньги в банке, купчую на землю, дарственную на склад в порту. Он-то как раз и разбогател на водных перевозках, не на речных, правда, а на морских, однако помочь согласился. Купец меня очень зауважал после подаренного ордена и присланного приглашения в делегацию простолюдинов на коронацию государя.