[34] колокольней, увенчанной остроконечным шатром. В честь приезда государя с нее часа два раздавался радостный перезвон.
Темные стены, местами поросшая мхом крыша с белыми потеками, заделанные во многих местах не слюдой, а бычьим пузырем окна. Было видно, что за дворцом уже давно, очень давно не ухаживали. Однако каменная подклеть, на которую опирались стены, не дала сгнить нижним венцам, и строение стояло прочно, не покосилось, не расползлось, нигде не просело. Внутри все было убрано положенными внахлест, развешанными по стенам коврами. В качестве декоративного ремонта в царских комнатах выскоблили добела потолочные доски. В горницах же, что отвели страже и боярской свите, они остались такими, как и раньше: с растрескавшимися балками, покрытые вековой пылью и увешанные застарелой паутиной. В жилых помещениях было очень жарко — и в то же время влажно, как в остывшей бане. Андрей не сомневался, что топить здесь начали пять дней назад, едва только узнали о визите государя — но просушить надолго забытый дом так и не смогли.
— Ничего, мы тут все равно ненадолго, — выбрав себе одну из лавок, вытянулся во весь рост Зверев.
— Ты откуда знаешь, боярин? — поинтересовался незнакомый царский телохранитель, не из братчины.
— Шуйские свою смуту должны со дня на день осуществить, — зевнул Андрей. — Задавим гадов, да и уедем мы с отцом. Мы бояре не московские, у нас и без заговоров хлопот хватает.
— Откель знаешь? — схватился за рукоять сабли стражник. — А ну, со мной идем! С тебя опрос учинить немедля надобно!
— Кабы знал, тут от безделья бы не мучился, — закинул руки за голову Зверев. — Слухи ходят, слухи. О коих я боярина Ивана Кошкина уже предупредил.
— А-а… — Фамилия царского родича подействовала отрезвляюще, стражник убрал руку с сабли. — Как же ж так? Государь их ведь помиловал, опалу снял…
— Что-о?! — не поверил своим ушам Зверев. — Как помиловал?
— Ну во имя Господа. Молвил царь Иван, что Господь велел прощать. Вот и помиловал. Простил за все обиды, что ему в малолетстве учиняли, обратно к себе приблизил, в Думе боярской сидеть дозволяет, к советам прислушивается.
— Вот, блин горелый! — Андрей сел, хлопнул ладонями по скамье. — Они же его убить хотели!
— Он заставил князя Петра Шуйского Богом поклясться, что тот больше ничего подобного не умыслит. А при чем тут блины?
— По масленице я соскучился, боярин. По масленице.
После отъезда государя из столицы небо словно разгневалось на брошенный город. Над Москвой сгустились тучи, постоянно дули ветра такой силы, что раскачивали колокола на церквах, и те время от времени начинали сами собой звенеть или низко басовито гудеть, словно оставались чем-то очень недовольны. Все это воспринималось людьми как дурное предзнаменование — и горожане продолжали разбегаться. С высоты Ленинских гор было видно, как из ворот нескончаемым потоком выкатываются повозки с семьями и нажитым в трудах праведных добром.
Особенно рьяно буря разыгралась на четвертый день. Тучи проносились над городом с такой скоростью, словно неслись галопом, деревья гнулись к земле, а некоторые ломались с громким треском, похожим на пищальный выстрел. Иные отважные пичуги пытались подняться в воздух — но их тут же сдувало, будто невесомый сор. Колокола во всех краях города звенели не переставая, как бренчали они и на колокольне церкви возле путевого дворца.
В этот день и загорелся какой-то дом в стороне Богородицкого ручья, в Мясниковой слободе. С высоты от Воробьево видно было немногое. Столб дыма, отдельные языки пламени. Послышался тревожный низкий звон. Возможно, кто-то бил в набат — среди общего перезвона понять было трудно. На край обрыва от дворца начала подтягиваться дворня и любопытствующие бояре.
— Изба чья-то, не страшно, — заметил один из бояр. — Лишь бы на соседние дворы не перекинулось.
— Снег везде, не перекинется, — ответил ему другой. — На снег искры падают, не загорятся кровли.
— Нешто окромя них мало чему гореть? Сено, для скотины запасенное, дрова, телеги, барахло всякое, что на ветру лежит.
— Сено — да, — согласился первый. — За ним приглядеть надобно, пару холопов с водой поставить. А дрова али телегу так просто не запалить, сам знаешь. Постараться надобно. Гляньте — дым белым стал. Видать, тушат ужо, заливают.
— Чего стараются? Коли изба занялась, пламени уж не остановишь. Стога на соседских дворах караулить надобно, дабы не перекинулось. А там прогорит, само затухнет.
Андрей особой разницы между дымом прежним и настоящим не заметил. Но у местных взгляд, надо признать, был более наметан. Может, и вправду соседи погорельцев уже водой из ближних колодцев в пламя плескали. Опять же, там ручей неподалеку быть должен…
— Смотрите, смотрите!
Пламя, похоже, наконец, сожрало потолок дома, пробилось сквозь кровлю и ударило вверх огромным, многометровым снопом огня. Спустя несколько секунд багровый столб осел — и вот тут случилось страшное. Порыв ветра прижал пламя к самой земле, и в следующий миг пылающая крыша взметнулась в воздух и на высоте в два десятка метров полетела над городом, рассыпая не искры — пылающие куски крупной дранки, каждый в локоть размером, а то и больше. Спустя полминуты буря уронила крышу на какой-то дом, проломив чердачное окно, снова подхватила, пронесла еще метров сто и сбросила на чей-то двор. Дымки выстроились чередой. На одном дворе сразу полыхнул пожар — видать, и правда в сено попало, причем большой кусок, — в других местах дымы сошли на нет. Но не успели зрители облегченно вздохнуть, как примерно в половине мест, куда падала пылающая дранка, дым повалил снова, теперь быстро разрастаясь. Дом с проломленной кровлей полыхнул уже через минуту, еще один пожар занялся там, куда рухнули остатки горящей крыши.
— Да, ведрами тут воды не натаскаешься… — пробормотал Андрей.
Сейчас понадобилось бы с полсотни пожарных машин: тушить то, что уже пылает, и гасить огоньки там, где они только разрастаются. Ведром же из колодца быстро не начерпаешь, и в бочках вода зимой на дворе не стоит — замерзает. К тому же соседи все наверняка сбежались первую избу тушить, и в остальных дворах бороться с пожаром некому. Нет, тут нужны были уже не машины, тут требовался «Бе-200», чтобы разом десяток тонн воды на огненную полосу обрушить. Вот тогда бы, пожалуй…
Дом, у которого пожар начался с проломленной крыши, уже сам терял куски горящей дранки, и шквалистый ветер с готовностью раскидывал ее по соседним дворам, крышам, поленницам и стогам. Наверное, эти куски еще можно было потушить — если вовремя заметить. Но не все хозяева оказывались в нужном месте в нужный момент. А тонкие горящие дощечки не хуже растопки могли запалить не то что хорошо просохшие за зиму дрова, но и достаточно сырой деревянный хлам, сваленный где-нибудь в углу двора, старый и промерзший частокол и даже покрытую снегом крышу.
Поднимавшееся то тут, то там пламя скручивалось в огненные вихри, которые стремительно растапливали и высушивали своим жаром кровли окрестных строений, перепрыгивали на них, подбираясь все ближе и ближе к центру города. А там стояли уже не избы — стояли высокие княжеские и боярские хоромы, позволяющие устроить пожару настоящую свистопляску, извержение вулкана с языками огня, поднимающимися на высоту многих и многих десятков метров. Шквалистый ветер то и дело прижимал эти языки к земле, и тогда они, подобно снопу пламени из огнемета, запаливали все, что могло гореть на расстоянии до ста метров. В считанные часы огонь покрыл всю Москву, не оставляя жителям никаких шансов уцелеть. Многие из них пытались перебраться через крепостную стену, которая тоже вскоре загорелась; многие через торговые ворота бежали на лед реки — но от столь близкого жара он начал подтаивать. Зарево на полнеба раскрашивало низкие черные тучи в кроваво-пурпурный цвет, огонь лизал самые облака, разгоняя их в стороны, и очень быстро над гибнущим городом образовалось чистое голубое пятно — словно врата на небеса для новопреставленных душ.
— Кроме Кремля, видать, ничего в Москве и не останется, — перекрестился рядом Василий Ярославович.
И в тот же миг под ними с такой силой содрогнулась земля, что многие из зрителей попадали с ног. Почти половину центральной крепости заволокло дымом, а в воздухе, кувыркаясь, разлетались на многие сотни саженей красные кирпичи, раздвоенные зубцы, куски стен. Бояре дружно ахнули. Воображение рисовало им такие ужасы, что, когда буря разорвала дымное облако и унесла в сторону заката, по рядам людей пробежал вздох облегчения: Кремль лишился всего одной башни и куска стены саженей в двести длиной. Все прочие укрепления уцелели. А вот дворец предстояло восстанавливать практически целиком. Поэтому то, что и над ним появились дымки, особых эмоций не вызвало. Все равно пропало все — весь город до последней собачьей конуры. Дворцом больше, дворцом меньше — в любом случае теперь лет пять придется столицу поднимать.
— Людей-то, людей-то сколько, поди, сгорело… — покачал головой Василий Ярославович. — Не счесть.
Спустя два дня в путевой дворец пришли от московских воевод первые доклады. Ко всеобщему изумлению, в пожаре, дочиста истребившем стотысячный город, погибло всего тысяча семьсот человек.[35] То есть каждую жизнь, конечно, было жалко — но все ожидали, что окажется намного хуже. Разумеется, десятки тысяч семей остались без крова — но леса вокруг в достатке, новые дома мужики отстроят. Были бы руки целы — остальное приложится.
Никаких волнений не замечалось. Опечаленные горожане потихоньку разбирали еще дымящиеся остовы зданий в надежде найти хоть что-то, уцелевшее под толстым слоем углей. Андрей уже начал сомневаться в предсказании зеркала Велеса — как вдруг из Москвы примчался гонец от воеводы Куракина. Письма он никакого не привез, лишь тяжело выдохнул:
— Смута в городе. Глинских бьют. Анну сербскую[36]