– Прости, – говорит матушка, – но выбора у меня нет.
Прежде чем мы уходим из костницы, я прижимаю к ларцу ладонь и закрываю глаза. Этот ларец был местом упокоения моего отца, и я не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отыскать его кости.
И мне впервые в моей сознательной жизни хочется, чтобы у меня был магический дар. Не дар к гаданию на костях, присущий матушке и бабушке, а магия Костолома, ибо Костоломы могут вершить правосудие. Карать, причиняя боль.
Добиваться мщения.
После бессонной ночи я, оставив наконец тщетные попытки заснуть, встаю на рассвете. Матушка явно также плохо спала, потому что, когда я спускаюсь на первый этаж, она уже стоит перед дверью, застегивая на горле красный шелковый плащ. Волосы ее заплетены в косы и восьмеркой уложены на затылке.
– Я иду с тобой, – говорю я.
– Никуда ты не пойдешь. – Она говорит это, даже не взглянув на меня, как будто я щенок, которому можно дать команду «Место». Она натягивает длинные черные перчатки. – Я скоро вернусь.
Матушка состоит в городском совете вместе с нашими Косторезом, Врачевателем, Мешальщицей и еще двумя членами: мужчиной и женщиной, не владеющими магией костей. Совет Мидвуда составлен по тому же принципу, что и Верховный совет Кастелии, заседающий в столице, и находится в его прямом подчинении в отношении всех тех вопросов, которые нельзя решить на месте. Вчера вечером после возвращения из костницы матушка созвала экстренное заседание нашего совета.
И я твердо намерена присутствовать на нем.
Я засовываю руки в карманы своего серо-голубого плаща и выхожу из дома вслед за ней. Увидев меня, матушка вздрагивает и плотно сжимает губы.
– Я сказала нет.
Дверь остается наполовину открытой, пока она сверлит меня взглядом, пытаясь заставить вернуться в дом.
Я продолжаю стоять.
– Саския, – сердито говорит она, – у меня нет на это времени.
– Мне известны мои права, – отвечаю ей я. – Если совет рассматривает вопрос, касающийся члена моей семьи, я имею право присутствовать на заседании самолично.
Она прижимает затянутую в перчатку руку ко лбу.
– Тебе незачем туда идти, – молвит она. – Обещаю, что после заседания я тебе все расскажу.
– Как ты рассказала мне об особой подготовке бабушкиных костей? Как рассказала о том, каковы были мои другие пути? Нет уж, благодарю покорно. Я лучше узнаю все сама.
Выражение, промелькнувшее вчера на ее лице, это полное отсутствие удивления при виде пустого ларца, высвободило что-то в моей душе – как будто катушка, лента с которой до того разматывалась медленно, мало-помалу, вдруг упала, покатилась, и теперь лента размоталась и, спутанная, лежит у моих ног.
Она открывает рот, чтобы возразить, но, похоже, видит решимость, написанную на моем лице, потому что так ничего и не произносит. Вместо этого она протягивает руку и запирает дверь.
Мы молча идем к ратуше. Сейчас холодно, и наше дыхание превращается в белесые облачка, но на деревьях распевают птицы, как будто одной частью мы находимся в зиме, а другой – в весне.
По мере того как мы приближаемся к площади, напряжение между нами все нарастает, нарастает, как будто это некая субстанция, к которой можно приложить ладонь и которую можно оттолкнуть. Матушка хочет мне что-то сказать и пытается подобрать слова. Не знаю, как я это поняла – наверное, по едва различимым вдохам, которые человек делает перед тем, как заговорить, но которые сейчас всякий раз заканчиваются не речью, а молчанием. Или же дело в том, что она то и дело слегка наклоняется в мою сторону, но потом вновь подается назад? Я уверяю себя, что это не предчувствие и что мой все еще не сошедший на нет дар к магии костей здесь ни при чем. Просто это моя мать, и я хорошо ее изучила. Так же бабушка знала, что приближается гроза, потому что у нее начинали ныть колени.
– В чем дело? – не выдерживаю я.
Вопрос смягчает выражение ее лица – взгляд становится добрее, губы трогает ласковая улыбка. Но когда она поворачивается ко мне, я не вижу ничего, кроме тревоги.
– Если ты придешь на сегодняшнее заседание, совет может устроить тебе допрос, – говорит она.
– Допрос? За то, что я пришла на заседание совета?
– Ты одна из двух людей, которые могли открыть ларец.
Я останавливаюсь.
– Но я же не открывала его. Поэтому-то и нужно было созвать заседание совета. Разве что… ларец открыла ты?
– Не говори глупостей, Саския. Если бы его открыла я, это не было бы преступлением. Но исчезновение костей – дело серьезное, и совет начнет с допроса тех, у кого был к ним доступ. И они будут дотошны, они досконально изучат все.
Я склоняю голову набок и устремляю на нее пристальный взгляд. Не понимаю, к чему она клонит.
– Вряд ли мое отсутствие на нынешнем заседании заставит их отказаться от мысли допросить меня на каком-то другом.
Она прикусывает нижнюю губу.
– Ах, вот ты о чем.
Она надеялась получить возможность подготовить меня. Меня пробирает дрожь. Подготовить к чему?
– У совета есть… свои методы, чтобы выяснить правду.
– И они ее выяснят. Я не касалась папиного ларца.
– Да, но в последнее время ты много времени проводила в костнице.
И меня осеняет – так в темной комнате зажигают фитиль свечи. Со дня доведывания я хожу в костницу по меньшей мере раз в неделю. И хотя это никак не связано с нынешним преступлением, матушка предпочла бы, чтобы остальные члены совета не узнали причину моих визитов туда. Если им станет известно, что она усилила магическую силу костей, применявшихся в моем доведывании, ее могут лишить звания Заклинательницы Костей.
Я снова иду вперед, и она тоже.
– Ну подготовь меня, – говорю я. – Ведь мы уже почти пришли.
Она напрягается – должно быть, она надеялась, что я развернусь и пойду домой. Но я не собираюсь этого делать.
– Говори правду так умно, как ты только можешь, – советует она.
Ратуша Мидвуда – это самое большое здание в городе, в нем три этажа, и оно построено из кремового камня. Его стены обвивает плющ вплоть до самой островерхой крыши, с которой на площадь смотрят мансардные окна, похожие на всевидящие очи. Зал заседаний расположен в центре ратуши, которая расположена в центре площади, которая расположена в центре города.
И когда мы входим внутрь, у меня возникает такое чувство, словно мы находимся в бьющемся сердце Мидвуда. В воздухе здесь пульсирует сила – так в человеческих жилах пульсирует кровь.
Шестеро членов совета сидят за каменным столом на возвышении в дальней части зала. Они расселись по старшинству слева направо: первым сидит Андерс, наш Врачеватель, облаченный в синий плащ, затем моя мать в красном, затем Ракель, Мешальщица, в фиолетовом, и Хильда, городской Косторез. За правым концом стола сидят Валерия и Эрик, члены совета, не владеющие магией, на которых вообще нет плащей.
Стены зала сложены из камня, но с потолка до пола они завешаны тяжелыми темно-синими драпировками, создающими впечатление мягкости и тепла и, вероятно, приглушающими звуки, устраняя эхо, которое иначе доносилось бы до остальных помещений ратуши, что нарушало бы тайну.
Я сижу на одной из длинных скамей в задней части зала вместе с Эйми, Декланом, мэтром Оскаром и еще несколькими людьми, за которыми совет послал, узнав, что кости моего отца пропали. Мы с матушкой переглянулись, когда посыльные по одному ввели их в зал. Вот видишь? – хотела сказать я. – У тебя не было бы времени, чтобы меня подготовить, если бы мы действовали так, как хотела ты.
Пальцы Деклана сжимают мою руку.
– Как ты? – спрашивает он. – Эйми мне все рассказала, и мне здорово не по себе.
Матушка так и не задала мне этот вопрос. Как ты? Как ты справляешься с тем, что потеряла отца еще раз? Она просто обнаружила перед собой проблему и начала ее решать. «Работа в режиме “загадка – отгадка”» – любовно называл это мой отец. Когда я была маленькой, меня приводил в восторг ее отрешенный вид, когда она погружалась в свою магическую книгу. Но когда я стала старше, меня начало злить, что в такие моменты я для нее перестаю существовать вместе со всем остальным.
Я сжимаю руку Деклана.
– Со мной будет все хорошо, – говорю я, хотя я вовсе не уверена, что так оно и будет.
– Совет во всем разберется, – успокаивает меня он. – Кто бы это ни сделал, ему не уйти от ответа.
Я собираюсь ответить – сказать ему, что я надеюсь, что он прав, – но тут встает Врачеватель Андерс, и все разговоры разом стихают.
– Вас всех пригласили сюда в качестве свидетелей, – говорит он, – в деле о краже костей Филипа Холта.
Несколько человек, ранее не слыхавших эту весть, ахают, после чего в зале воцаряется зловещая тишина. Как будто из него выкачали все звуки. И хотя я знала, что скажет Андерс, его слова все равно звучат как удар.
– Прошу вас подходить по одному для допроса, – продолжает Врачеватель. – Начиная с мэтра Оскара.
Оскар продолжает сидеть, опустив голову и так стиснув руками колени, что у него побелели костяшки пальцев. Проходит несколько томительных секунд, но он по-прежнему молчит.
– Оскар. – Голос Андерса звучит мягко. – Подойди.
Смотритель костницы встает со скамьи и с мрачным видом направляется в переднюю часть зала. Его поступь тверда, руки сжаты в кулаки. Он совсем не нервничает, понимаю я.
Он в ярости.
Оскар садится в свидетельское кресло, стоящее у правой стены зала, так чтобы его могли видеть и совет, и все остальные.
– Это не официальное заседание суда, – говорит Андерс. – Никого ни в чем не обвиняют. Мы просто собираем показания, чтобы понять, куда двигаться дальше.
Но по тому, как Оскар сжимает челюсти, видно – он чувствует себя подозреваемым.
Раздается стук в дверь, и Ракель встает. В зал входит подмастерье – девушка по имени Бетт, которая прошлой весной вернулась из Замка Слоновой Кости, отучившись год ремеслу Мешальщицы, и с тех пор обучается под руководством Ракель. В ру