А теперь еще и это. А теперь еще и это. А теперь еще и это.
Не знаю, сколько еще поломок я смогу выдержать прежде, чем сломаюсь сама.
Деклан, Эйми и я идем по городу, погруженные в свои мысли. Мы слышим только стрекот сверчков и стук подошв наших ботинок по брусчатой мостовой. В общем-то мы направляемся к дому Эйми, хотя никто из нас особо не спешит.
Совет заслушал всех свидетелей, и теперь заседает без публики, обсуждая свои дальнейшие шаги. Хотя они и опросили кучу народу, бывавшего в костнице, им так и не удалось приблизиться к ответу на вопрос о том, кто унес кости моего отца.
События сегодняшнего дня пристали к моей памяти, как мох к камню.
Интересно, Эйми и Деклану сейчас так же боязно говорить, как и мне? Они тоже беспокоятся о том, что действие сыворотки правды еще не прошло и их секреты могут вырваться на волю, точно разнузданные и непривязанные кони?
– Хотите есть? – спрашивает Эйми.
Мы как раз проходим мимо таверны «Тибиа и фибула»[2], названной так в честь ее завсегдатая, который как-то раз так нализался, что упал и сломал себе обе эти кости. Я всегда удивлялась тому, что это заведение не разорилось, несмотря на свое несчастливое название, но, видимо, тем, кто топит печаль в крепком пойле, плевать. Вероятно, они считают, что удача и так от них отвернулась.
– Я не настолько голоден, чтобы есть в этом кабаке, – говорит Деклан. Из таверны выходит клиент, из открытой двери слышится пронзительный смех и доносится запах жаренного на огне мяса.
Эйми улыбается.
– Собственно, я имела в виду «Сладкоежку». – Она поворачивается ко мне. – Что скажешь?
Я едва не говорю ей «нет», но тут понимаю, что мне ужасно хочется чего-нибудь сладкого, чтобы перебить горечь последних часов, – это относится и к вкусу сыворотки правды, и к выражению глаз моей матери в те минуты, когда она обвинила меня в том, что я сломала бабушкину кость.
– Да, – хором говорим Деклан и я. Мы все смеемся, и напряжение немного спадает.
Мы доходим до конца улицы, миновав гостиницу «Белый дракон» и «Дом врачевания», в витринах которого выставлены сотни снадобий в бутылочках и склянках. Когда мы добираемся до кондитерской, Эйми открывает дверь, и до нас доносится восхитительный аромат.
Мы заказываем столько лакомств, что хватило бы и на десятерых, – крошечные сладкие булочки с начинкой из миндаля, кусочки поджаренного хлеба, обвалянные в сахаре и корице, сырные квадратики с ягодами черной бузины. Кондитер заворачивает все в полотно и слоями укладывает в маленькую ивовую корзинку, которую вручает Эйми.
– Приятного аппетита, – говорит он.
Эйми отвечает не сразу, и на лице ее написано беспокойство, как будто она боится сказать что-то не то. Затем наконец произносит:
– Спасибо.
Мы едим на ходу, доставая из корзинки, висящей на локте Эйми, очередной десерт, как только дожевываем предыдущий. Ибо, жуя, ты не говоришь.
Из наших трех домов ближе всего к площади дом Эйми. Это одно из самых приветливых жилищ во всем Мидвуде. Когда тепло, его дверь всегда открыта, и с кухни так пахнет свежевыпеченным хлебом, словно тебя приглашают войти. А из цветочных ящиков под окнами второго этажа по фасаду спускаются цветущие вьюнки. Когда мы были маленькими, ее дом и мой походили друг на друга. И в одном, и в другом жила любовь, жили наши матери, отцы, бабушки и дедушки, обожавшие своих внучек. Но потом мало-помалу мой дом опустел, и образовавшуюся в нем пустоту заполнила печаль, а дом Эйми остался таким же.
И теперь, когда я сравниваю их, у меня щемит сердце.
Когда мы доходим до парадной двери дома Эйми, день уже подходит к концу. Солнце заходит за горизонт, и по западному краю неба разливается оранжевый свет.
Прежде чем войти, Эйми поворачивается и обнимает меня.
– Прости меня, – дрогнувшим голосом говорит она.
– Полно, Эйми. Тебе не за что извиняться.
Но ее глаза наполняются слезами.
– Я говорила так, словно ты в чем-то виновата, хотя и знаю, что это не так. Но ответы выскакивали у меня сами, и я… ничего не могла с этим поделать. Не могла ни внести ясность, ни что-либо объяснить.
Я сжимаю ее руку.
– Я понимаю. Со мной все было точно так же. – Я оборачиваюсь и смотрю на Деклана, который отошел в сторонку, чтобы дать нам возможность поговорить один на один, и с подчеркнутым вниманием разглядывает овощи, растущие в огороде семьи Эйми. – Ты не делала ничего дурного. Но я понимаю, почему тебе хочется извиниться. Мне тоже нужно кое-что объяснить.
Эйми смотрит на меня с сочувствием.
– Ты просто сказала все как есть.
– Да, – соглашаюсь я, – но так еще труднее отболтаться.
Она переводит взгляд на Деклана, затем снова глядит на меня.
– Тебе придется рассказать мне, какие секреты ты от него скрываешь.
Я пытаюсь рассмеяться, но мой смех звучит натужно.
Эйми легко толкает меня бедром.
– Если только ты не скрываешь их и от меня. – Она говорит это игриво, но я знаю ее достаточно хорошо, чтобы расслышать в ее голосе неуверенные нотки.
– Эйми… – Я хочу объясниться, но не могу подобрать слова. А что, если сыворотка правды все еще действует? Что, если, начав говорить, я случайно скажу лишнее?
Выражение ее лица меняется, и между нами пробегает холодок.
Я уже столько потеряла. Я не могу потерять еще и Эйми.
– Мы поговорим завтра, обещаю.
Она кивает, но лицо ее напряжено. Она отдает мне корзинку с лакомствами:
– Тебе они нужнее, чем мне.
Я не могу разобраться в овладевших мною чувствах. Когда я подхожу к Деклану, он спрашивает:
– С Эйми все в порядке?
– Да. Просто из-за сыворотки правды она немного выбита из колеи.
– Думаю, это можно сказать о каждом из нас. – Выражение его лица изменилось, и я вдруг понимаю, что при Эйми он притворялся, не подавал виду. Он явно обижен на меня куда больше, чем я думала.
– Деклан…
– Если ты не хочешь быть со мной, почему бы просто не отвергнуть выбор костей?
– Разумеется, я хочу быть с тобой.
Он качает головой.
– Я не смогу жить с той, у которой есть от меня секреты, Саския.
У меня сжимается сердце.
Во всем этом виновата моя мать. Ей вообще не следовало гадать о том, кто мой суженый. Я уже была влюблена в Деклана, когда она во время доведывания назвала его имя и посеяла в моей душе семена сомнений. Если кости сопрягли тебя с кем-то, но кто-то из вас отвергает этот выбор и вы расходитесь, это не сулит ничего хорошего ни девушке, ни парню. Надо найти способ все утрясти.
Я касаюсь его предплечья.
– Деклан, ты же знаешь, какие чувства я питаю к тебе. Прости, что я так вела себя в последнее время.
– Я просто никак не пойму, что я такого сделал.
– Ты не делал ничего плохого. Моя мать… – Я лихорадочно ищу способ сказать ему правду, не говоря лишнего. – Она знала, что я не хочу, чтобы она гадала мне о моем суженом, поэтому, когда она назвала твое имя…
Он жестом останавливает меня.
– От таких слов мне отнюдь не стало легче.
Я смеюсь.
– Нет, дело вовсе не в том, что я не хотела, чтобы мы были вместе, а в том, что я желала, чтобы ты выбрал меня сам.
– Но, Саския, – мягко говорит он, – я и так выбрал именно тебя.
Все во мне становится мягким, как масло в теплой кухне. Я была так несправедлива к нему. Я провожу ладонью по его руке от плеча до кисти и переплетаю свои пальцы с его пальцами.
– Давай начнем все сначала, – предлагаю я.
Он смотрит на меня с каменным лицом.
– У меня остался только один вопрос.
Я холодею.
– Какой?
– Как по-твоему, сколько этих десертов я смогу запихнуть в рот за один раз?
Я улыбаюсь, и страх разом покидает меня – так разматывается бечевка, когда запускаешь воздушного змея. Деклану никогда не удавалось подолгу оставаться серьезным.
– Хм-м. Четыре?
Он прижимает руку к груди.
– Твое неверие в мои силы обижает меня, Саския.
– Пять?
Он качает головой, изображая досаду, и, одновременно достав из корзинки горсть лакомств, начинает на ходу запихивать их в рот.
Одно. Три. Пять. Восемь.
– Остановись, – молю я. – Ты же не сможешь дышать.
Он только пожимает плечами, как будто воздух – или его отсутствие – не имеет значения. Особенно если речь идет о том, чтобы доказать что-то другим или себе самому.
Десять. Двенадцать. Четырнадцать.
Он поворачивается ко мне – щеки у него раздуты, как у пирующего бурундука.
Я хихикаю – поначалу негромко, – но затем плотину прорывает, и я начинаю хохотать, хохотать так, что от смеха по щекам моим текут слезы. И если кто и задыхается, то не Деклан, а я.
– Что тут смешного? – спрашивает Деклан. По крайней мере, мне кажется, что он произносит именно эти слова. Но точно я сказать не могу – у него слишком набит рот. Он делает еще одну попытку, и ягода черной бузины выпадает у него изо рта и прилипает к подбородку.
– Прелестно, – говорю я, морща нос. – Право же, ты никогда еще не был так красив.
Уголки его губ приподнимаются. Он жует еще несколько минут, прежде чем наконец глотает и испускает довольный вздох.
– Весьма впечатляюще, – подвожу итог я. – Странно, что кости не выбрали для тебя карьеру дегустатора. Ведь ты способен отведать так много за столь малое время.
Он улыбается, демонстрируя фиолетовые зубы.
Мы уже подошли к моему дому. Он так не похож на дом Эйми – мой дом строг и чопорен, а ее приветлив. В небе уже висит полная луна, в ее свете белый камень стен словно сияет, а листья дубов отливают серебром. В отдалении слышится крик совы, и я представляю себе, как она ловит и проглатывает кошмар.
Деклан провожает меня до парадной двери.
– Спасибо за то, что рассмешил меня, – говорю я.
– Спасибо за то, что ты смеялась. Это подняло мне настроение. – Его взгляд теперь нежен, и на лице более нет ни тени насмешливости или веселья.