– Саския…
Тишину разрывает пронзительный свист, затем слышится птичий крик. Хранители.
После того как мэтр Оскар обнаружил, что из костницы пропали кости еще трех человек, городской совет отправил в Замок Слоновой Кости ходатайство с просьбой прислать в Мидвуд дополнительные силы. И несколько дней назад – почти месяц спустя – в город явилась команда Костопевцов, и теперь над нашими головами кружат наблюдающие за всем птицы, улицы патрулируют собаки, а вход в костницу охраняет какой-то неизвестный зверь, похожий одновременно и на волка, и на льва. Хотя я и знаю, что без приказа Хранителя, который им управляет, этот зверь не нападет, у меня при каждом визите к Эйми все равно пересыхает во рту. Наш городок, где я всегда чувствовала себя такой защищенной, теперь словно затаил дыхание, готовый к удару, который может быть нанесен буквально в любой момент.
Всего неделю назад я могла сказать, что никогда в жизни не видала костяной флейты, а теперь я могу отличить мелодию, с помощью которой собаке дают команду «Место», от мелодии, призывающей птиц. Но свист, который мы только что слышали, мне не знаком, он вообще ни на что не похож.
Мы подходим к окну. В северной части города по небу строем летают десятки воронов, где-то остервенело лают собаки Хранителей, которых видно из наших окон.
– Как ты думаешь, они отыскали кости папы?
На ее лице отражается нечто среднее между страхом и надеждой, и я не знаю, какое из этих чувств победит. Ее взгляд устремлен на небеса. Несколько секунд мне кажется, что она так и не ответит, что она слишком погружена в свои мысли, но затем она вдруг поворачивает голову ко мне. Ее лицо непроницаемо.
– Давай пойдем и узнаем, – говорит она.
Похоже, та же самая мысль пришла в голову всем жителям Мидвуда.
Мы проходим мимо людей, вышедших из своих домов, запрокинув головы, мимо детей, карабкающихся для лучшего обозрения на деревья, – а еще больше горожан высыпало на улицы и спешат в сторону кружащих птиц, словно это маяки.
Стая воронов то и дело меняет конфигурацию своего полета, словно пытаясь получше разглядеть то, что происходит внизу, но всякий раз, когда мне начинает казаться, что я поняла, над чем именно они находятся, они изменяют строй.
Когда мы выходим на площадь, мимо меня пробегает Уиллем Ингерсон, а за ним идет Одра, крича сыну, чтобы он сбавил шаг. Я уже раз двадцать пять приходила в дом Ингерсонов, чтобы заниматься с Уиллемом, но пока его обучение идет с переменным успехом. Иногда Одра ведет себя спокойно, сдержанно и не мешает мне учить своего сына, однако временами она бывает взбудоражена и настаивает на том, что прежде, чем я произнесу хоть слово, нужно непременно погадать на костях. В такие дни все идет наперекосяк. К счастью, Уиллем способный мальчик и схватывает все на лету, но процесс его обучения все равно идет раз в десять медленнее, чем следовало бы.
Одра замечает нас и останавливается.
– Делла, что происходит?
Матушка пожимает плечами:
– Не знаю. Мы с Саскией пытаемся выяснить это, как и все остальные.
Одра щурит глаза.
– Ты лжешь, – говорит она. – Почему ты не хочешь мне говорить?
– Мне известно не больше, чем тебе.
– Я тебе не верю. – Одра смотрит на матушку сощуренными глазами, похоже, совершенно забыв о том, что Уиллем убегает все дальше. Я вытягиваю шею, окидываю взглядом толпу и немного успокаиваюсь, когда вижу, что он разговаривает с другими детьми, стоящими возле Кущи.
– Ты можешь верить чему угодно, – отвечает матушка. – Меня это не касается. – Она пытается отойти, но Одра вцепляется в ее руку.
– Делла, пожалуйста. Мне погадали нынче утром, но об этом кости не сказали ничего. Почему?
Вместо ответа матушка демонстративно смотрит на пальцы Одры, сжимающие ее руку. Проходит несколько секунд, и Одра наконец отпускает ее запястье. Матушка холодно смотрит на нее:
– Думаю, они ничего не сказали потому, что происходящее тебя не касается. Кости никогда не станут служить тебе одной, Одра, просто потому, что ты так богата. Ты когда-нибудь думала о тех детях, которые могли бы избежать участи оборышей, если бы ты не столь глупо распоряжалась своими деньгами?
Одра явно изумлена – как и я сама. Матушка редко выходит из себя, а подобные проповеди от нее можно услышать и того реже.
– Оборыши – это не моя забота, – цедит сквозь зубы Одра. – И если бы ты в самом деле так уж их жалела, тебе бы следовало гадать мне и дальше. Тогда ты бы заработала кучу денег и смогла бы спасти хотя бы нескольких из них. – С этими словами она разворачивается и уходит прочь. В сторону, противоположную тому месту, где стоит Уиллем.
Я смотрю ей вслед, пока она не спохватывается и не возобновляет поиски сына. До этого проходит немало времени, и я уже начинаю беспокоиться, но в конце концов она все-таки делает разворот.
– Это было… интересно, – комментирую я.
Лицо и шею матушки покрывают красные пятна – на эмоциональный накал ее кожа реагирует точно так же, как и моя.
– Эта женщина… – Матушка переводит взгляд на меня и вздрагивает, как будто начисто забыла, что я стою рядом. – Прости, Саския. Мне не следовало так говорить с Одрой.
Она делает несколько глубоких вдохов и вновь обретает нормальный цвет лица. Я всегда завидовала ее способности моментально возвращать себе спокойствие, как будто речь идет о том, чтобы накинуть халат, но сейчас это вызывает у меня разочарование. Мне так редко удается понять, что по тому или иному поводу в действительности думает моя мать, и я надеялась, что проявление ее истинных чувств не будет столь мимолетным. Она оберегает свои мысли так же ревностно, как и свой гримуар, и теперь, когда она заметила, что я пялюсь на нее, раскрыв рот, она поспешила вернуть своему лицу бесстрастие и невозмутимость.
– Но почему? Ведь если ты и впрямь думаешь о ней именно так, почему тебе нельзя высказываться откровенно?
– Нам не следует позволять себе говорить жестокие слова просто потому, что такова правда. Кроме тех случаев, когда мы считаем, что это может изменить ситуацию к лучшему.
– А сейчас ты так не считаешь?
Она качает головой:
– Одра Ингерсон и так отлично знает, что я думаю о ее непрестанных обращениях к гаданию на костях. Знает уже давно.
– Из-за этого могут возникнуть трудности, когда я вновь приду к ней, чтобы учить ее сына, – замечаю я.
Матушка машет рукой, словно отметая мои опасения:
– К тому времени Одра уже все забудет. Это одна из ее проблем – она живет только настоящим моментом и никогда не просчитывает отдаленных последствий. Ей хочется видеть свой путь лишь настолько, чтобы знать, что ее ждет за ближайшим поворотом, но ей не очень-то важно, куда этот путь приведет ее в конце концов. Или как тот или иной ее выбор может повлиять на ее будущее.
А куда ведет мой путь? И не оборвется ли он? Таковы вопросы, которые матушке хочу задать я сама. Хочу прокричать их и трясти ее, схватив за плечи, пока она не даст мне исчерпывающих ответов. Но я знаю – она не станет об этом говорить. Особенно здесь, на площади, которая все больше и больше заполняется народом.
Стая воронов опять изменила вид своего полета – теперь их кружение сделалось более естественным, чем раньше. Они кружат еще севернее, чем казалось мне поначалу. Мы пересекаем площадь и идем по широкой улице, заканчивающейся кварталом с большими домами и маленькими дворами, – отец называл его непраздным, но бесплодным. Живущие здесь горожане имеют кучу денег, но у них нет времени на то, чтобы заботиться о плодовых деревьях или цветах.
В конце улицы мы замечаем суматоху и ускоряем шаг. Вокруг одного из домов собралось множество Хранителей вместе с собаками, лошадьми и целой толпой горожан. На крыльце стоит мэтр Андерс и о чем-то говорит с одним из Хранителей – при том, судя по тому, как он размахивает руками, речь свою он ведет на повышенных тонах, хотя мы с матушкой пока еще находимся слишком далеко, чтобы слышать, о чем он толкует, – до нас доносится лишь гул толпы, в которой, пожалуй, не менее сотни человек.
Матушка вдруг шумно втягивает в себя воздух.
– В чем дело? – обеспокоенно спрашиваю я.
Она побледнела и прижала руку к груди.
– Матушка, что стряслось? Чей это дом?
В ее голосе звучит ужас.
– Ракель, – тихо произносит она.
Ракель. Мешальщица, входящая в городской совет. Мое сердце начинает биться чаще.
– Ты думаешь, это она украла кости?
– Конечно же, нет, – мотает головой матушка. – Она бы ни за что не сделала такого. – Но тревога в ее голосе говорит об обратном. Они с Ракель уже много лет близки, и я даже не могу себе представить, как на нее может подействовать предательство. Но что еще могло вызвать такой переполох?
С краю толпы я вижу Деклана и зову его. Он машет рукой и подбегает к нам.
– Что случилось? – спрашиваю я. – Тебе что-нибудь известно?
Его темно-русые волосы падают ему на глаза, и он откидывает их, после чего берет меня за руку. Его запястье обвивает розовая метка, и нынче она немного темнее, чем когда я видела его в прошлый раз. Мое же запястье все еще чисто, хотя я гляжу на него каждое утро, проверяя, не появилась ли на нем метка, говорящая о любви.
– Это как-то связано с госпожой Ракель, – отвечает Деклан, – но это все, что я слышал.
– Идите за мной, – командует матушка и начинает проталкиваться сквозь толпу. – Извините. Расступитесь, дайте дорогу. – Ее голос громок и повелителен, и все беспрекословно дают ей пройти. Мы с Декланом идем следом.
– Не понимаю, как это могло произойти, – говорит Андерс. – Ведь Хранителей в Мидвуде сейчас столько, что и не счесть. Разве вы здесь не для того, чтобы предотвращать подобные несчастья?
Я чувствую, как по телу пробегают мурашки.
Лицо Хранителя напряжено.
– Вы просили нас сосредоточить внимание на костнице, и именно это мы и делали, – возражает он. – Боюсь, в дальнейшем нам придется взять под контроль уже весь город.