Я сжимаю кулаки, вонзив ногти в ладони. Эти воспоминания были добыты у реальных людей.
Одра касается моего локтя и нараспев произносит:
– Поторопись. – И больно щиплет меня. Должно быть, ужас, с которым я пялюсь на товар, привлекает внимание. Проведя меня мимо еще нескольких торговых палаток, она наконец останавливается.
Я поднимаю глаза, и у меня падает сердце. Кости моего отца выставлены здесь на всеобщее обозрение, выставлены запросто, словно куча яблок. Его ребра, череп, корзинки с костями пальцев его рук и ног. Вывеска на стене гласит: ИСКУСНО ОБРАБОТАННЫЕ КОСТИ! ДЛЯ САМЫХ РАЗНЫХ ЦЕЛЕЙ!
Меня захлестывает лютый гнев. Сейчас я понимаю, почему люди прибегают к насилию.
Одра смотрит на меня через плечо, словно говоря: Ты их увидела. Пойдем.
– Купи их, – говорю я.
В ее глазах вспыхивает паника.
– Что? – В ее голосе звучит возмущение.
– Купи их все.
Одра хватает меня за локоть и тащит в сторону, чтобы нас не услышал продавец.
– Мы так не договаривались, – шипит она.
Я устремляю на нее ледяной взгляд.
– Либо ты купишь все эти кости до единой, либо я закачу такую сцену, что весь корабль узнает, что ты изменница.
Она сглатывает. Ее глаза полны ненависти и страха, но мы обе знаем, какое из этих чувств победит. Она достает кошель и возвращается к продавцу.
– Я покупаю их все, – объявляет она.
Продавец присвистывает.
– Я не могу продать вам их все, дамочка. Ведь тогда нам нечем будет торговать.
– Мои деньги ничем не хуже денег других покупателей, – надменно изрекает Одра. – Так не все ли тебе равно?
Он наклоняется и кладет локти на прилавок.
– Не все равно – ведь если ко мне подойдут другие покупатели, а мне будет нечего им продать, может статься, позже они к моей палатке уже не подойдут, понятно?
Я уже собираюсь сорвать с головы капюшон и закатить сцену, но тут из задней палатки слышится голос:
– Ничего, продавай. Скоро мы получим еще.
Этот голос мне знаком, но из-за стоящего здесь гула я не сразу понимаю, кому он принадлежит. Я подхожу к Одре, всматриваюсь, но в задней части палатки слишком темно, так что я вижу только неясную тень.
Продавец оборачивается.
– Ты уверен?
– Уверен. Завтра прибудет еще один полный набор, а еще через несколько недель нам и вовсе обломится крупный куш. Мы только что замочили в Мидвуде одну Мешальщицу.
У меня холодеет кровь и начинают подгибаться колени. Они говорят о Ракель, о том, что они убили ее ради ее костей. А этот голос…
Он принадлежит Деклану.
Одра покупает кости, и продавец складывает их в джутовый мешок – такой же, как те, в которые кладут мертвые тела. Он протягивает мешок мне, как будто я и правда служанка Одры и сейчас он не возвращает мне мое собственное украденное сердце. Я крепко сжимаю зубы, борясь с искушением плюнуть ему в лицо. Голова моя по-прежнему опущена, лицо скрыто капюшоном, и я не смотрю на заднюю часть палатки, где в темноте стоит Деклан.
Я молча выношу мешок из трюма, в котором располагается черный рынок, и кладу его на дно лодки Одры. Ее слуги начинают грести в сторону Мидвуда. Когда корабль исчезает из виду, я перегибаюсь через борт, и меня вырывает.
Я говорю себе, что отнюдь не из-за трусости я не ворвалась в ту торговую палатку и не вцепилась в горло Деклана. Говорю себе, что теперь у меня есть важные сведения, которые я сообщу городскому совету. Сведения, которые я не смогла бы им сообщить, если бы убили и меня. Я говорю себе много чего. Но беда в том, что я не могу отличить, что из этого правда, а что ложь.
Я думаю о том, как Деклан брал меня за руку, о его дыхании на моей шее, когда он говорил, что влюбился в меня. О том, как я каждый день с надеждой смотрела на свое запястье, ища на нем первые признаки метки любви.
Меня снова начинает тошнить, мысли так путаются, что кружится голова. Как я могла быть такой дурой? Неужели я совсем не разбираюсь в людях? И вдруг меня словно ножом пронзает ужасная мысль – а сколько на черном рынке могли бы стоить мои собственные кости? Особенно если кто-то считал – несколько месяцев назад, – что доведывание обнаружит во мне дар Заклинательницы Костей. А сколько бы стоили кости моей матери?
Надо полагать, куда проще убить того или ту, кто тебе доверяет.
Всю дорогу до Мидвуда Одра молчит, и так, вероятно, лучше. Внутри меня растет и ширится нечто темное, нечто опасное. Я чувствую, как оно расправляет крылья.
Лодка причаливает к пристани, и я, не дожидаясь, когда слуги Одры выровняют ее, вскакиваю на ноги и кладу на пристань мешок с костями моего отца. Затем перебираюсь на пристань, закидываю мешок за плечо и поворачиваюсь в сторону дома.
– Подожди, – говорит Одра. Я оборачиваюсь и вижу, что она смотрит на мешок. – Ты должна заплатить мне за эти кости.
У меня закипает кровь.
– Тебе заплатит за них судьба, Одра. Я очень на это надеюсь.
Матушка сидит в кресле, стоящем у камина, а рядом на столе тускло горит масляная лампа. На коленях у нее лежит ее магическая книга, а на кожаном переплете покоится ее рука, как будто она инстинктивно оберегает свой гримуар даже во сне.
Я прочищаю горло, и она шевелится и открывает глаза. Они округляются от страха, матушка вскакивает и хватает висящую у камина кочергу.
До меня вдруг доходит, как я сейчас выгляжу – лицо закрыто капюшоном, на руках перчатки, за спиной мешок, – как будто я явилась затем, чтобы ограбить ее или того хуже – убить.
– Это всего лишь я, – говорю я.
– Саския? – Голос у нее растерянный и сонный. – Ты меня напугала. Где ты была?
Я опускаю джутовый мешок на пол.
– Я попыталась погадать на костях, чтобы отыскать тебя, – объясняет она. – Но для этого мне нужен был кто-то с даром Ясновидения Второго Порядка. Ты была слишком близка к настоящему, и я не могла увидеть тебя сама.
– Прости. – Я снимаю плащ, сдергиваю с головы платок и вынимаю из кос шпильки.
– Ты плачешь, – замечает она.
– Нет, не плачу.
Но когда я дотрагиваюсь до щеки, черный атлас перчатки намокает. Я больше ни секунды не смогу терпеть прикосновение этих шикарных перчаток Одры к коже моих рук! Сдернув одну за другой, я бросаю их в камин. И смотрю, как они горят. Воздух наполняется горьким смрадом.
Мои ладони вспотели, а на одной из костяшек чернеет краска. Как же это уместно – Одра одолжила мне перчатки, которые, намокнув, линяют.
Я тру пятно большим пальцем, но оно не сходит.
Я подношу руку ближе к глазам и понимаю, что это не краска, а новая метка. Маленький черный треугольник.
Саския Заклинательница костей
Я полулежу в тени осины, прислонившись к ее стволу и положив локти на траву. Тесса лежит рядом со мной на животе и задает мне вопросы, касающиеся пернатых позвоночных. Мягкое тепло весны сменилось летней жарой, а потому находиться на травянистых склонах холма, на котором стоит Замок Слоновой Кости, сейчас куда приятнее, чем в жаркой духоте наших комнат и учебных кабинетов. Тэйлон и Линнеа сидят рядом, работая с копиями костей животных. При этом они оба опознают кости только на ощупь – овладение этим навыком полезно для нас всех, но особенно для Линнеи и других Костоломов. Брэма здесь нет, и я пытаюсь не думать о том, где он может сейчас быть, не думать о нем вообще. Очевидно, что он не заинтересован в том, чтобы устранить наш разлад. Он ясно дал мне это понять, когда я попыталась извиниться.
– Саския?
Я резко вскидываю голову. По досаде, звучащей в голосе Тессы, я понимаю, что она уже не в первый раз пытается привлечь мое внимание и не в первый раз называет мое имя.
– Извини, – говорю я. – В чем дело?
– Ты сегодня такая рассеянная. Что-то не так?
– Нет, все в порядке. Просто отвлеклась. Не могла бы ты повторить вопрос?
Тесса смотрит в свою книгу.
– Назови трех птиц с пилообразными клювами, которые нередко ошибочно принимают за зубы… и основные области их магического применения.
Я думаю.
– Серый гусь, тукан… и пестрая кошачья птица.
– Хорошо. А каковы области магического применения их клювов?
Я постукиваю пальцами по поросшей травой земле.
– Мешальщики используют их для изготовления зелий, растворяющих металлы… А что еще?
– Косторезы мастерят из них ножи, – замечает Тэйлон. Его глаза закрыты, руки ощупывают копию локтевой кости аллигатора.
– Да ну?
– Ага, – отвечает он. – Это не самые мощные инструменты, изготовляемые Косторезами, но ими хорошо резать мягкие предметы. Например, помидоры.
Линнеа смеется.
– Только тебе может прийти в голову использовать магию для того, чтобы резать еду.
Тэйлон улыбается глуповатой улыбкой; глаза его по-прежнему закрыты. Во взгляде Линнеи читается нескрываемая нежность. Я никогда не видела у нее такого выражения прежде. Ее щеки разрумянились, глаза блестят особенно ярко. Зеленые и пленительные.
– Я отношусь к еде очень серьезно. – Пальцы Тэйлона обхватывают конец кости. – Кажется, это предплечье, да?
– А нельзя поконкретней? – говорит Линнеа.
– Лучевая кость?
Губы Линнеи изгибаются в улыбке.
– Не-а.
Тэйлон открывает глаза и смотрит на фальшивую кость.
– Обманщик, – говорит Линнеа, хлопнув его по руке.
– Это не я сжульничал, а Саския. Она узнала ответ на вопрос от меня.
Я начинаю протестовать, когда Тесса устремляет взгляд за мою спину, и лицо ее светлеет.
– А вот и Брэм.
Я отрываю локти от травы и сажусь прямо. Своими добродушными шутками Тэйлон создал вокруг меня тонкий пузырь из неги, но, когда я вижу Брэма, спускающегося по склону холма, этот пузырь лопается, словно его проткнули иглой. Я застываю, и дело не только в том, что он шагает с трудом, неловко, словно избегая лишних движений, но и в том, что на лице его написана беззащитность, и оно искажено.
Ему больно.
Я, не раздумывая, вскакиваю на ноги.