Кто-то прочищает горло, и я смотрю на дверь.
На пороге стоит Брэм Уилберг. Я узнаю его сразу. После того, что произошло на плавучей тюрьме, при каждой нашей встрече я испытывала страх и чувство вины и быстро отводила взгляд в сторону. Но сейчас… я чувствую что-то иное. Некое волнение в груди, некую смесь растерянности и любопытства.
– Извини, что я пришел без предупреждения, – говорит он. – Можно войти?
Я приглаживаю волосы, внезапно ощутив неловкость из-за своей неопрятной косы, которую я не расплетала целый день.
– Да, конечно. – Мой голос звучит хрипло, не знаю, то ли от того, что я слишком много плакала, то ли от того, что я слишком мало говорила.
Брэм подходит к моей кровати и изумленно округляет глаза, посмотрев на мои руки. На что он глядит – на метку любви на моем запястье? Нет, не на нее, а на маленький черный треугольник на костяшке моего пальца. Внезапно между нами, словно баррикада, встает история с плавучей тюрьмой. Я прячу руки под лоскутное одеяло.
Изумление сходит с его лица.
– Я слышал, что произошло с твоей матушкой, и мне так жаль. Она была замечательной женщиной. – Примерно то же самое я слышала, наверное, от четырех десятков горожан, которые приходили ко мне, чтобы выразить свои соболезнования.
– Да, – безо всякого выражения отвечаю я, – она была замечательной. – У меня мелькает какая-то неуловимая мысль, но какая? Я чувствую себя слишком уставшей, чтобы пытаться это понять.
– Как ты? – спрашивает он.
– Выживаю.
У него вытягивается лицо.
– Прости, это был ужасный вопрос. Конечно же, тебе сейчас плохо. И ясное дело, что, после того, как я провел шесть дней в пути, на корабле, мне следовало бы придумать слова получше.
Комната вдруг приобретает четкие очертания, и я наконец понимаю то, чего не могла понять до сих пор. Брэм добрался до Мидвуда намного быстрее, чем представляется возможным. Раз последние шесть дней он провел на корабле, выходит, что Замок Слоновой Кости он покинул почти сразу после того, как погибла моя мать.
– Как ты узнал о том, что произошло?
– О, мне сказал Наставник Лэтам.
У меня екает сердце.
– Ты виделся с Лэтамом? Он был в Замке Слоновой Кости?
Брэм растерянно сдвигает брови.
– Собственно говоря, нет, он прислал мне Быстрое Письмо, в котором написал, что тебе не помешал бы мой визит. А поскольку ему было известно, что я был близок к твоей матушке… – У меня холодеет кровь, и Брэм осекается. – В чем дело? Что не так?
– Брэм, именно он ее и убил.
Он бледнеет.
– Нет, не может быть.
– Я была там. Она рухнула в мои объятия после того, как он ударил ее ножом в спину.
– Как? Зачем ему это? И зачем он послал письмо мне?
Я тру ладонями руки – мне вдруг стало холодно. Как же ему все объяснить? С чего начать?
Брэм дотрагивается до моего локтя.
– Я могу тебе чем-то помочь? – Почему-то и тон его, и выражение его лица кажутся мне необычайно знакомыми.
– Да, можешь, – киваю я. – Не мог бы ты принести мне каменную чашу для гадания на костях?
Саския
Я сижу на полу в комнате Эйми перед каменной чашей, на дне которой лежит всего одна кость.
– Я по-прежнему не понимаю, как ты сможешь гадать на костях, если доведывание определило тебя в домашние учителя.
Я точно не знаю, что стоит говорить ему, а что нет. В моей душе борются два противоречивых чувства. Одно – это моя необъяснимая нежность к Брэму, почти неудержимая тяга к нему, из-за которой мне хочется рассказать ему все. Но второе чувство не менее сильно, и я не могу ему не доверять. Последний парень, которого толкнул ко мне Лэтам, предал меня. А что, если Брэм – это второй Деклан?
Я сглатываю и выбираю компромисс.
– Во время доведывания одна из костей моей бабушки сломалась, и это… осложнило ситуацию. Надеюсь, что теперь, когда у меня зажила голова, я смогу увидеть то, что видела моя мать, чтобы понять, что делать.
– Но ты же не обучена гаданию на костях, – напоминает он, затем, помолчав, добавляет: – Или обучена?
– Я обучена в достаточной мере.
Я колю палец швейной иглой и капаю на кости своей кровью. Бабуля, где бы ты сейчас ни была, пожалуйста, сделай так, чтобы у меня все получилось. Я высекаю огнивом искру и поджигаю кость, после чего закрываю глаза.
Меня затягивает в видение – передо мной десятки широких путей, разветвляющихся на сотни более мелких. Но некоторые тропы шире и ярче остальных. Я иду по ярко освещенному пути и вижу себя – на этом пути я нахожусь в гавани, ожидая корабль, который должен отвезти меня в Замок Слоновой Кости. Вместе со мной на борт поднимается Брэм. Кости сопрягли нас друг с другом, но это не нравится ни мне, ни ему. Эта тропа ветвится на десятки тропинок, и я исследую их одну за другой.
На большинстве из этих путей мы с Брэмом мало-помалу находим общий язык, разрушаем разделяющую нас стену и влюбляемся друг в друга. Но на нескольких путях мы избегаем друг друга и оба отвергаем выбор костей. Я вижу, как учусь на Заклинательницу Костей, как поначалу у меня ничего не выходит, но в конце концов я добиваюсь успеха. Принимаю свой магический дар. Но затем что-то происходит и резко останавливает меня. На некоторых путях имеются пробелы, промежутки времени, где я словно бы исчезаю. На каждом из этих путей я оказываюсь в каком-то маленьком домике в незнакомом мне городке. Я вижу, как погибаю – меня убивают, – хотя мой убийца везде остается незримым. На других путях я держу в руках письмо от моей матушки, в котором она предупреждает меня о том, что мне грозит опасность. Из его конверта выпадает кулон, на котором изображены три кольца, переплетенные друг с другом. Я надеваю его на шею, и мой путь исчезает. И это не пробел, а конец. Я смотрю, как я погибаю опять и опять. Не сомневаюсь, что будущее, которое выбрала для меня моя мать во время первого доведывания, подарило мне богатую и полноценную жизнь – иначе она бы его не выбрала. Но, видимо, то, что затем раз за разом выбирала я сама, увело меня в сторону и привело к беде.
Я торопливо возвращаюсь к началу и следую по каждому из путей, на которых я остаюсь в Мидвуде. На них нет пробелов. На иных из них кости выбирают для меня поприще домашнего учителя, и я обретаю метку мастерства, совсем не похожую на ту, которая ныне украшает мою руку. На других я становлюсь ювелиром, пекарем, сапожником. На каждом из этих путей моя метка мастерства выглядит по-своему, и каждый обрывается, едва начавшись, – я погибаю от руки человека, которого не вижу я и не видела моя мать. Лэтам. Это он убивает меня в конце всех этих путей.
Всех, кроме одного.
На одной узкой, тускло освещенной тропе моим суженым становится Деклан, и на ней моя жизнь развивается примерно так, как она и развивалась на самом деле. На этом пути погибает моя мать. А я остаюсь жива.
Когда она испускает последний вздох, передо мной оживает множество других путей. И в начале каждого из них в тени меня поджидает Лэтам, чтобы убить. Я пытаюсь последовать по этим путям, но все они слишком туманны, чтобы можно было что-либо разобрать. Видимо, у меня недостаточно костей – или недостаточный временной диапазон, – чтобы пройти дальше.
Я выхожу из видения, задыхаясь и рыдая. Матушка знала, что, если она выберет этот путь, Лэтам ее убьет. Она погибла, чтобы я могла жить.
На мое плечо ложится рука.
– Саския, все в порядке?
Я и забыла, что Брэм рядом. Звук его голоса будит во мне все нежные чувства, испытанные мною, когда я бродила по тем моим жизненным путям, которые включали в себя учебу в Замке Слоновой Кости. Встав с пола, я поворачиваюсь к нему и говорю с тревогой в голосе:
– Тебе нужно вернуться в столицу. Рядом со мной тебе будет грозить опасность.
Теперь понятно, почему Лэтам отправил Брэма ко мне. Брэм – это не новый Деклан. Во всяком случае, не в том смысле, о котором я подумала вначале. Каким-то образом Лэтам сумел набрать достаточно усилителей для того, чтобы увидеть все мои пути.
Я думаю о той радости, которую Лэтам выказал, говоря о моей метке мастерства перед тем, как убил мою мать. Ему было необходимо, чтобы я обрела ее до того, как он убьет и меня, стало быть, он рассчитывал, что она появится у меня и в моей второй реальности – но она появилась не в той, а в этой. И тонкая розовая линия, которая выступила на моем запястье, хотя я и не влюблялась, – должно быть, это отголосок того, что случилось на том моем пути, на котором я училась в Замке Слоновой Кости, хотя Лэтам полагал, что я влюблюсь в Деклана и обрету эту метку в Мидвуде.
Он знал, что метки любви появятся у меня на обоих моих путях, и рассчитывал убить меня и на одном, и на другом. Если он видел и остальные мои возможные пути, ему известно, что на них моим суженым стал бы Брэм. Поэтому он и отправил его ко мне в Мидвуд. Лэтам хочет, чтобы я и в этой реальности влюбилась в Брэма.
Потому что метки любви могут исчезать – как исчезает и сама любовь. То, что не пестуют и не лелеют, в конце концов сходит на нет. А без всех трех меток мои кости станут для него бесполезны. Так что, сделав так, чтобы в этой реальности моя метка любви не исчезла, Лэтам получает больше времени для того, чтобы убить меня.
Чем теснее Брэм будет связан со мной, тем больше станет грозящая ему опасность, а значит, мне нужно держаться от него подальше.
– Что случилось? – спрашивает он. – Что ты увидала?
– Лэтам хочет убить меня. Он завладел и костями моей бабушки, и костями матушки и будет преследовать меня, пока не убьет. – Я беру его за руку, и она кажется мне такой знакомой, такой родной. – Спасибо, что приехал, но тебе нужно вернуться.
– Саския, в чем дело? Я не оставлю тебя, если тебе грозит опасность.
Мне так хочется прильнуть к нему, попросить его остаться и сражаться вместе со мной, сказать, что нас может связать великая любовь, что в другой нашей жизни так и было. Но мне пора повзрослеть, пора стать достойной дочерью своей матери. Я должна быть такой же бескорыстной, какой была она. И я отпускаю его руку.