Глава 7
О чем не говорят глаза
Мои брови поползли вверх, глаза расширились. Он говорил обо мне? Я прижалась к стене, когда услышала голос Мейсона:
– Несмешно.
– А я и не шучу, – спокойно ответил Трэвис, почти мечтательно. – Она… ну не знаю, как сказать… она другая.
– Это точно. Она с Луны свалилась, – раздраженно сказал Мейсон.
Хотя он говорил с той же злостью, что и всегда, эти слова меня ранили. И я поняла то, что должна была знать с самого начала: он такой же, как все.
Я представила его ребенком с беззубой улыбкой и боксерскими перчатками на шее, указывающим на меня пальцем, как делали многие до него. От досады я сжала подол футболки, склонила голову, волосы упали мне на лицо.
– Ой, да ладно, – примирительно сказал Трэвис, – ты же понимаешь, о чем я говорю. Она очень необычная! Независимая, сама по себе, как будто не хочет, чтобы к ней приближались. Лично мне это чертовски нравится. Девчонкам лишь бы о чем-нибудь потрепаться, а она… почти никогда не разговаривает. Больше наблюдает, чем говорит.
Я заправила прядь за ухо и посмотрела на приоткрытую дверь, через которую все это слышала.
– Вот так, – продолжал Трэвис, – теперь я понимаю, почему ты никогда мне о ней не рассказывал: она чертовски милая.
Я нахмурилась. Мне показалось, или сейчас Трэвис был действительно… серьезным?
– Дружище, – начал Мейсон, – я не хотел тебе говорить, но у тебя явно не все в порядке с головой.
Трэвис молчал. Я представила, как он смутился, и тут же услышала, как он пробормотал:
– Это почему?
– С каких пор тебя интересуют такие девчонки? Если ты не заметил, она не обращает на тебя внимания.
Судя по голосу, Трэвис удивился.
– Вы с ней, случайно, не поссорились? – спросил он, и я подумала, что Мейсон никогда не говорил ему, что на самом деле обо мне думает.
– Да какая разница! – раздраженно ответил Мейсон. – Но то, что ты запал на такую, просто треш.
Его слова застряли во мне, как наконечник стрелы. Непонятно почему, собственно. Ведь я всего-навсего получила ясное подтверждение того, что Мейсон не притворялся – он действительно меня ненавидел.
Сглотнув горечь, я опустила голову. Отлично. В знании – сила.
– Окей, ладно, не хочешь говорить… – пробормотал погрустневший Трэвис, – но тебе не кажется, что ты преувеличиваешь?
– Нет, – сказал Мейсон, – она постоянно ест мясо и рыбу, разбрасывает повсюду свои вещи. Пьет молоко литрами и, кажется, отрицает все неканадское. Не говоря уже о том, что она фетишистка, повернутая на лосях.
Что? Я не повернута на лосях! У меня есть только игрушечный лось и кепка, и если сейчас на мне футболка с лосем, то это чистое совпадение. Мне просто нравилось это животное, и все, никакого фанатизма!
– К тому же с тех пор как она здесь поселилась, в доме все время пахнет сосной. Меня мутит от этого запаха, как будто в гребаном лесу живу. А еще отцу вздумалось поручить ей покрасить комнату, я даже не представляю, что она намалюет на стенах.
Его монолог звучал как вспышка гнева, как будто Мейсон впервые получил возможность выговориться.
Трэвис тихо вздохнул.
– Да, она странная, не спорю, выделяется из толпы. У нее бледная кожа, она носит одежду на три размера больше. Но… я не знаю… во всем этом есть что-то чувственное. Ее пристальный взгляд меня заводит, сразу хочется… О господи! А еще у нее кукольные губки, готовые для поцелуя.
Я поморщилась, оглядываясь через плечо. Что он такое говорит? Я пощупала свои губы и тут поняла, что на террасе повисла тишина.
Мейсон молчал, он ничего не ответил на чепуху, которую только что выдал Трэвис. Наверняка он сейчас смотрел на своего приятеля с презрительной ухмылкой.
– Ладно, больше ничего не скажу, – сказал Трэвис через некоторое время. – Я не хотел тебя бесить. Но я все-таки не понимаю: ты не хочешь замечать или правда не видишь, как парни на нее смотрят? Например, вчера на вечеринке я еле спас ее от Нейта, и он был не единственный, кто спрашивал меня, как ее зовут.
– Нейт был в стельку, – заметил Мейсон, – и потом он пошел трахаться с первогодкой.
– Мы все набрались, но это ничего не меняет! – голос Трэвиса звучал рассерженно. – Черт, все понятно, она твоя кузина и к ней не подходи, но, Мейсон, ты ее видел?
Я стояла у стены и смотрела прямо перед собой. В повисшем молчании я угадывала презрение Мейсона ко мне. Ясно одно: что бы я ни делала, как бы себя ни вела, ничего не изменится. Я всегда буду натыкаться на презрительный колкий взгляд, говорящий: «Тебе здесь не место».
– Да. Я… ее видел.
Я заперлась в комнате и даже не вышла поужинать. Я пряталась в своем одиночестве, и мне на мгновение показалось, что я вернулась в то время, когда пряталась от недобрых людских слов в глубине леса. Оказывается, со времен моего детства ничего не изменилось.
Когда посреди ночи я спустилась на кухню чего-нибудь перекусить, в голове все еще звучали слова Мейсона. Слабое мерцание прорезало полумрак – в центре совершенно чистого стола лежал мой мобильный телефон.
«Но то, что ты запал на такую, просто треш».
– Айви?
Я вскинула голову и часто заморгала. Профессор Брингли смотрел на меня, нахмурившись.
– Что ты рисуешь? Это не та тема, которую я тебе дал.
Я посмотрела на манекен, положив дощечку с темперой на колени.
– Я умею рисовать человеческое тело, – пробормотала я, спрашивая себя, сильно ли я провинилась перед преподавателем, если рисую что-то совершенно другое.
– Я в этом не сомневаюсь, – начал он, с некоторым изумлением глядя на мой ватман, где было полно сердец, но не пухлых и округлых, какие рисуют на открытках, а настоящих сердец – с клапанами, предсердиями и желудочками. – Но мне хочется посмотреть, как ты рисуешь человеческое тело. Приступай, – подбодрил меня он, садясь на соседний табурет, возле которого на мольберте стоял большой блок бумаги.
Профессор Брингли открыл передо мной чистый лист.
Я взяла карандаш и неуверенно подошла к мольберту, затем начала рисовать эскиз.
– Захват карандаша, – тут же остановил он меня, – неправильный.
Я повернулась к нему, моя рука застыла в воздухе.
– Да?
– Вот так и появляются мозоли, – спокойно объяснил он, взяв меня за запястье. – Ты слишком сильно нажимаешь на средний палец. Делая набросок, не следует так держать карандаш. Прежде всего нужно учиться двигать рукой на большие расстояния. Видишь, ей не хватает размашистости? – Он повел моей рукой, показывая, до какого места на листе она могла бы дотянуться. – Не стоит делать упор на средний палец и на запястье.
Брингли забрал у меня карандаш и зажал его в пальцах.
– Попробуй захватить таким образом, подальше от кончика, – сказал он и вернул карандаш.
– Плохо получается, – пробормотала я, оставляя на бумаге неровные линии.
– Рука должна привыкнуть. Для прорисовки деталей или небольших набросков так держать карандаш можно. Но с большими рисунками тебе будет трудновато. Подожди-ка… – Он подошел к своему столу и взял металлическую коробочку. – Попробуй каким-нибудь из этих.
Я выбрала черный мелок, примерилась кончиком к бумаге и начала рисовать.
– Ну вот! – сказал Брингли, подойдя чуть позже и наклоняясь к мольберту. – Линия ложится намного легче. Замечаешь, как ты держишь пастель? Точно так же надо держать карандаш. Постепенно ты привыкнешь и увидишь, что работа пойдет гораздо быстрее.
Я взглянула на него с сомнением, и он широко улыбнулся.
Брингли не был похож на преподавателя. Он больше походил на молодого холостяка, мечту матерей-одиночек, или на какого-нибудь ведущего телемагазина, объявляющего скидки, которые нельзя упустить. Он как будто разыгрывал перед нами роль преподавателя, а внутри ощущал себя кем-то другим… Может, художником? Так мне казалось.
– Я вижу в тебе будущего пейзажиста. – Брингли с любопытством смотрел на мой рисунок. – О чем ты думала?
Я посмотрела на все эти сердца с клапанами. Сердца из плоти, сердца, которые бьются, чувствуют, сердца безо льда.
– Ни о чем, – пробормотала я.
Когда в конце урока я собрала рюкзак и вышла из класса, Брингли окликнул меня и напомнил о необходимости практиковаться с карандашом.
В корпусе «В» велись факультативные курсы и дневные кружки, поэтому в коридорах было тихо и спокойно – к моей радости.
А снаружи меня опять ждал хаос: хождение школьников туда-сюда, кто-то сбивался в группки, чтобы поболтать, кто-то раздавал рекламные листовки.
Я почти добралась до ворот, когда передо мной возникла девушка.
– Привет-привет! – проверещала она. – Ты не спешишь? Могу украсть у тебя пять минут?
Я даже не успела рта открыть, а она уже сунула мне под нос флаер.
– Почему бы тебе не раскрыть твои актерские способности? – спросила она, как будто произносила рекламный слоган. – Запишись в театральный кружок!
Я тупо смотрела на листочек. Она шутит? Актерские способности? У меня?! Она мое лицо видела?
– Меня не интересуют кружки, – в конце концов буркнула я, обогнула ее и пошла своей дорогой.
Однако девушка снова преградила мне путь.
– Сначала все так говорят, потому что не знают, как это интересно!
Она посмотрела на меня сияющими глазами и попыталась схватить за руку, но я не далась.
– Театральное искусство проникает внутрь тебя! Становится частью тебя!
– «Быть или не быть?» – пропел мне в ухо кто-то с другого бока.
Я вознамерилась вырваться из ловушки, но, сама не зная как, оказалась у столика, на котором лежал листок с именами записавшихся в кружок.
– Представь, – пробормотал парень, приобнимая меня за плечи, – только ты, сцена и прожекторы – и ничего больше!
Свободной рукой он нарисовал в воздухе полукруг, а меня в этот момент волновала вторая его рука, лежащая у меня на плече.
– А, ну и еще слава, конечно! – добавил парень.