– Нет! Я говорю это, потому что знаю, чего ты стоишь. Ты мой цветок. Мой маленький цветочек цвета слоновой кости…
Я открыла глаза. Вдалеке ревел океан. Не знаю, зачем пришла сюда, под тень этих деревьев. Я наблюдала за водной гладью пустым взглядом, теряясь в далеких воспоминаниях. Я снова думала о папе. Его лицо и добрые глаза – в моих снах они были со мной.
Иногда, когда я прикасалась к нему, тепло его рук казалось настолько реальным, что от волнения я начинала задыхаться и просыпалась. И тогда сердце разрывалось от боли. Я истекала кровью в ночной тишине, одна, металась в постели, пытаясь заглушить невыносимую тоску, которая не оставляла меня и при свете дня, и молилась, чтобы Джон меня не услышал.
– Ты был прав, – пробормотала я, глядя на океан, – он намного больше наших гор…
Я представила, как слышу папин смех. Он всегда смеялся, когда я признавала, что была в чем-то не права. Папа никогда не давал очевидных ответов на мои вопросы. Учил меня размышлять, задаваться вопросами, доброжелательно и спокойно помогал познавать окружающий мир.
– Я скучаю по тебе, – прошептала я, и голос надломился.
Я ненавидела, когда подобное творилось со мной, ведь это только подтверждало реальность произошедшего: его больше нет и никогда не будет, мои воспоминания – единственное, что у меня осталось.
Моя семья была неполной, но настоящей. Чтобы чувствовать это, мне хватало одного родного человека – его теплого взгляда, нежности и доброго сердца или истории, рассказанной вечером, улыбки, совета, ласки. Папа был тем, кто научил меня ходить не только по хвойному лесу, но и по лесу жизни.
Семья – это тот человек, кто отдает тебе свое сердце, чтобы наполнилось любовью твое сердце, а я потеряла его навсегда.
– О! – воскликнула Мириам, когда я вернулась домой. – Добро пожаловать!
Я ответила кивком. Заметив, что я в унылом настроение, она помогла мне снять рюкзак.
Мне казалось, что я ей очень нравлюсь. Я часто замечала, как она разглядывает меня, и, когда я садилась рисовать на террасе, она всегда одаривала меня доброжелательными взглядами.
– Мейсон уже за столом, – сообщила она мне. – Джон оставил и для тебя обед. Разогрей, если остыл.
– Спасибо, – пробормотала я, и она мне улыбнулась.
Я вошла на кухню, чувствуя, что проголодалась, возможно, поэтому мой взгляд сразу упал на курицу, а не на Мейсона.
Настроение у меня было ужасное, но сердце радостно екнуло, когда я его увидела. Присутствие Мейсона всегда вызывало во мне робость, но в то же время приятно волновало. Я медленно подошла к столу, выдвинула стул и села напротив. Мейсон держал кусочек белого мяса, челюсть медленно двигалась, а глаза были устремлены на меня. Когда он облизнул нижнюю губу, у меня перехватило дыхание.
Я схватила с блюда золотистое бедрышко и начала есть, опустив лицо. Я была уверена, что он смотрит на меня. Мне вдруг пришло в голову, что мы впервые сидим за столом вдвоем, без Джона. На сердце вдруг потеплело. Возможно ли, что, несмотря на наши столкновения, что-то изменилось?
– Мейсон! – позвала Мириам несколько напряженным голосом.
Она приблизилась с обеспокоенным лицом, ее пушистые черные волосы рассыпались по плечам.
– Мейсон, к нам кто-то пришел.
– Кто-то?
– Двое мужчин, – сказала она, – двое мужчин… в черных костюмах.
Мейсон нахмурился и вытер рот салфеткой.
– Отца нет дома. Пусть зайдут вечером.
– Они не к мистеру Крейну, – сказала Мириам и перевела взгляд на меня. – Они хотят увидеть Айви.
Наступила тишина.
Мейсон повернулся и посмотрел на меня. Я уткнулась в тарелку, дожевывая кусок курицы.
– Что им нужно? – спросила я, вставая.
– Не знаю, мисс. Они не сказали.
Я вытерла руки салфеткой и вышла из кухни. Добралась до прихожей, где сразу встретилась с парой обращенных на меня взглядов.
Лица у обоих мужчин были серьезными, но это не первое, что я заметила. Прежде всего меня поразили темные костюмы и безупречные галстуки, которые они выставляли напоказ, как визитную карточку. У одного из них были седые волосы, его руки лежали одна на другой в напряженном сдержанном жесте.
– Доброе утро, мисс Нолтон!
Отстраненные, холодные, профессиональные… Даже голос мне показался точно таким же, как тогда. Меня охватило чувство дежавю, и я ощетинилась.
– Простите за вторжение. Мы можем войти?
– Кто вы? – спросила Мириам, стоя позади меня.
Один из них вытащил из кармана пиджака служебное удостоверение и протянул мне.
– Федеральный агент Кларк, мисс Нолтон. Нам нужно с вами поговорить.
Я подняла на него глаза, игнорируя удостоверение. Он не улыбался. Я знала, зачем они пришли. Я слишком хорошо это знала. Свербящее чувство поднималось в сердце, и я боролась с ним каждой клеточкой своего тела, чтобы оно не овладело мной и не унесло в прошлое.
Я повернулась и пошла в глубь дома.
– Сюда!
Оба агента последовали за мной. Мириам что-то пробормотала, но они молча прошли мимо нее.
Я привела их в гостиную. Подождала, пока они сядут, затем подошла к большой двустворчатой двери и, когда потянула ручки на себя, увидела Мейсона.
Стройный, красивый, он стоял посередине холла. Его присутствие, как всегда, взволновало меня. На его вопросительный взгляд я ответила недоуменным пожатием плеч и закрыла дверь, оставшись наедине с этими господами.
– Говорите, пожалуйста, – сказала я за их спинами, – я слушаю.
– Присядьте, будьте любезны, – пригласил меня один из них, показав рукой на кресло.
Я нехотя села. Второй агент поправил галстук и начал говорить:
– Мисс Нолтон, вы знаете, что такое национальная безопасность?
Идиотский вопрос, поэтому я промолчала.
– Речь идет о защите страны от опасностей, которые ставят под угрозу ее независимость и целостность. Под защитой находятся военный блок, территория, социальная сфера и киберсистема. – Он сделал паузу, затем продолжил: – Вы наверняка знаете, что Соединенные Штаты Америки – федеративная республика с самой надежной секретной службой в мире. Задача нашей организации – способствовать сохранению национальных секретов. Наши сотрудники следят за всеми, кто, так или иначе, с ними связан. Мы уверены, что вы осознаете степень своей ответственности и пойдете на сотрудничество в интересах американской нации. Если вы обладаете какой-либо конфиденциальной информацией, сейчас самое время ее сообщить.
Опять те же слова, те же предложения, наполненные терминами, которые означали все и ничего одновременно. Я их уже слышала. Все, как в тот день в больнице.
Меня пронзило болезненное ощущение, и внезапно я почувствовала, что гостиная подо мной проваливается. Под их пристальными взглядами меня поглотила тьма. Физически я все еще была рядом с агентами, в том же положении, но мысленно находилась в другой вселенной, где пахло больницей и лекарствами.
– Айви!
В пространстве больничной палаты – только звук его голоса, слабый, далекий, он терялся в приглушенном свете.
– Держись, – сказал он, запинаясь, – будь стойкой, Айви.
Меня душили слезы. Я зажмурила измученные глаза, чувствуя, как меня изнутри разрывает боль, а я не могу с ней бороться.
– Нет, – прошептала я, уже разлетаясь на осколки.
Я свернулась калачиком рядом, положила руку папе на грудь, пытаясь отдать ему все, что у меня было.
– Все будет хорошо, – сказал он тихо, в то время как каждая клеточка моего тела кричала об обратном и я умирала от мучительной боли. – Обещаю тебе.
Папин лоб был в мелких морщинках.
Мое сердце разрывалось, когда я видела знакомую улыбку, которая никогда не исчезала, если он смотрел на меня.
– Обещаю, Айви, ты не останешься одна.
Я сцепила пальцы в замок. Внутри я вся содрогалась, как планета во время коллапса.
– Мне нечего сказать. Я не знаю ничего, что могло бы вас заинтересовать.
– Мисс Нолтон, послушайте, у нас есть основания полагать, что вы владеете…
Я вскочила.
– Нет, послушайте вы меня. Такие, как вы, уже приходили, прямо в больницу, когда тело моего отца еще не остыло, – плохо сдерживая гнев, произнесла я. – У меня ничего нет, и я не знаю, что вы ищете. Папа ничего мне не оставил.
Два агента ЦРУ уставились на меня цепкими взглядами, как сторожевые псы.
– Если вы скрываете информацию…
– Я не скрываю ничего! – взорвалась я.
Не в моих привычках повышать голос, но ядовитый, разъедающий меня гнев затуманивал разум.
– Думаете, я стала бы прятать какую-то жуткую штуку, разрушившую его жизнь? То, из-за чего его начали преследовать? Да никогда, – прошипела я, прежде чем они успели меня прервать. – Мне все равно, чем эта вещь была для него и что она значит для вас. Я скажу, что она значит для меня: это последняя вещь на свете, которую я взялась бы оберегать и прятать от всех.
– И вы никогда не задумывались о том, куда она делась?
У мужчины был такой возмущенный тон, что я невольно посмотрела на него.
– Всемирно известный инженер-программист разрабатывает кибероружие высочайшего уровня, настоящую технологическую бомбу, способную разрушить целые стратегические инфраструктуры, и вы не задаетесь вопросом, куда оно делось? Не могло же оно взять и раствориться в воздухе? – Он бросил на меня обвиняющий взгляд. – Не лгите!
Это было хуже, чем удар.
«Не лгите, – говорили и сотрудники канадских секретных служб. – Скажите нам правду».
Их не волновало, что отец только что умер, я потеряла его, что боль расколола меня пополам. Их не волновало, что вместе с отцом исчезла и я.
Им нужно было только одно – его изобретение.
– Вам нужна правда? – прошептала я, сжимая трясущиеся пальцы в кулаки. Я медленно подняла на них глаза, в которых наверняка мерцала злость. – Ну у меня есть для вас хорошие новости, господа: страна в безопасности. Вам не о чем беспокоиться. Роберт Нолтон больше не представляет никакой угрозы – программный код умер вместе с ним. А теперь уходите!