– Да, – пробормотал он, – я догадываюсь.
Я оторвалась от его плеча, чтобы посмотреть на него, и Джон вздохнул.
– Мейсон встретил тебя не так, как мне хотелось, несмотря на то что он знает про твою беду… Просто он пока не может справиться с собственными переживаниями. Не уверен даже, справится ли он с ними вообще когда-нибудь…
Джон задумался, словно подыскивал нужные слова, и я почувствовала, что он собирается дать ответы на мои незаданные вопросы. Я не осмеливалась спрашивать об их личной жизни еще и потому, что уважала слова Джона так же, как и его молчание. Вот и сейчас я молча ждала, когда он приоткроет маленькое окошко в свою прошлую жизнь.
– Мать Мейсона, она очень необычный человек. Как и твоя мама, Эвелин училась в Беркли. Там мы с ней и познакомились. Красивая девушка, умная, решительная… и очень амбициозная. Она мечтала сделать головокружительную карьеру, и поверь, для этого у нее было все. Она была блестящей в буквальном смысле. Эдакая сверкающая акула в океане возможностей.
Я слушала Джона молча, не подгоняя и не выспрашивая подробности.
– Когда родился Мейсон, Эвелин уже довольно успешно работала менеджером в известной автомобильной компании. В семейной жизни все было нормально, карьера шла в гору. Однако, будучи человеком проницательным и прозорливым, она все-таки упустила из виду одну деталь: не учла, что ее сын, в отличие от основного продукта ее компании, не машина. – Джон сделал паузу, затем продолжил: – Мейсон не всегда отличался отменным здоровьем. В три года он был хрупким и нежным ребенком, часто болел. Врачи говорили, что в этом возрасте у многих детей слабое здоровье, поэтому волноваться не стоит, при родительской заботе он вырастет сильным и здоровым. Мейсон не был трудным ребенком… Милый, ласковый и веселый. Как любой ребенок, он нуждался в терпеливом отношении, в заботе и любви. Он просто-напросто нуждался в матери, которая подолгу пропадала на работе.
Погрустневший Джон закрыл глаза.
– Когда Мейсону было четыре года, он заболел тяжелой бактериальной инфекцией легких. Когда все только началось, Эвелин сказала, что ничего страшного, учитывая, как легко он простужается, это определенно обычный кашель, который скоро пройдет. Я решил ей поверить, убежденный, что она лучше чувствует своего сына, и не стал звать врача. Когда температура повысилась, Эвелин стала убеждать меня в том, что она спадет, надо только подождать. Дело было в том, что первая госпитализация требовала присутствия обоих родителей, а времени на то, чтобы сидеть в палате с сыном, у нее не было. Помню, через несколько дней я отвез Мейсона в отделение неотложной помощи, потому что ему было трудно дышать. Он пролежал в больнице больше недели, а Эвелин пришлось пропустить важную командировку в Японию. Она рвала и метала, – прошептал Джон. – Кричала на врачей, обвиняла меня в том, что я ей ставлю палки в колеса, не поддерживаю ее и не понимаю, что она становится важным человеком и компания на нее рассчитывает. Впереди у нее безупречная карьера, а Мейсон мешает ей совершить восхождение к успеху. – Джон покачал головой. Его грустные глаза смотрели куда-то в пространство. – Я до сих пор помню, как она ушла. Мейсон схватил ее за юбку и молча плакал. Такой маленький, он пытался удержать маму, как будто его крошечные ручки действительно могли заставить ее остаться с нами. Он умолял не уходить, но она даже не оглянулась.
Я долго смотрела на него, не в силах ничего сказать. Джон впервые рассказал мне о своей бывшей жене. Мне было интересно, почему ее нет, где она живет, какое-то время я даже думала, что их разлучила судьба, жестокая, как смерть, но не угадала.
Как могла эта женщина уйти из семьи? И как вообще можно бросить такого хорошего человека, как Джон?
Недоумевая, я медленно взяла Джона за руку.
– С тех пор я отдавал Мейсону всю мою любовь, все, что у меня было. Я всячески старался отвлечь его, когда он тосковал по матери, успокаивал его, говоря, что нас двоих достаточно. А он… он прильнул ко мне всем своим существом. Можно сказать, мы выросли вместе. Мы всегда были друг для друга семьей.
Выходит, я ничегошеньки не знала о Мейсоне. Я считала его избалованным ребенком, который пренебрежительно относится к родителям. Видела в нем классического высокомерного красавчика, привыкшего купаться во внимании всех и вся.
Но это не так. Мейсон был очень привязан к Джону. А второй родной человек, мама, любви которой он жаждал, отказался от него. От нее он не получил ничего, кроме равнодушия.
– Мейсон тебя очень любит, – прошептала я Джону. – Это видно по тому, как он на тебя смотрит.
Джон мягко улыбнулся.
– Я знаю. Кстати, насчет взгляда! Когда Мейсону было тринадцать, я сказал ему, что встречаюсь с другой женщиной. Видела бы ты, как он на меня посмотрел, как будто я ему нож в спину засадил. Смешной! Теперь, когда он вырос, я знаю, что он хотел бы видеть меня счастливым, но знаю и то, что уход Эвелин его травмировал – такое трудно забыть. Он до сих пор ее не простил. Даже слышать о ней не хочет, сразу бесится. Он ее ненавидит, но больше всего его злит то, что он очень на нее похож – характером, внешностью… Получается, он сам себе напоминает о ней по сто раз на дню.
«Интересно, как ты можешь быть сыном своего отца», – сказала я ему однажды. Только теперь я поняла, как глубоко его ранила. Невольно напомнила Мейсону, что он похож на женщину, которую презирал.
Она бросила его и даже не оглянулась.
– Вот почему он начал заниматься боксом, – сказал Джон в дополнение к истории, – чтобы показать матери, что он может быть сильным, что она ему не нужна и он больше ни для кого не будет обузой. Когда он выиграл первый матч, Эвелин прислала ему в подарок футболку «Чикаго Буллз». О, она всегда ценила победителей. Она непременно посылает Мейсону подарок, когда он побеждает.
Футболка. Его недоуменный взгляд. Ярость, злость и негодование в его голосе.
– Красная футболка? – прошептала я. – Та, что лежала в кладовке в конце коридора?
Джон кивнул.
– Да, там есть коробка, набитая вещами. Вот куда попадают все ее дары.
Я чувствовала себя полной дурой. И как я раньше не догадалась? Кому, как не мне, знать, что самые агрессивные звери всегда самые уязвимые.
– Значит, у вас в доме больше не было женщины? – спросила я.
– Нет, если не считать горничных, женщин больше не было. Ни одна из девушек Мейсона даже ни разу не переночевала у нас. – Я сразу поняла, что он собирается сказать. – После Эвелин ты первая женщина, которая у нас поселилась.
Вот почему Мириам так удивленно посмотрела на меня в первый раз.
Я взглянула на Джона, и правда внезапно стала слишком очевидной. Я надеялась, что ошибаюсь, но догадка вырвалась из меня прежде, чем я успела ее удержать.
– Ты не сказал ему, – пробормотала я, – что я приеду к вам жить… Он не знал.
Последовавшая пауза была ясным подтверждением.
– Не было времени, – виновато признался Джон, – все произошло так быстро… Пойми, я… я давно пообещал Роберту, что не оставлю тебя одну, и я никогда не обсуждал эту тему с Мейсоном. Я просто сказал ему, что ты приедешь к нам, не спросив, согласен ли он. Он ничего не знает о прошлом твоего отца и о том, почему я представил тебя моей племянницей. Это всегда было твоим секретом, вернее, секретом Роберта. Я не хотел, чтобы Мейсон вмешивался.
– Джон, он чувствовал себя преданным, когда ты встречался с другой женщиной! И ты не догадался объяснить ему, почему к тебе приехал жить чужой человек?
– Ты не чужая.
– Тем более, – устало заметила я, – как можно было не обсудить с ним такое важное решение?
Внезапно вспомнился момент, когда я отчитывала Джона за его выдумку с племянницей. Мейсон тогда ушел. И теперь я поняла почему: он злился на отца. Мало того что в его доме жил посторонний человек, так его еще без объяснения причин попросили солгать. И все же, несмотря ни на что, Мейсон сделал это. Просто выполнил просьбу отца – и все. Ничего у него не выяснял, не требовал.
Почему? Ответ только один: любовь и уважение к человеку, который сейчас сидел на полу рядом со мной.
– Я всегда ему все рассказываю, – прошептал он, – но не в этот раз.
Реальность теперь представляла собой яркий шар, сияющий между моими пальцами. Зверь все еще смотрел на меня блестящими глазами, но я уже не находила его испуганным и злым. Нет! Теперь я видела в нем человеческие черты. Неуправляемый и полный недостатков, но искренний.
Я не оправдывала его, помня, через что он заставил меня пройти. И все же, как последняя дурочка, я мечтала о нем, как никогда раньше. Я принимала его изломы и шрамы, тени, наполнявшие его гордое сердце. Мейсон был самым прекрасным существом, какое я когда-либо видела.
– Мне очень жаль, – прошептал Джон, – я хотел бы, чтобы вы с Мейсоном познакомились при других обстоятельствах. Может быть, все пошло бы не так… Может быть, вы бы поладили. – Он посмотрел на меня, наклонив голову набок. – Думаю, он тебе очень понравился бы.
К счастью, я стояла спиной, иначе не удалось бы скрыть выражение своего лица. Мое самое большое желание – сказать Джону, что Мейсон мне нравится, и даже слишком. Порой я врывалась в ванную, втайне надеясь застать его, только что вышедшего из душа и не успевшего одеться. И я жалела, что быстро ушла из подвала, лучше бы я продолжала колошматить по Мейсону, сидя на нем верхом.
Наконец, глядя куда угодно, только не на Джона, я пробормотала уклончиво:
– Ну не знаю.
Хотя, возможно, он был бы этому рад. Возможно, ему хотелось бы знать правду. Не исключено, что однажды я признаюсь ему. Но сейчас не время. Мне пока не хватало смелости. Самое правильное – промолчать.
– Ева?
Тот день начался не лучшим образом.
Брингли подстегивал меня, как лошадь, потому что я до сих пор не придумала, что буду рисовать.
Но вот чего я точно не ожидала, так это увидеть Клементину Уилсон рядом с моим пустым холстом,