– Айви…
Голос Джона пощекотал мне мозг. Я с трудом открыла глаза. Ошеломленная, я наконец сфокусировала взгляд на открытой дверце машины и увидела руку Мейсона на моем плече.
– Айви, ты приехала домой!
Он отстегнул ремень безопасности и помог мне выбраться из машины, прихватив мой рюкзак. Я повернулась к Мейсону, но увидела только свое отражение в окне: он поехал в гараж.
– Скоро придут из ЦРУ, – сказал Джон, под руку ведя меня в дом. – Хочешь чего-нибудь попить? Ты голодная? Ты ничего не ела с утра. Осторожно, ступенька…
– Джон…
– Надо выпить сладкого чаю. Сейчас тебе нужен сахар. Тебя очень бегло осмотрели… Рука болит? Надо бы вызвать врача.
– Джон, – прервала его я, – мне жаль, что я не прислушалась к твоим словам.
Он остановился и удивленно посмотрел на меня, а я продолжила:
– Ты был прав с самого начала. Ты много раз меня предупреждал… Я должна была тебя услышать. Если бы я это сделала, возможно…
– Айви, ты не могла предотвратить то, что сегодня произошло, – пробормотал он, сжимая мое плечо. – Ты слышала, что сказал Кларк про наружное наблюдение. Агенты не заходили в школу. Они постоянно за тобой следили, но не для того чтобы обеспечивать твою безопасность, как ты сама понимаешь. Если бы они думали, что тебе грозит реальная опасность, они работали бы у нас садовниками. – Джон медленно покачал головой. – Я уже начал думать, что у меня паранойя, уже пожалел, что сочинил всю эту легенду про приехавшую издалека племянницу. И вдруг – бац! – вот оно, случилось.
– Ты был прав, – прошептала я.
Джон нахмурился и крепко меня обнял, и тогда я поняла, какой страх он испытал, когда ему позвонили на работу и сообщили про меня.
– Мы найдем способ тебя обезопасить, – услышала я.
Знакомый запах табака вперемешку с парфюмом наполнил легкие, и я медленно закрыла глаза.
Папа, я в порядке… Я не одна. Нет, я больше не одна. Но мне хотелось бы, чтобы ты был здесь и сказал мне, что не надо ничего бояться, что наступит день, когда я наконец смогу довериться жизни и не собирать волю в кулак, чтобы не рухнуть в пропасть отчаяния.
Папа, мир хочет заполучить твой «Тартар». А я хотела бы сказать миру, что ты был гораздо больше, чем инженер-программист. Ты был светом моих дней, радостью, которую не выразить словами. Ты стал для меня самой добротой и нежностью. Я помню каждое созвездие, которое ты мне показал. И неважно, сколько пройдет дней и лет без тебя, мы с Джоном ждем тебя здесь.
Я посмотрела Джону в глаза, и он растрогался еще больше. Наверное, я выглядела как трубочист из сказки: футболка, лицо, руки – в пыли, волосы – в полном беспорядке.
– Мне нужно позвонить на работу. Я уехал, никого не предупредив. У холодильника лежит аптечка, если вдруг понадобится…
Я кивнула, и он мягко улыбнулся.
– Быстро позвоню и вернусь.
Джон ушел в кабинет, а я поплелась на кухню, нашла на столе белую сумочку-аптечку, взяла ее в руки, рассмотрела без единой мысли в голове, потом сунула ее под мышку и пошла наверх.
С трудом поднявшись по лестнице, я заметила, что дверь комнаты в глубине коридора открыта. Впервые такое видела. Я медленно подошла и встала в дверном проеме.
Мейсон сидел на краю кровати, опустив голову и растирая запястья. Он был великолепен. Интересно, почему я не заметила этого при первой же встрече…
Мейсон был самым красивым парнем, какого я когда-либо видела: атлетическое тело, точеные черты лица, полные губы… Он из тех красавцев, которых, раз увидев, невозможно забыть, потому что их красота неистовая, по силе она как землетрясение или буря, против нее не устоять. В его красоте было очарование непредсказуемой судьбы. Из-за нее я потеряла сердце.
Мейсон поднял голову, и его глаза в очередной раз взяли меня в плен. Если б было можно, я часами глядела бы в них, рассматривая мельчайшие оттенки чувств.
Я стиснула аптечку здоровой рукой и переступила порог комнаты. Подошла к нему поближе, поколебавшись, положила аптечку на прикроватную тумбочку. Мейсон заметил этот жест и снова посмотрел на меня.
Так много хотелось ему сказать. О том, что я очень сожалею о случившемся. Из-за меня он мог пострадать, если не хуже. Его связали, избили, над ним издевались, к его голове приставляли дуло пистолета…
Я хотела сказать ему, что это все из-за меня. Но теперь он и сам это знал. Я чувствовала вину за его синяки, тревогу и боль. Если у него были причины презирать меня до теракта, то даже страшно представить, как он относится ко мне сейчас.
Я повернулась, готовая снова убежать и проклясть себя за то, в чем никогда бы не смогла ему признаться, готовая исчезнуть с его глаз навеки, так и не набравшись смелости все сказать ему.
– Прости меня.
Мои ноги словно приклеились к полу. Я онемела и даже забыла, как дышать. Не знаю, через сколько секунд или минут я обернулась к нему.
– За что? – спросила я.
Мейсон поднял лицо. «Ты знаешь, за что», – казалось, говорили его глаза. Интересно, в какой именно момент я научилась читать, что в них написано? Они всегда были для меня непроницаемыми, словно не хотели, чтобы их коснулся мой взгляд.
– За все, – произнес он своим глубоким спокойным голосом, – за то, что не принял тебя.
Я стояла, замерев, как будто боялась разбить вдребезги этот хрустальный момент. Даже мое сердце притихло.
Мейсон опустил голову, и этот жест потряс меня еще больше.
– Я злился. Очень злился. На тебя, на себя, на отца. На него особенно. – Он провел рукой по каштановым волосам. – Нас всегда было только двое. Он… – Мейсон глубоко вздохнул, как будто собираясь с силами, чтобы закончить фразу. – Он всегда был для меня всем. – Мейсон стиснул челюсти, положил руку на колено. – У меня не было матери, бабушки и дедушки, с которыми можно проводить время, зато у меня был он.
Я уже знала их печальную семейную историю, поэтому его отчаянная, ревнивая привязанность к Джону была мне понятна.
– Периодически папа уезжал, – продолжил Мейсон, – он оставлял меня на попечение соседа, садился в самолет и улетал. А когда возвращался, рассказывал мне о своем путешествии, о твоем отце, о Канаде, о снеге… – Мейсон сделал паузу. – И о тебе.
Мое сердце забилось быстрее.
– Я вырос на этих историях. – Мужественный, чудесный голос Мейсона попадал прямиком мне в душу. – Место, где вы жили, было похоже на сказочный мир, на стеклянный шар с заколдованным городом внутри. И я… я хотел увидеть его своими глазами, мечтал познакомиться с людьми, о которых он мне рассказывал и которые ему очень дороги. Даже я, ребенок, это понимал. И каждый раз, когда я просил его взять меня с собой, он говорил, что я еще слишком маленький для таких путешествий. Мол, дорога долгая и утомительная, лучше подождать, пока я подрасту. – Мейсон покачал головой, глядя в сторону. – С годами ничего не изменилось. Из своих путешествий он привозил мне улыбку и истории о небе, в котором можно увидеть тысячи звезд. Но он никогда не брал меня с собой. Он предпочитал оставлять меня здесь, а я… я не понимал почему. Почему он оставлял меня дома? И почему вас это никогда не беспокоило?
Мейсон приподнял брови, наклонил голову.
– В общем, я ничего не понимал, – произнес он грустным тоном, – и в конце концов перестал спрашивать, могу ли тоже поехать. И когда он недавно рассказал мне, что случилось с твоим отцом, я не мог посочувствовать тебе и ему, хотя видел, как он горюет, я злился. – Мейсон прищурился, словно эти эмоции все еще причиняли ему боль. – Ведь он так и не дал мне возможности встретиться с ним, а теперь было слишком поздно. Я никогда не познакомлюсь с его лучшим другом, о котором уже столько знаю. С человеком, которого он любил, как брата.
Мейсон сглотнул, нервно сжал челюсти. Другую руку он тоже положил на колено, его широкие ладони висели в воздухе.
– А потом, – продолжил он хриплым тоном, – он сказал, что ты к нам приедешь. Ничего не объяснил, просто поставил перед фактом. Он снова отодвинул меня в сторону. Потом ты приехала, и это меня окончательно разозлило… – В глазах Мейсона отразилась горечь. – Ты до этого ни разу к нам не приезжала и вдруг заявилась. Ты каждый день ходила у меня перед носом туда-сюда, и тебе не было никакого дела до нашей с отцом жизни, до наших с ним отношений, вообще ни до чего, что не касалось твоего мирка. Увидев тебя в нашем доме, я мог думать только о том, что не хочу, чтобы ты здесь находилась. Меня бесило, что все сложилось именно так и я не могу на это повлиять. Я не мог смириться с тем, что в нашу с отцом семью кто-то пришел и опять отодвинул меня.
Я стояла неподвижно. Мейсон впервые разговаривал со мной по-человечески. Я всегда считала его замкнутым и своенравным, грубым и недоверчивым. Я злилась на него за то, что он не мог и не хотел понять, что я чувствую.
Но в этом я мало чем от него отличалась. Я никогда не пыталась поставить себя на его место, не стремилась понять его чувства. До приезда я не помнила, что он существует!
Я посмотрела на Мейсона так, будто увидела его впервые.
– Для меня переезд тоже стал неожиданностью, – прошептала я.
Я никогда не хотела вторгаться в его жизнь. Никогда. Мы оба чувствовали себя отрезанными от наших миров, пусть и по разным причинам.
– Я знаю, что это значит – когда рядом больше никого нет, – с трудом выговорила я. – И для меня мой папа…
О нет!
Я сглотнула, часто заморгала. Боль пыталась взять надо мной верх, но я боролась с ней. Нельзя плакать! Только не здесь.
Я чувствовала на себе взгляд Мейсона, его осторожное дыхание и его присутствие, пылающее в комнате, как астероид.
– Я думаю, Джон хотел тебя защитить, – хрипло сказала я. – Он боялся, что знакомство с нами… может как-то тебе навредить в жизни.
Внезапно я тоже почувствовала необходимость снести свои заградительные стены. Разобрать их по кирпичику и наконец показаться Мейсону. Он имел право знать, почему к его голове приставили пистолет. И я… я больше не хотела лгать.