И все же я перевела взгляд на Клементину, уверенная, что она сдастся. Но я ошиблась. Из ее глаз изливались едкие чувства. Утонченная девушка с театральными жестами и интонациями куда-то исчезла. На Мейсона смотрела разгневанная, дрожащая всем телом фурия, готовая разразиться проклятиями.
– О, конечно, я поняла… – прошипела она сквозь зубы. – Все из-за нее, да?
Клементина была похожа на прекрасного злого демона. Она сжала кулаки, и Мейсон слегка вздернул подбородок.
– Не знаю, о ком ты говоришь.
– Не прикидывайся! – выкрикнула Клементина. – Я не дура и все вижу. С тех пор как приехала эта девушка… эта канадка, ты меня игнорируешь!
Слово «канадка» Клементина как будто с омерзением выплюнула. В ее голосе звучала болезненная ревность. Но странно, ведь Мейсон всегда вел себя с ней сдержанно и никогда не давал повода на что-то надеяться. Впервые я увидела Клементину без маски, в ее истинном образе. Ее притязания на Мейсона питались иллюзиями – горьким ядом, которым она сама себя травила.
– Ты думаешь, я слепая? Может быть, другие на это купились, но я – нет. Я видела, – прошипела она, – видела, как ты на нее смотришь. Думаешь, я не заметила, как ты смотришь на нее в школе, когда она уходит? А тогда на пляже? Ты рычал на всех, чтобы даже не дышали рядом с ней! Думаешь, я не знаю, что она не твоя кузина?
Мне в грудь будто воткнулся ледяной шип. Я заметила, как под футболкой у Мейсона напряглась спина.
– Да, – прошептала Клементина с мстительной радостью, – я не поверила в это ни на секунду. У твоей матери нет сестер. И канадке есть что скрывать, не так ли? Она вся лживая насквозь. Всем наврала про себя! Это ведь за ней вчера охотились в школе? Полицейские могут говорить нам, что хотят, но я-то понимаю, в чем дело. И ты знаешь, сколько времени мне нужно, чтобы рассказать о ней газетам. – Клементина язвительно улыбнулась, сверкнув злыми глазами. – Если все узнают, что это произошло из-за нее, представляешь, что начнется? Могу поспорить, ее съедят живьем, разорвут на куски. О, мне очень интересно, как ты будешь смотреть на нее после этого. Будешь ли по-прежнему бегать за ней, как на вечеринке, или наконец поймешь, что эта девица – мерзкая, отвратительная шлюха, которая…
Раздался сильный грохот. Клементина вздрогнула и в испуге отступила на шаг.
Рука, резко ударившая по шкафчику, излучала суровую, безжалостную силу. Пальцы разжались и снова медленно сжались в кулак.
– Ты должна оставить ее в покое, – глухим голосом, чуть ли не угрожающе процедил сквозь зубы Мейсон.
Клементина была ошарашена такой реакцией. Она прищурилась и, дрожа от ненависти, исходившей из каждой поры кожи, прошипела:
– Значит, так оно и есть! Ты действительно в нее…
– Да мне плевать на нее!
Я зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Слова Мейсона, как хлыст, ударили меня по лицу.
Он обернулся – пугающе огромный, сильный, властный, жесткий – и посмотрел на Клементину взглядом, в котором горела ярость.
– Хочешь правду? Скажу, – произнес он с искренним отвращением. – С того момента, как она вошла в мой дом, я мечтал только об одном – чтобы она поскорее исчезла. Она, ее вещи и все, что она присвоила себе без разрешения. Думаешь, что-то изменилось? Думаешь, я к ней привязался? Единственное, что я чувствую, когда ее вижу, – это жалость. Если я и терплю ее рядом, то только ради отца, не хочу с ним ссориться. Пытаюсь жить так, как мы жили раньше. Но я ее не выношу. Меня все в ней бесит. И если ты думаешь, что это не так, то ты действительно ни черта не понимаешь.
«Он врет, – отчаянно шептало мое сердце. – На самом деле все не так…»
– Ты говоришь так только для того, чтобы ее защитить, – заикаясь, пробормотала Клементина.
– Защитить ее? – Мейсон усмехнулся, и его жестокий сарказм был острее ножа. – Я притворился, что сблизился с ней, просто чтобы вернуть то, что мне принадлежит. Я сделал вид, что принял ее, потому что не мог поступить иначе. Ты правда думаешь, что она меня волнует? Я жду не дождусь дня, когда она наконец уберется туда, откуда пришла, и мы с отцом заживем как прежде. Но я не хочу, чтобы у отца из-за нее были какие-то проблемы, поэтому, пожалуйста, не трогай мою семью.
– И ты ждешь, что я тебе поверю? – прошептала Клементина, тем не менее несколько сбитая с толку брезгливым выражением на лице Мейсона. – Ты правда считаешь, что этого достаточно, чтобы я передумала?
При этих словах лицо Мейсона потемнело. Это было что-то впечатляющее: его радужки стали безднами, темными вместилищами первобытного гнева. От него повеяло неистовой злобой, так что даже воздух в раздевалке стал душным. Он медленно подошел к Клементине и сказал:
– Ты как она… Как моя мать. Меня тошнит от твоего чудовищного эгоизма. – Мейсон так грозно возвышался над Клементиной, что она отступила. – Мне плевать, чему ты веришь или не веришь. Но если я узнаю, что ты сделала хоть что-то, чтобы навредить моей семье… – Гнев в его глазах заставил бы любого содрогнуться. – Ты быстро поймешь, что совершила большую ошибку. Короче, держись от нее подальше. Она мне безразлична не меньше, чем ты. Я просто жду того счастливого дня, когда наконец увижу, как она собирает вещички и возвращается туда, откуда притащилась. Теперь тебе ясно? – спросил Мейсон. – Я не хочу, чтобы она была здесь. Никогда этого не хотел и не захочу.
Я сделала шаг назад, почувствовав то же, что и всегда: пустоту в груди, холод, тьму в застывших глазах. Мир вокруг вибрировал, затуманивался, погружался во мрак. Тьма поглотила меня, словно пасть огромного монстра. Отняла у меня решимость, силу, жизнь. Отобрала у меня все. Мне больно до слез.
Отвращение на лице Мейсона, его ярость, его отречение сдавили меня со всех сторон, и я, кажется, сломалась. Нет, я больше не смогу выносить его взгляд.
Я закрыла глаза, представив, как буду и дальше жить, зажатая между криками и пощечинами, между словами, полными ненависти… Терпеть холодность его взглядов снова и снова…
«Нет, – кричала душа, – пожалуйста, нет, остановись!»
«Терпи!» – кричала мне боль, мое вечное наказание.
Но нет, не в этот раз. Я не хотела больше терпеть.
Я почувствовала, как моим телом овладевает некая разрушительная сила и забирает из меня все силы. Мое тело, мое дыхание мне больше не принадлежали.
Я нашла запасной выход, толкнула дверь, и надо мной открылось небо. Я подняла голову, держась за дверь. Сопротивляясь тьме, я отчаянно хотела почувствовать себя частью чего-то. Здесь я больше не хотела находиться. У меня здесь ничего нет и никогда не было.
Я должна была понять это с самого начала. Там, где был отец, только там и есть мой дом. Мой настоящий дом.
Я отпустила ручку двери и, не чувствуя ног, побежала. Я бежала, не осмеливаясь оглянуться назад, как в детстве, когда спешила попасть прямиком в папины объятия.
И пока мир вокруг меня рушился, засыпая ледяной крошкой мое сердце, я поняла, что не должна была покидать то единственное место, которому всегда принадлежала, – мою землю, мое истинное место: Канаду.
Глава 24Hiraeth
Я никогда не была легкомысленной, не совершала ничего безумного, бессмысленного, безрассудного. Я всегда предпочитала уходить в себя, а не убегать – такой я родилась.
Интересно, насколько я изменилась после смерти папы? Узнал бы он свою дочь в угрюмой девушке с серым лицом, которая сейчас смотрела на мир через мутное окно автобуса?
Я домчалась до дома Джона, кажется, за секунду. Смутно помню тот момент. Лестница, мои руки хватают рюкзак и кидают в него несколько вещей: документы, кое-какую одежду, скетчбук и все имеющиеся деньги, бутылку воды и папин альбом.
Я ничего не чувствовала. Даже когда оставляла наспех нацарапанную записку на кухонном столе. И когда села в первый попавшийся автобус, отправлявшийся во Фресно[6].
Я снова была той куклой, сшитой из разных лоскутов, сидящей с соцработницей за столиком в кафе.
Только теперь я поняла, насколько далеко находится мой дом. Мне пришлось проехать на пяти автобусах и поезде, только чтобы добраться до канадской границы.
Пару раз я ночевала на железнодорожных станциях. Однако от этапа к этапу моего странствия ветер становился все свежее и резче, и по ночам я чувствовала, как он кусает меня за лодыжки, когда я лежала, свернувшись калачиком, на металлических скамейках остановок.
Среди смутных воспоминаний о первых часах – бесчисленные звонки от Джона. И сообщения, сначала недоуменные, потом все более тревожные, они наваливались друг на друга, съедая заряд батареи.
Сердце терзалось чувством вины, я представляла его ищущий меня повсюду взгляд, представляла отчаяние не нашедших меня глаз. Боль разъедала меня, и я успела отправить ему только короткое, жалкое сообщение: «Я в порядке», прежде чем мобильник разрядился.
Никогда в жизни я не чувствовала себя такой опустошенной. При пересечении границы возникла проблема. Автобус остановился, пограничники начали проверять документы пассажиров, очередь дошла и до меня.
– Несовершеннолетние не должны путешествовать одни, – сказал мужчина в форме, строго глядя на меня.
Меня выпроводили из автобуса и заперли в офисе, где офицер проверил мое удостоверение личности. Он также попросил у меня паспорт и, рассматривая цепкими глазами страницу, где было указано мое гражданство, стал спрашивать, куда я еду и с какой целью.
Я объяснила, что просто еду домой.
– Несовершеннолетние не должны путешествовать одни, – повторил он, проверяя визу и прочие выездные документы, выданные канадскими властями.
Я родилась и выросла в Канаде, я не иностранка, просто возвращалась в свою страну. К тому моменту я была в пути уже более тридцати часов. Пришлось долго убеждать офицера и еще двоих, пришедших к нему на подмогу, что мои документы в порядке. В конце концов после всех расспросов и уточнений меня пропустили.