Потребовалось еще два дня, чтобы добраться до далекой земли Юкон. Время между автобусами я проводила, скрючившись в три погибели на сиденьях в залах ожидания, натянув на голову капюшон толстовки и надвинув на лицо кепку. Глядя на бездомных на остановках, я, хотя мне этого не хотелось, чувствовала себя похожей на них.
Но все изменилось, когда перед глазами возник столь знакомый мне пейзаж. Чем дальше на север я продвигалась, тем зеленее становились леса. Капли дождя блестели на ветвях, как бутылочные осколки на свету. И шар солнца сиял на склонах между белыми облаками и снежными горами. Это моя Канада!
Наконец-то я дома.
Воздух щипал кожу. У воздуха был запах, тот самый. В лицо ударил внезапный порыв ветра, и я прикрыла глаза, глубоко вздохнув: наполнила легкие этим ветром и поняла, как сильно я по нему скучала. Я действительно вернулась.
Идя по улице, я слушала, как земля хрустит под ногами. Всю дорогу к дому меня не покидало ощущение, что я двигаюсь, как сломанная марионетка, волоча за собой оборванные нити, на конце каждой из них было сожаление. Но, продвигаясь по дороге в окружении гор, знакомых мне с рождения, я чувствовала, что здесь, среди них, я смогу исцелиться. Лучшего лекарства мне не найти.
Я подняла глаза. Дорога раздваивалась, извиваясь в снегу, как лента. И я шагнула на заветную тропинку из моих воспоминаний.
Ничего не изменилось. Вот поленница, накрытый брезентом пикап, ржавый почтовый ящик. А чуть дальше, на фоне лиственничного леса, бревенчатый домик, аккуратный, целехонький – такой, каким я его и оставила.
На мгновение я потеряла чувство реальности. Я вернулась в то время, когда приходила из школы и через окно с улицы видела нашу гостиную. В духовке пеклось печенье, и по дому витал аромат имбиря.
И папа как будто был там, стоял ко мне спиной. Только что нарубил дров, рукава свитера закатаны до локтей, и пар от дыхания делал его еще более реальным, чем когда-либо. Делал его живым… У меня перехватило дыхание.
За окном промелькнула тень. Напрасная надежда лихорадочно забилась в моем сердце. Я побежала к дому, несколько раз споткнувшись на гравиевой дорожке. Рюкзак хлопнул меня по спине, когда я достала связку ключей и, взлетев на крыльцо, вставила нужный в замок.
Я распахнула дверь и замерла на пороге.
Он обернулся, стоя у плиты. Кудри были, как всегда, растрепаны, а глаза сверкали улыбкой, когда он сказал: «С возвращением, Айви».
В полумраке гостиной мелькнул пушистый хвост – енот шмыгнул мимо дивана и протиснулся в дыру в разбитом окне. Я стояла в дверях, окруженная тишиной.
Надо же, на мгновение я действительно поверила, что найду его здесь.
Я медленно обернулась и посмотрела на доски крыльца, на которых виднелись следы только моих ног. Его здесь не было.
Ветер дул сквозь мрамор надгробий, неся запах земли и снега. Вокруг меня снова царила тишина. Кулон покалывал кожу под свитером, пока я смотрела на белую плиту, чтобы напомнить, что он тут, никуда не делся. Что папа когда-то был рядом со мной.
Не безумие разрывало мне грудь: даже если мир продолжал жить своими заботами, существовала жизнь, в которой папа был со мной.
У меня не хватило смелости прикоснуться к плите. Мне казалось, что если я это сделаю, то распадусь на куски. Я, хрупкая и никчемная, просто стояла, глядя на папу среди подснежников, которые я ему принесла.
Я хотела показать ему, какая я сильная, ведь именно такой он меня считал. Но снова видела его в прошлом, когда была маленькой слабой девочкой.
Он тогда сказал мне: «Смотри сердцем», и у меня задрожали веки, душу охватила невыносимая тоска. Он наклонился ко мне, и я рухнула перед ним на колени. Он взял меня за руку, и я смяла кепку в руках, мой лоб покрылся бороздками морщин.
Я хотела сказать ему, что я здесь, рядом с ним, что я пыталась двигаться дальше, но все кричало о его отсутствии: ветер, облака, каждое мое воспоминание.
Какой глупой я была! Дом только там, где был он. Но папа умер, и Канада для меня поблекла, у нее теперь другие краски. Ничто уже никогда не будет прежним. Пустота, которая во мне образовалась, слишком велика, чтобы ее заполнить бревенчатым домом.
Я рыдала, скрючившись у надгробия, думая о том, что папа всегда будет моим солнцем, моей звездой во мраке.
Меня разбудил пожилой смотритель кладбища.
– Простудишься. Лучше бы тебе пойти домой, – сказал он, положив руку мне на плечо.
Я вздрогнула, устремив на него глаза, наверняка красные, опухшие. Он грустно посмотрел на меня и спросил, не нужна ли мне какая-нибудь помощь. Я быстро встала и отряхнула одежду, слишком огорченная, чтобы ответить, а потом ушла.
Было холодно, губы потрескались, а на щеках осталась соль от слез. Доски крыльца заскрипели под ногами. Я, как сомнамбула, вошла в дом, бросила на пол рюкзак.
В доме все было так, как я оставила. Только пыль появилась на полу. Диваны закрыты белыми простынями, через окна проникал тусклый свет облачного дня. Зайдя в свою комнату, я увидела на кровати голый матрас в пластиковом чехле, постояла и посмотрела на него, а потом подобрала рюкзак и пошла в папину комнату.
Каждый уголок, каждый предмет мебели в доме был до боли знаком, но мои уютные воспоминания не находили подтверждения в реальности. На всем здесь лежал серый отпечаток запустения и сиротства.
Что я собиралась делать? Жить здесь одна? Вернуться к своей жизни, как будто ничего не изменилось?
Я оглядела пустой дом. И снова увидела, как мы сидим за столом с чашками горячего шоколада и при теплом свете камина и пишем послания на листочках.
Меня вдруг охватила решимость. Я сжала пальцы, как делала в детстве в минуты жгучего упрямства. Сняла кепку и бросила ее на кровать. Затем завязала волосы резинкой и приступила к работе. Сначала спустилась в подвал, нашла щиток, включила электричество и водяной насос, затем занялась дровяной колонкой: положила в топку два больших полена, а когда огонь разгорелся, закрыла дверцу и вернулась наверх.
Сдернула с мебели простыни и открыла окна, чтобы разогнать застоялый воздух. Потом начала уборку: подмела пол, вытерла пыль в камине, на кухне и в гостиной. То же самое сделала и в остальных комнатах. На все про все ушло несколько часов, и, закончив, я остановилась, чтобы посмотреть на результат.
Передо мной открылась гостиная, теперь теплая и наполненная светом. По левую сторону – большая, идеально чистая варочная панель и дубовый остров в деревенском стиле, благодаря которому в кухне очень уютно. Справа – кожаный диван с журнальным столиком и мягкий красный шерстяной ковер, создававший приятный контраст с темным деревом гостиной. И большой каменный камин – главное украшение этой простой приятной комнаты.
Свечи и рамки с фотографиями дополняли общую картину, воссоздавая приветливую, домашнюю атмосферу из моих воспоминаний.
Теперь все было как обычно.
Я пошла в ванную и разделась. Когда из душа полилась холодная вода, я стиснула зубы и встала под струю. Колонке потребуется некоторое время, чтобы выполнить свою работу. Я смыла с себя грязь многодневного путешествия, пот и пыль и вышла из ванной приободренная.
Надела теплую фуфайку, мягкий жемчужно-серый свитер с рукавами-фонариками и тренировочные штаны. Натянула куртку, сапоги до колен и, выйдя на крыльцо, надела тканевые обрезанные перчатки.
Небо было серебряным покрывалом. Брызги застывшего снега побелили землю и верхушки деревьев.
Я стянула брезент с пикапа и попытался завести машину. Аккумулятор капризничал. На морозе такое часто случалось, и я помнила, где лежит зарядка с клеммами, но через несколько минут пикап все-таки завелся.
Я поехала в город за покупками. От папы мне остались кое-какие деньги, на первое время хватит, но потом я должна буду найти способ зарабатывать себе на жизнь. В магазине некоторые люди смотрели на меня, шепча себе под нос, спрашивая, действительно ли это дочь Нолтона, но я надвинула кепку на лицо и ни на кого не смотрела.
Когда я вернулась, дом поприветствовал меня нежным теплом. Я убрала в холодильник молоко и остальные продукты и в этот момент вспомнила о мобильном телефоне.
Немного подзарядившись, он ожил и выдал каскад уведомлений. Кроме Джона, мне безрезультатно звонили Карли, Фиона и нескольких неизвестных абонентов.
Я закусила губу и отправила Джону сообщение. Рано или поздно мне придется с ним поговорить. Но сейчас я не могла оставить его в тревожном неведении. Я совершила ошибку, уехав без объяснений, и меня мучило раскаяние. Я написала, что со мной все в порядке, что он ни в чем не виноват, ведь он старался сделать мою жизнь комфортной и счастливой, он – последний человек в мире, которому мне хотелось бы причинить боль. Оставалось только надеяться, что он поверит в мою искренность.
Через несколько минут, сидя за столом у окна и чистя ружье, я думала, простит ли меня Джон, как вдруг внезапный шум заставил меня поднять голову.
Не ослышалась ли я?.. Однако вскоре мне показалось, что среди тихих звуков леса я уловила какой-то хруст. Возможно, мой знакомый енот все еще крутился возле дома. Я вздохнула и пообещала себе не оставлять мусор во дворе, иначе этот нахаленок никогда не уйдет.
Я вернулась к делу: провела тряпочкой по стволу и перевернула ружье другой стороной.
Послышался громкий удар в дверь, и я подпрыгнула.
Это было так неожиданно, что тряпочка выпала у меня из рук, а я так и осталась сидеть с вытаращенными глазами и дергающимися пальцами на ружье. Когда я услышала удар снова, сердце ушло в пятки.
Собравшись с духом, я отодвинула стул и встала. То ли снаружи был двухметровый енот, то ли глупый медведь пытался пролезть в дом.
Я взяла в руки ружье, но в этот момент дверь распахнулась.
Вместе с холодным дуновением в дом ворвался запах леса. Моему ошарашенному взгляду предстала внушительная фигура человека в шарфе, натянутом на нос, с рюкзаком, в шерстяной шапке, брюках карго, черной куртке и паре армейских ботинок. Он вошел в дверь тяжелыми шагами.