ствительно верно, что сила некоторых вещей заключается в их величайшей красоте.
Домой мы вернулись очень поздно.
Мою комнату заливал розовый свет: небо было похоже на акварель, а океан на горизонте сверкал, как шкатулка с драгоценностями.
Я остановилась в дверях и поблуждала по комнате взглядом. У стены больше не громоздились коробки. Не осталось никаких «но» и «если» в пластиковых пакетах. В углу на мольберте стоял холст, полный красок, а у окна висело несколько карандашных набросков.
Над кроватью красовался вымпел с канадским флагом, а с комода мне улыбалась наша с папой фотография.
Здесь были моя обувь и одежда, мои книги на полках и мой игрушечный лось, которого Мириам каждый раз после уборки клала спать на подушку.
Теперь комната была моей. Окончательно и бесповоротно.
Я осторожно поставила диплом на комод и прислонила его к стене. Провела пальцами по стеклу, и меня охватило редкое невероятное чувство, которое я не смогла бы описать словами. Где бы он ни был, я была уверена, что папа сейчас улыбался.
– У тебя здесь холодрыга.
Я обернулась на звук этого голоса.
Мейсон вошел, взглянув на кондиционер и слегка скривив верхнюю губу. Непонятно почему, но мне начинало нравиться раздраженное выражение его лица.
– Как думаешь, твой отец недоволен? – спросила я, когда он подошел.
Джон так до сих пор ничего и не сказал. Я-то надеялась, что он обрадуется, узнав о нас с Мейсоном. Когда мы помирились, я увидела в глазах Джона искреннюю радость, как будто он почувствовал, что отныне наша жизнь станет только улучшаться.
Однако по его потрясенному лицу я поняла, что, взяв меня с собой, он неосознанно принял на себя ответственность и обязанности отца. Все, даже негласные и неписаные, как, например, обязанность отпихнуть любого, кто положит на меня глаз. Наверное, он сильно расстроился, когда понял, что тот, кого следовало пнуть, его сын.
– Отец справится. – Мейсон рассеянно рассматривал диплом. – Просто он такого от нас не ожидал.
«Никто этого не ожидал, – промелькнуло у меня в голове, пока Мейсон пристально смотрел мне в глаза, – даже мы с тобой…»
Мейсон склонил голову. Розовый закат опалил его лицо, превратив радужки в две слюдяные линзы.
Он поднял руку, медленно снял с меня кепку и положил ее на стол. Он смотрел внимательно и ничего не говорил. Я стояла неподвижно и ждала момента, когда он дотронется до меня. От уверенного прикосновения его пальцев к моей щеке по спине пробежала дрожь. Я позволила ему гладить мое лицо, ласкать его с нежностью, которая, казалось, несвойственна таким сильным рукам.
– Ты больше не убегаешь, – пробормотал Мейсон, – ведь так?
– Ты скажи мне, – прошептала я.
– Нет, ты мне скажи.
Мейсон обхватил мое лицо ладонями, его дыхание смешалось с моим. Я наслаждалась его близостью.
– Я хочу услышать, как ты это сама скажешь.
– Я никуда не ухожу, – выдохнула я, глядя ему в глаза.
Эти слова разошлись по извилистым тропинкам его души.
Я еще многого не знала о Мейсоне. Внутри его радужек еще столько непознанных вселенных. И мне хотелось изведать их, все до единой.
Я искала это чувство среди людей, высматривала в их глазах, а нашла внутри себя.
Теперь мне хотелось лишь одного – переживать это чувство всем своим существом.
Я встала на цыпочки, и Мейсон наклонился, чтобы меня поцеловать.
Мы росли, не зная друг друга. Мы жили в двух далеких мирах.
Но возможно, бывает такая связь, которая не зависит от времени и пространства. Она преодолевает любые барьеры и создает совершенно особенный рисунок судьбы.
Такой, как у нас с Мейсоном.
Глава 27С самого начала
Я ненавидела больницы. Надеялась больше не почувствовать этот запах. Удушающая тошнота и чувство беспомощности напомнили мне о том времени, когда я потеряла все.
Наши шаги эхом разнесло по коридору, и я снова почувствовала себя потерянной и одинокой.
Мы шли быстро, почти бежали. Сердце колотилось, руки вспотели, рядом слышалось учащенное дыхание Мейсона. От беспокойства я не могла ни о чем думать, разум затуманился.
Наконец мы притормозили у двери в палату. Я распахнула ее, и нам открылась комната, полная света. Джон был там, в кровати.
– Эй, – сказал он, немного смущенный.
Я не могла дышать. Судорожно осматривала Джона, разглядывая каждый сантиметр его лица. Оно у него было спокойное и светлое, волосы причесаны. На запястье… повязка?
– Я же говорил вам, что со мной все в порядке, – пробормотал он виноватым голосом, заметив, как мы испуганы.
«Я упал, и меня отвезли в больницу», – говорилось в его эсэмэске. В тот момент я почувствовала, что умираю. Из сердца поднялись ужасные воспоминания. И запаниковала не только я одна: впервые на лице Мейсона я увидела муку, столь же глубокую, как и моя собственная.
– Что с тобой случилось? – хрипло спросил Мейсон.
– Коллега уронил какие-то бумаги. Я поскользнулся на них и приземлился на запястье, чуток ударившись головой, – объяснил Джон.
Я молчала, но не могла удержаться от того, чтобы не разглядывать его с жадным вниманием. И еще раз отметила, что глаза у него ясные, вид ухоженный, свежевыстиранная рубашка подчеркивала теплый цвет лица.
Ничего страшного не случилось, он в порядке. Джон в порядке.
Из моей груди вырвался прерывистой вздох облегчения. Я почувствовала, что Мейсон тоже расслабился, озноб напряжения прошел.
– Простите, что заставил вас волноваться.
Джон снова виновато улыбнулся и коснулся руки сына, стоявшего у койки. А когда он встретился с моими измученными глазами, солнечный луч протянулся от него ко мне, моментально согревая.
И тут я увидела, что в палате мы не одни. Сидевшая рядом с кроватью Джона женщина, словно магнит, притянула наши взгляды к себе и удерживала, как будто только их и ждала.
– Какого черта она здесь делает? – раздалось шипение, от которого я вздрогнула.
При звуке этого полного ненависти голоса по коже у меня побежали мурашки. Я повернулась к Мейсону и увидела в его глазах ледяную злобу.
Это были не те глаза, которые я знала. Они изливали темный, неистовый гнев, собиравшийся в расщелинах его души, в которые никто никогда не мог заглянуть.
Я сразу поняла, что это та самая женщина, память о которой до сих пор хранили стены дома Крейнов.
– Я пришла обсудить кое-какие дела с твоим отцом, – спокойно ответила она.
У нее был низкий, приятный голос, источавший роковое обаяние.
Больше всего меня поразила ее внешность. Красота Эвелин была утонченной, загадочной и чувственной – я никогда в жизни не встречала таких ярких женщин. Гордая осанка говорила о ее самоуверенности.
– Я узнала, что отца привезли сюда, и предложила ему помощь.
– Нам ничего от тебя не нужно, – перебил ее Мейсон ядовитым тоном.
Эвелин приподняла уголки губ.
– Я слышала, ты выиграл последний поединок. Ты получил мой подарок?
– Можешь приклеить его себе…
– Мейсон, – прошептал Джон.
Эвелин медленно щелкнула языком, устремив веселые глаза на моего крестного.
– Надо помыть ему рот с мылом!
Мейсон дернулся от возмущения, и отец крепче сжал его руку.
На Джона обрушился беззвучный поток жгучего негодования: сын смотрел на него гневно, и я чувствовала, какие огромные усилия прилагал Джон, чтобы погасить в нем яростный порыв. Мейсон мог одной левой схватить свою мать и вышвырнуть ее из палаты. У него хватило бы и сил, и желания.
И снова проявилась их глубокая связь: Джон был не просто его отцом, он был всем для своего сына.
От Эвелин не ускользнула эта сцена. Я видела, как ее холодные глаза смотрели на обоих, и в ее взгляде было что-то, чего я не могла понять. Уязвленное самолюбие? Зависть? Ревность? Привязанность к сыну, которого она сама выбросила из своей жизни, но который, несмотря ни на что, оставался ее ребенком. Нет, в ее взгляде не было ничего от материнского чувства – скорее, она проиграла поединок, и натура победителя не могла с этим смириться.
– Пожалуйста, подожди снаружи, – пробормотала она.
– Я не собираюсь нигде ждать, – ответил Мейсон, едва сдерживая гнев.
Он схватил меня за руку, чтобы увести из палаты, и только тогда его мать всмотрелась в мое лицо под козырьком кепки.
– Кэндис, – прошептала она.
Я остолбенела, а Эвелин продолжала задумчиво на меня смотреть.
– Ты дочь Роберта.
– Пошли, – сквозь зубы сказал Мейсон, потянув меня к двери.
Мейсона раздражало, что его мать разговаривала со мной, потому что он не мог выносить ни малейшего ее вмешательства в свою жизнь.
Я старалась не отставать, только обернулась от двери и увидела, как Эвелин встала и направилась в нашу сторону. Она была высокой, гибкой, как пантера, с пухлыми губами и темными волосами, обрамлявшими ее прекрасное лицо. Мейсон многое от нее взял.
– Вы знали моего отца? – спросила я.
– Я знала твою мать. О, ты очень на нее похожа.
– Тебе необязательно с ней разговаривать! – Мейсон подошел к матери вплотную и словно плюнул этими словами ей в лицо.
Я знала, что ему больно ее видеть, знала, что он хотел вычеркнуть ее из своей жизни и страдал, оттого что не мог этого сделать. Сколько раз он смотрелся в зеркало и видел в себе ее!
– Ты хочешь лишить ее права говорить со мной? – Мать смотрела на него с иронией. – Какой ты, оказывается, собственник, Мейсон. Кто ты для этой девушки?
– Неважно, тебе этого все равно не понять.
Мы уже были в коридоре, и медсестра наблюдала за нами со своего поста. Эвелин заметила это, и ее глаза скользнули по мне с неожиданным любопытством.
– Я знала ее родителей. Может быть, она хочет остаться здесь и поговорить со мной. Ты этого не допускаешь, Мейсон?
Он стиснул челюсти, затем посмотрел на меня сверху вниз. Как мне ни хотелось огорчать Мейсона, но его мать права. Я никогда не встречала никого, кроме Джона, кто знал бы маму и папу, и мое замешательство было равносильно положительному ответу.