К этому моменту А. С. Енукидзе уже «сознался». Характерно, что как доказательство вины использовался один и тот же ход – личные контакты с подследственным. Енукидзе был знаком с Тухачевским с первых послереволюционных месяцев как руководитель Военного отдела ВЦИК, где Тухачевский работал, он же давал ему рекомендацию в ВКП(б) в 1918г.
Енукидзе находился под следствием уже почти полгода (он был арестован 1 февраля 1937г. вХарькове, где после исключения в 1935г. из партии и снятия со всех государственных постов работал начальником Харьковского областного автогужевого транспортного треста [333]), но еще не был осужден. К смертной казни его приговорили на четыре с лишним месяца позже, чем Тухачевского.
На допросе от 30 мая 1937г. Енукидзе сообщил: в 1932г. от одного из руководящих членов «блока организаций правых и троцкистов-зиновьевцев» Томского он узнал, что по решению блока создан «единый центр [штаб] военных организаций [в рядах РККА]» [334], в который якобы входили Корк, Путна и Примаков во главе с Тухачевским, привлеченным в организацию А. И. Рыковым» [335].
В том же протоколе Енукидзе утверждал, что по заданию блока в начале 1933г. Тухачевский пришел к нему в кабинет для установления связи между блоком и «военным центром». Тогда же они условились о следующей встрече, но, по словам Енукидзе, больше с Тухачевским он не встречался, поддерживая связь с «военным центром» через Корка [336].
В обвинительном заключении ГУГБ НКВД СССР от 2 июля 1937г., утвержденном прокурором СССР Вышинским 28 октября 1937г., в частности, говорится, что следствием по делу А. С. Енукидзе, а также его личными показаниями было установлено, что он, «начиная с февраля 1934г. входил в состав единого антисоветского центра» и «осуществлял связь между центром и антисоветской организацией в НКВД – через Ягоду и между центром и военной организацией через Тухачевского» [337].
Также А. С. Енукидзе обвинялся в следующем:
1.Вел подготовку «вооруженного переворота внутри Кремля и разработал план этого переворота», а также «был руководителем и организатором подготовки вооруженного переворота и группового террористического акта в отношении руководителей партии и правительства» («убийство членов Политбюро путем отравления»);
2.«По заданию антисоветского центра вел переговоры в 1934г. вБерлине с заместителем Гитлера по национал-социалистской партии Гессом, в целях установления контакта с германскими правительственными кругами в борьбе за свержение советской власти» [338].
В показаниях арестованных постоянно возникают «дополнительные сведения», не упомянутые в предыдущих – «выявляются» все новые фантастические подробности, которые подследственные «вспоминают» или «раскрывают, решив не утаивать правду». Типичный пример такого рода – заявление арестованного Тухачевского от 29 мая 1937г.
«Народному комиссару Внутренних дел СССР Н. И. Ежову
Через следователя Ушакова.
Обличенный следствием в том, что я, несмотря на свое обещание сообщать следователю исключительно правду, в предыдущих показаниях неправильно сообщил по вопросу о начале своей антисоветской работы, настоящим заявляю, что хочу исправить эту свою ошибку.
Еще в 1928-ом г. ябыл втянут Енукидзе в правую организацию. В 1934-ом г. ялично связался с Бухариным.
С немцами я установил шпионскую связь с 1925-ого г., когда я ездил в Германию на учения и маневры и где установил связь с капитаном фон Цюлловым.
Примерно с 1926-го г. ябыл связан с Домбалем как польским шпионом. При поездке в 1936-ом г. вЛондон Путна устроил мне свидание с Седовым, и я имел разговор о пораженческих планах и об увязке действий антисоветского военно-троцкистского заговора и германского генерального штаба с генералом Румштедт, представителем германского фашистского правительства. Помимо этого в Лондоне я имел встречу с командующим эстонской армией генералом Лайдонером и с американским журналистом в кабинете у Путна (фамилии не помню), приехавшим из фашистской Германии и являющимся гитлеровским агентом. Разговор шел о задачах германского фашизма в войне против СССР… Я был связан, по заговору, с Фельдманом, Каменевым С. С., Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирновым И. H., Ягодой, Осепяном и рядом других.
Впервые на всем этапе следствия в течение четырех дней, я заявляю вполне искренне, что ничего не буду скрывать от следствия» [339].
Упомянутые в заявлении лица – партийные и военные руководители, руководители германского генштаба – действительно контактировали с советским военным руководством. Такова была служебная необходимость.
По мнению эксперта-графолога, авторскими в вышепроцитированном тексте являются, видимо, только первый и последний абзацы. Последующий текст, вероятнее всего, выполнялся под диктовку. Доказательством этого тезиса являются «непривычные для автора построения предложений – более краткие и упрощенные по строению» и кроме того – необычность написания фамилий. «Все фамилии выполнены не одномоментно (различный наклон в каждой из фамилий, различные расстояния между словами, а также различный рисунок знаков препинания, в частности запятых), то есть такое выполнение возможно под диктовку другого лица» [340].
Весьма важным для понимания происходившего представляется и факт участия ОГПУ-НКВД в «сопровождении» деятельности советских военачальников в «немецком направлении» в период советско-германского военного сотрудничества. Контакты руководящего состава РККА с представителями Германии уже с момента их возникновения «просвечивались» советскими спецслужбами и, что существенно, нареканий у последних не вызывали. Примечательно, например, спецсообщение начальника особого отдела ОГПУ И. М. Леплевского председателю Реввоенсовета Ворошилову от 21 декабря 1931г. В сообщении воспроизводилась беседа Тухачевского с германским послом в Москве г. фон Дирксеном по вопросам сотрудничества в области военной индустрии [341]. Именно Леплевский вел дела арестованных по «Делу военных» и, соответственно, не мог не знать истинное положение вещей.
Уборевича, командующего Западным округом, арестовали практически одновременно с Тухачевским, и с этого момента «немецкая карта» стала доминирующей. (Уборевич закономерно считался сторонником «германской модели» развития Красной Армии в конце 20-х гг. Он провел в Германии, стажируясь в немецком Генштабе, почти полтора года и, вернувшись, считался одним из признанных специалистов в области современных вооружений и немецкой военной доктрины.
«Я являлся одним из руководителей военного заговора, членом его центра и намерен Вам сейчас правдиво изложить все обстоятельства связанные с военным заговором, о его участниках и проведенной контрреволюционной работе. В заговор я был вовлечен Тухачевским, который его возглавлял. В состав центра, руководившего антисоветским военным заговором, входили Тухачевский, Якир и Уборевич. Мы поддерживали контакт с Гамарником, которого информировали о всей нашей заговорщической работе, о наших задачах и планах… Предварительно хочу изложить ряд обстоятельств, предшествовавших созданию заговора. Ему предшествовала военно-политическая группировка в составе Тухачевского, Якира и меня, Уборевича, направленная против руководящего единства армии и Ворошилова. Сначала на этой почве произошло мое сближение с Тухачевским. С конца 1933г. Тухачевский сблизил меня с Якиром… так же как и мы, резко критиковал работу Наркома Обороны и выражал свое недовольство руководством Красной Армии» [342].
Вероятно, подобное неудовольствие имело место: конфликт между «техниками» и «конниками» существовал, периодически обостряясь. Действительно, внутри руководства РККА существовала группа военных, недовольных непрофессионализмом Ворошилова. В данном случае это не только интерпретируется как «заговор», но и становится доказательством вражеской деятельности.
Уборевич продолжает: «У Тухачевского большую роль помимо всего прочего играло также личное честолюбие. Когда после смерти Фрунзе было намечено назначение наркомом Ворошилова, Тухачевский был до крайней степени обозлен, он почти все годы впоследствии говорил, что если бы не Буденный и Егоров, то Ворошилов никогда не удержался [бы]…
Как я уже указывал на почве недовольства руководством Красной Армии произошло сближение между Тухачевским, Якиром и мной и несмотря на ряд существовавших между нами разногласий мы сблокировались и вели ожесточенную кампанию против Ворошилова. В этих вопросах нас постоянно поддерживал Гамарник, попутно росли и наши антисоветские настроения. Тухачевский от меня своих антисоветских взглядов не скрывал. Я же с 1933г. испытывал сильное колебание по вопросам коллективизации, считал, что партия проводит неправильную политику… (Уборевич говорит о событиях 1935г.– Ю. К.) Тухачевский начал разговор на тему о предстоящей войне и, обрисовав мне внутреннее и внешнее положение Советского Союза как совершенно неустойчивое, подчеркнул, что наряду с этим германский фашизм изо дня в день крепнет и усиливается» [343].
Эти «признания» по сути отражают умонастроения советской военной элиты: специалисты, часто бывавшие в Германии и, соответственно, имевшие отчетливые представления о ситуации там, предвидели военную опасность, исходившую от возрожденного вермахта. В этом смысле примечательны нижеследующие показания Уборевича, в которых, несмотря на «сценарные», вдиктованные искажения, просматриваются реальные следы анализа.