– Почему хрустящее? Каткан должен быть мягким.
– Потому, что у нас так принято.
– Никогда не была в мире смерт… людей, – заметила Лизея.
Странно было бы, если бы была. С таким отношением со стороны элленари.
Хотя… люди же ходят в зверинцы. Этого я, кстати, тоже никогда не понимала. Ни зверинцев, ни зоопарков: диким животным место на воле.
К сожалению, не представляю, захочет ли бъйрэнгал остаться со мной, когда подрастет. Эта мысль оказалась как-то очень некстати, потому что сама я не собиралась оставаться в Аурихэйме. И даже представить не могла, как Винсент отреагирует на появление в Мортенхэйме такого вот… необычного зверя.
Стоило подумать о Винсенте, и очарование завтрака испарилось. Я сама не заметила, как увлеклась разговором с Лизеей. Увлеклась настолько, что даже забыла о том, где нахожусь.
– Элленари слабеют в вашем мире, – продолжила она, видимо истолковав мое молчание по-своему.
– Слабеют? – Я приподняла брови.
– Да. Магически. Мы теряем до половины силы своей магии, когда переходим границу, а если останемся там надолго, можем опустеть. Поэтому за вами отправили одного из сильнейших… – Лизея осеклась и поспешно добавила: – Почему вы назвали его Льер?
Я хотела ответить и ответила бы, если бы не явление этого самого Льера. Его лжеаэльвэрство вошел в комнату так стремительно, что крутившийся рядом с Лизеей бъйрэнгал подпрыгнул и ощетинился, шипы налились алым.
Хм… а вот это уже что-то новенькое.
Лизея поспешно вскочила, поправляя платье, я же осталась сидеть.
– Не знаю, – ответила я, нисколечко не сомневаясь, что он слышал последний вопрос девушки. – Должно быть, была не в себе.
– Выйди, – велел он Лизее, и та вылетела за дверь так поспешно, что я увидела лишь мелькнувший серебристый шлейф длинных волос.
– Вы сегодня прекрасно выглядите, – сообщила я, даже не потрудившись подняться, – ваше аэльвэрство. Льер!
Последнее относилось к зверенышу, который явно примеривался, чтобы броситься на вошедшего и вцепиться ему в сапог. Вчера, когда котенок приходил в себя после заклинания, я сидела рядом с ним и обнимала до тех пор, пока он не перестал испуганно дергать лапами (подвижность возвращалась постепенно) и пищать. За это мне хотелось запустить в вошедшего подносом, но что-то подсказывало – его не прошибить даже подносом.
Бъйрэнгал, недовольно рыча, приблизился ко мне, шипы снова стали темнеть.
– Что это было? – поинтересовалась я, глядя на мужчину.
– Ты предлагаешь мне общаться с тобой так?
– Ну, вам не привыкать общаться со мной свысока, – хмыкнула я. – Так что я, пожалуй, посижу.
У него как-то резче обозначились челюсти, но Золтеру это шло.
– Если ты про шипы, – произнес он, приблизившись, – то красный цвет означает, что он готов их выбросить, защищая тебя. И умереть. Бъйрэнгалы умирают, когда теряют шипы.
– Эй, малыш, – сказала я, наклонившись к утробно рычащему котенку, – давай обойдемся без геройств, хорошо? Мне не нужно, чтобы из-за меня кто-то умирал. Особенно такая прелесть, как ты.
Прелесть наклонила голову, глядя мне в глаза.
– И потом, если ты умрешь, я останусь совсем одна. Некому будет меня защищать.
– Прекрати паясничать! – донеслось сверху.
Я подняла голову.
– Простите, я забыла, что вы здесь. Вы что-то хотели?
У Золтера привычно потемнели глаза.
– Тебя ничему жизнь не учит, Лавиния?
– Нет, ну почему же, – улыбнулась я. – За время нашего знакомства я научилась многому. Хочешь каткан? – спросила я котенка, который поглядывал то на Льера, то на меня. Я на Льера старалась вообще не смотреть: после случившегося видеть его под личиной Золтера было как-то неправильно, дико и… больно. Что самое удивительное, стоило ему появиться – равнодушия как не бывало!
– Завтра ты будешь присутствовать со мной на празднике рождения Двора Смерти.
– Не буду.
– Лавиния.
– Ваше аэльвэрство? – Я снова вскинула голову и не без удовольствия отметила, что его перекосило от обращения.
– Не заставляй меня быть с тобой жестоким.
– Да кто же вас заставляет?! – искренне изумилась я. – Хотите – будьте. Не хотите – не будьте, это только ваш выбор.
– Хватит!
Он подошел ко мне так резко, что бъйрэнгал снова зашипел. Вздернул меня на ноги, сжимая плечи так, что кожа вспыхнула даже под платьем.
– Уберите свои монаршие… руки, – сказала я, глядя в полыхающие чужие глаза. – Я не пойду с вами никуда, ваше аэльвэрство, а вы не станете настаивать, потому что в противном случае вам действительно придется меня наказать. В отличие от вас я не собираюсь притворяться, что все хорошо. Не собираюсь терпеть ваше присутствие и не собираюсь вам улыбаться. Ни вам, ни вашим подданным. Ты ведь этого хотел, Льер? Хотел получить трон, а тут все так удачно сложилось? Тебе даже не пришлось его убивать, нужно было просто заставить… подвести меня к этой мысли, правда? Ты заставил его поверить в то, что между нами что-то было. Заставил его выйти из себя. Заставил меня ненавидеть его. Все просто и-де-аль-но!
Полог безмолвия растянулся над нами еще до того, как я заговорила о наказании, но сейчас мне больше нечего было сказать. Я сказала все, что думаю, все, что чувствую, и мне было совершенно не важно, что со мной будет дальше.
Наверное, не важно. Мне очень хотелось в это верить, потому что, глядя в эти глаза, я видела другие, совершенно другой образ, который придумала сама. Совсем как когда-то с Майклом.
– Ты действительно этого хочешь, Лавиния? – холодно спросил он. Очень холодно: настолько, что его побелевшие губы казались покрытыми инеем. – Хочешь остаться в этой комнате навсегда? Никогда из нее больше не выходить?
– Единственное место, куда я хочу отсюда выйти, – мой родной мир.
– Что ж. – Его пальцы замерли в дюймах от моего подбородка, так и не коснувшись кожи, но каким-то образом умудрившись обжечь. – Значит, останешься. Будешь сидеть здесь, пока сама не попросишь меня о возможности покинуть эту спальню.
Льер повернулся, окатив меня холодом набирающей силу смерти и тонким ароматом неизвестных мне трав.
– Ненавижу тебя, – выдохнула ему в спину.
Широкую спину, обтянутую темно-синим мундиром, контрастирующим с закатным пламенем волос Золтера.
Движение я почти уловила и даже почти отпрянула, когда сильная ладонь легла на мою шею, возвращая назад. Прикосновение губ было неожиданным и острым, совсем как тот поцелуй на охоте. Невыносимо коротким, оборвавшимся ожогом укуса и непонятной дрожью, прокатившейся по всему телу.
Льер разомкнул губы, по-прежнему касаясь моих губ.
– Твоя ненависть, – произнес он, и от этого непоцелуя мои щеки вспыхнули, – такая сладкая, Лавиния. Продолжай.
Скольжение его пальцев по коже – с шеи на грудь – было бессовестно откровенным, но прежде чем он успел отстраниться, я подалась вперед, впиваясь поцелуем в красивый рот… увы, не его. Мгновение, когда я целую мужчину первой, оказалось для меня диким и будоражащим, возбуждение огнем растеклось по венам и ударило в сердце, заставив его ненадолго замереть. Вплетенные в раскаленные волосы пальцы горели так же, как полыхала я, и только глухой стон, коснувшийся губ, заставил меня опомниться.
Я подалась назад, глядя Льеру в глаза: сумасшедшие глаза, сменившие цвет на родной темно-синий. С силой уперлась ладонями в грудь, оттолкнула.
– Представляешь, каким было бы продолжение? – спросила шепотом, очертив пальцами его скулу. – Представляй. Только это тебе и остается.
На этот раз я отвернулась первой и вместе со стуком двери услышала удар сердца. Первый, как мне показалось, за все это время.
Не совсем отдавая себе отчет в том, что делаю, приблизилась к стене, прижалась пылающей щекой, позволяя холоду втекать в меня. Аурихэйм действительно меня изменил, и я понимала, что возвращение домой этого не отменит. Не знаю, что будет с моей магией, но сама я уже никогда не стану прежней.
12
После ухода Льера я занялась тем, что аккуратно составила посуду на поднос, и, дождавшись, пока Лизея уведет котенка на прогулку, взяла перстень Винсента. В последнее время мне с ним совершенно не везло: брат то пропадал в парламенте, то встречался с ее величеством, пару раз я наткнулась на него спящего – в кабинете и в спальне, прямо поверх покрывала. Ощущение было такое, что его светлость герцог де Мортен полностью ушел в работу, чтобы избавиться от чувства вины за то, что не сумел меня защитить.
Не знаю, говорил ли Эльгер брату про Аурихэйм, но сейчас я искренне сожалела о том, что во сне ничего не сказала Эльгеру про перстень. В таком случае мы действительно смогли бы общаться, пусть односторонне, но… Винсент смог бы передавать мне хоть какую-нибудь информацию. А я могла бы сказать, что люблю его и что он совершенно ни в чем не виноват. Вот только тогда я была настолько потрясена, что совершенно упустила это из виду, а Эльгер по какой-то причине больше не торопился ко мне в сон.
Хотелось бы мне понять по какой.
Покрутив перстень в руках, вздохнула. Сейчас в моем распоряжении не было даже магии, поэтому, упирая острие ножа в кончик пальца, поморщилась. Укол вышел чересчур болезненным, и, едва приложив палец к перстню, я тут же сунула его в рот.
Когда магическая дымка рассеялась, я увидела Винсента за столом в кабинете. Казалось, за это время он постарел еще сильнее, словно из него тоже что-то вытягивало силы, как из Аурихэйма.
– Держи. – Голос Терезы раздался так неожиданно, что я чуть не укусила себя за палец.
Сестра подвинула ему бокал с восстанавливающим зельем, судя по переливающемуся искрами темно-синему содержимому. Винсент хмуро взглянул на нее и получил в ответ точно такой же взгляд. В умении хмуриться они друг другу не уступали, да и в целом фамильные черты Биго – тяжелые надбровные дуги, высокий лоб, разрез и цвет глаз – проступали на их лицах настолько ярко, что всем с первого взгляда становилось понятно: брат и сестра.