Царей да королей в разных землях встречалось довольно, но таких, как в Тридевятом царстве, видывать не приходилось. Взимать налоги и просто бездолить подданных государь был всегда готов, а вот защищать их в лихую годину не торопился: отсиживался за стенами замка в окружении закованных в сталь рыцарей. Такое дело показалось Ивану непригожим, замок он разрушил (ломать не строить), а вот с рыцарями простым кулаком совладать не удалось, пришлось клювач в ход пускать – вполсилы, обушком по шеломам. Звону задал – издаля слыхать было!
На тамошнем языке такое дело называлось афронтом и почиталось за большую обиду. Ежели это слово на русский перетолмачить, то получится «а в лоб?». В целом разницы не много, но «афронт» звучит красивше.
При этом во всех странах, начиная с родных краев, ходили смутные слухи о ведьме, что прилетала неведомо откуда. Огненной кометой проносилась она в поднебесье, знаменуя падеж скота и мор людям, недород, лесные пожары и иные беды. Не брезговала злодейка и отдельные семьи бездолить: крала детей, наводила порчу, вызывала бешенство лесных зверей и домашних собак.
Как и все живущие на краю мира, ведьма не пряталась, а что изба ее стояла посреди леса – так там повсюду лес, а людей вовсе не живет. Зато единственная тропа выводила прямиком к логову ведьмы; и захочешь – не промахнешься.
Здесь первый раз Ивану пришлось по-настоящему сражаться. Жутковато стало, когда тысячелетние дубы, окружавшие ведьмино жилище, разом сдвинулись с места и, похохатывая, кинулись на Ивана. С дубами-скоморохами управляться – это не рыцарям афронт устраивать: тут и сила нужна, и ловкость недюжинная. Ведьма в это время заполошно металась у крыльца и что-то колдовала зловредное; Ивану недосуг было разбираться. Это потом, когда последний из дубов протянул корни, ведьма взмолилась: «Иванушка, родненький, не убивай!»
Ночь Иван преспокойно проспал на сеновале. Откуда у старухи взялось свежее сено, он не спрашивал; покосов в округе не наблюдалось, да и всего скота у ягинишны был кот дивной дымчатой масти.
– Ты, я вижу, человек отважный, – приветствовала его поутру колдунья. – Я, грешным делом, думала, ты всю ночь будешь караулить, чтобы я тебя сонного не прирезала, а ты в сено завалился и захрапел в ту же минуту. А ну как я тебя и впрямь бы прирезала да на мясо пустила? Мне это раз плюнуть.
– Чего ж не попробовала? – добродушно спросил Иван.
– Зрячий камень у тебя на груди для чего висит? Я ведь тоже не слепая, видеть могу. Впрочем, нечего лясы точить. Собрался, так иди. Тут не собьешься, дорога натоптана, а кем – лучше не спрашивай. Как тропа раздвоится, тут тебе и конец пути. Речка там и мост через нее. Ты сдуру-то на мост не суйся, сначала налево сходи. Там моя сестра живет, не стоит ее так просто за спиной оставлять. Только помни: она меня поужаснее будет, я рядом с ней – девчонка.
– А там и третья сестра наметится?
– С чего взял?
– Так в сказках у Ивана на пути всегда три ягинишны.
– Ты, Ваня, гляжу, еще в бабки да в лапту не наигрался, старушечьих сказок не наслушался. Детство в тебе бурлит. Сестрица моя на самой границе человечьего мира живет. Дальше будет тебе только битва с неведомым злом – и ничего боле. Я зло понятное, тутошнее, а что тебя там ждет – не скажу, потому как сама не знаю.
– Спасибо за совет, – поклонился Иван. – Пойду я. Сестре привет передавать?
– Вот еще… Триста лет она без моих приветов жила и не скучала. Пусть еще столько же живет.
С тем Иван и ушел, не оглянувшись.
Лес на пути стоял выродившийся, гниловатый. Такой ни в работу, ни на дрова негож. И зверей не видно, и птиц не слыхать. Но тропа отчетлива, и не потому, что вытоптана, а просто не заросла. По тропе Иван два дня шел, живой души не встретив и даже лягушки или другой никчемной твари не видав. Ночевал там же, на тропе. Выбирал место посуше, рубил валежник, разводил костер. Догрызал остатки краюхи, заработанной в жилых местах. На третий день вышел к развилке. Одна нехоженая тропа взбегала на мост, другая уводила налево, где, по словам колдуньи, жила ее преужаснейшая сестрица.
Река Ивану не понравилась. Словно и не река была, а ров, полный не то недвижной черной воды, не то загнившей крови. Над поверхностью черной жижи слоился туман, смердело сладкой трупной вонью. Зато мостик был хорош. Кажется, лишь вчера срублен из нездешней светлой древесины: бревна чисто ошкурены, доски гладко выстроганы, перильца обустроены с балясинами. Иди себе, не чуя плохого, но ведьма предупреждала нахрапом на мост не соваться, да и без ее лиходейских советов Иван бы обошелся: зрячий камень на груди раскалился и на мост идти не велел.
Иван свернул налево. Шел сторожко, готовый в любой миг выхватить из-за кушака топор, но все было тихо. Даже выйдя к покосившейся, мохом заросшей избушке, врага Иван не обнаружил. Дверь повернулась на скрипучих журавелях, и Иван увидел старшую ведьму.
– Ага! – сказала она. – Добрел-таки. Заходи, раз так.
Изба была как изба, бабушкина избушка немногим краше. Те же горшки, кадушки, миски. Такая же кочерга возле русской печки, такие же ухваты. Давненько Иван русской печки не видывал: в чужих краях и топят, и готовят чудно, не как дома обвыкши. Казалось бы, такие же люди, а щей сварить не умеют.
– Что башкой вертишь? Никак русским духом пахнуло? – спросила ведьма.
– Есть маленько.
– То-то и оно, что маленько. Русский дух не во щах, а в сердце. Душа это, понял? А у меня души нету, одна видимость осталась. А щаной не дух, а запах.
– Ты, бабушка, на себя не клепли. Встретила ты меня по-человечески, не напала, с помелом не кинулась.
– Чего на тебя кидаться? Я и без того знаю, что ты меня сильней. А миром с тобой поговорить – горшки целей будут. Ты же не с меня шкуру сдирать идешь, а на тот берег. Я тебе дорогу покажу, и иди себе по-хорошему, от меня подальше.
– Умно говоришь.
– Что же мне, дурней выворотня чащобного быть? Чать не первый год на свете живу. А ты слушай, что я говорю. Уму я тебя не научу, а разуму, пожалуй, что смогу. Через реку, ты уже понял, ни живому, ни мертвому хода нет: сожжет так, что и пепла не останется. В стародавние года змеи крылатые по воздуху летали на людские города, а оттуда летучие корабли с войском, но теперь по поднебесью пути нет ни нашим, ни ихним. Остается мост, но и там путь давненько закрыт. Ключ нужен. А где ключ лежит, одна я знаю. Хочешь, прямо сейчас и пойдем. Погляжу, хватит ли у тебя сноровки ключик взять.
Иван, уже понадеявшийся, что его, словно в сказке, накормят, напоят и в баньке попарят, сглотнул голодную слюну и пошагал вслед за ведуньей.
Пришли на плотное место. Лес вокруг пригожий, трава на поляне не сорная. Родничок журчит, перебирает песчинки, а чуть в стороне на холмике растет дубище, да такой, что тысячелетние скоморохи перед ним подростом кажутся.
Тут и слепой разглядит, где ключ искать следует. Хотя ключ, что закопан, и ключик, что журчит, – тоже, может быть, неспроста.
Сначала Иван к ручью подошел. Спросил у ягинишны:
– Пить отсюда можно?
– Отчего ж нельзя? Я пью, жива покамест.
Иван напился, лицо умыл и, повеселев, спросил:
– А ключ?
– Туточки, под дубом, где ж еще. Только учти: клад заколдован. Чем быстрее копать станешь, тем быстрее он от тебя в землю уходить будет.
Иван подошел к дубу, задумчиво оглядел его. Коснулся было топора, но тут же опустил руку. Попытался облапить ствол – куда там! – тут не три, а все пять обхватов получится.
– Когда ж ты вырасти успел, этакий красавец, если под тобой ключ закопан? Может, его и вовсе не закапывали, а так, меж корней подсунули? Тогда вовсе копать не надо. Ну-ка, попробуем…
Иван уперся левым плечом в дуб, поднажал. Ноги до колен ушли в землю, дуб заскрипел, но устоял.
– Что ж ты, мать сыра-земля, меня не держишь? Тону, ровно болото под ногами.
– Камычец подложи, – посоветовала ведьма. – Неподалеку валунок брошен, так он в самый раз подойдет.
Иван выдрал ноги из земли, прикатил камень.
– На нем вроде как письмена вырезаны.
– Сам читать не умеешь, что ли?
– Не довелось выучиться.
– Эх ты, а еще на битву собрался. Сила есть – ума не надо… Ладно уж, растолкую надпись. Камень прежде у моста стоял, и было на нем высечено: «Направо пойдешь – богату быть, налево пойдешь – женату быть, прямо пойдешь – убиту быть». Прямо – через мост, там и сейчас быть убиту. Налево – ко мне. Теперь-то невеста устарела, а прежде я хороша была. Направо – домой вертаться. Там с твоей силищей да со зрячим камнем на груди ты, Ваня, живо богатством охинеешь, Кащей иззавидуется. Да ты за топор-то не хватайся, это я так, объясняю, что к чему. Прикатил камень – так и делай, что задумал, а я погляжу.
Иван пристроил камень половчее, плащовой стороной к земле, уперся левым плечом в дуб, ногами в валун. На этот раз нажал сильнее. Дуб накренился, с обнажившихся корней посыпалась земля. Совсем валить дуб Иван не стал, сунул свободную руку меж корней, малость порылся там вслепую и со словами: «Никак есть что-то!» – выволок на свет тяжелый обоюдоострый меч.
– А где ключ?
– Во простота! – восхитилась ведьма. – Меч-кладенец за ключ не считает! Этим мечом что угодно отворить можно.
– Уж больно не похож…
– Ты вспомни, как в деревне богатый мужик идет амбар отпирать. Ключ деревянный на плече несет, словно оглоблю. И ничего, запирает этим ключом амбар и отпирает. А кладенец для таких дел куда как способнее. Как взойдешь на мост и начнет к тебе огненный туман подступать, так ты его не руби и не кромсай, ярость тут не к месту, а режь потихоньку, как студень в миске режут. Да смотри, если какой шматок на мостки упадет, ты его сразу затаптывай, а то загорится мост за твоей спиной, живым не уйдешь.
– Лапти, видно, надо мокрым мохом обернуть, – заметил Иван.
– Тебе лучше знать. Мне на веку случалось пожары устраивать, а тушить не доводилось. Ты туман режь, куски в воду кидай – да не увлекайся смотри. Как туман кончится, тут тебе и другой берег будет.