– И что там?
– Вот этого не скажу. Сама не знаю, и никто не знает. Болтают всякое, но ты вранью не верь. Одни говорят, будто там великан Ратибор караулит; ноги в землю вросли, голова в облаках. Другие брешут про змея многоглавого, что смолой жжет и огнем палит. Третьи бают, что сидит там мужичок с ноготок, борода с локоток. Кого увидит, с одного щелчка по ноздри в камень вбивает. А что там на самом деле, ты узнаешь, но уже никому не расскажешь. Ну что, пойдешь лапти мохом обвязывать, по огню ступать – или пятки дегтем смазывать, домой бежать?
– Погоди, не торопи меня в пекло прыгать. Еще не все земные дела переделаны.
Иван подошел к накрененному дубу и силою выправил его. Утоптал землю вокруг ствола.
– Корней я ему не порвал – значит, выправится и будет дальше расти. Одно славное дерево на весь лес – нельзя губить. Еще камень поставить как следует – и совсем стройно станет. Нехорошо после себя развал оставлять.
– Да уж, порядок ты навел… – протянула ягинишна. – Камень придорожный вверх тормашками поставил. Теперь голову сломаешь, прежде чем надпись прочтешь.
– И так сойдет. Все одно на этом камне одна лжа. Налево ехать, уж не взыщи на слове, невеста молью побита и плесенью покрыта. Направо – богатство неправедное, значит – не богатство вовсе. А прямо… мы еще посмотрим, кому убиту быть. Еще бы ты меня, бабушка, щами накормила да сорочку вымыла, чтобы завтра мне на смертный бой в чистой рубахе выходить.
– Я к тебе ни в стряпухи, ни в прачки не нанималась. А впрочем, плевать. Будешь меня проклинать, так хоть не за это.
Щи у ягинишны были серые, из капустного крошева; наваристые – не продуть.
– Откуда у тебя убоина, да и капуста тоже? У тебя ж ни огорода, ни хлева. Да и дичи в этом лесу не водится; за три дня ни единого следа не встретил.
– От добрых людей, все от них. Это моя сеструха дурная на помело вскочит, летит вопит: «Раздайся, крещеный народ, я лечу!» А я тишком да молчком прилечу, что мне потребно возьму – хозяйка не всегда и хватится пропажи. Тая дура шороху напустит, край разорит, а опосля голодует, а у меня дом завсегда полная чаша. Вот и рассуди: кто из нас умнее?
– Обе хороши, – буркнул Иван. – Одного не пойму: почему твоя сестрица сказала, что ты ее преужаснее?
– Так и есть. И не потому, что я страшнее всех злодействую, а потому, что я ближе к настоящему злу и, по большому счету, мне на все плевать. Кто бы завтра ни победил, мне это без разницы. Рубаху тебе постираю, а там – горите вы все синим пламенем!
– Это оттого, что ты одичала одна, в лесу сидючи. Я тебя потом со своей бабушкой познакомлю. Она тоже на выселках живет, а за людей болеет.
– Нешто я ее не знаю? Я, милый мой, все знаю, что под луной деется. Может, потому, как ты говоришь, и одичала. И тебя мне не жалко, и себя не жалко, а бабушку твою – всех меньше.
На том Иван и отправился на сеновал, который и у крайней ягинишны был полон душистого сеголетнего сена.
Поутру, обмотавши лапти влажным мохом и надевши начисто выполосканную рубаху, пошел Иван на Калинов мост через речку Смердючку искать себе славы, а врагу гибели.
Поначалу все было так, как обещано ведьмой. На мосту случилась не битва, а аккуратная работа, а уж к этому занятию Иван был привыкши. Наконец последний огненный ломоть зашипел в ядовитой воде, и Иван, не получивший ни единого ожога, ступил обомшенной ногой на землю чужого сорока.
Открылось перед ним пустое место. Ни дерева, ни травы, ни бедного лишайника. Жесткий хрящ под ногами, кой-где неокатанные валуны, а дальше все теряется в дымном мареве. И совсем близко – шагах, может, в пяти – сидел на камушке человек. Не железный карла, не великан Ратибор и уж тем боле не многоглавый змей. Сидел, опустив на колени праздные руки, и без улыбки смотрел на Ивана.
– Кто таков? – грозно спросил Иван.
– Это я тебя должен спрашивать, потому как я тутошний, а ты пришлый. Но я о тебе и без того все знаю и потому отвечу на твой спрос. Я тот, кого ты ищешь. Ваши меня честят повелителем зла, а я вовсе не злой. Я просто инакий. Мир мой тоже инакий, ничего вашего в нем быть не должно. Но покоя мне нет, ползет с вашей стороны всякая зараза: радость и жалость, а пуще того – любовь. Вот за это я вас ненавижу и не успокоюсь, пока всех не изведу.
– Что-то ты заговариваешься. Не может человек, каким он ни будь, так думать.
– Кто тебе сказал, что я человек? Это я маску надел, чтобы с тобой говорить. Ты в глаза-то мне загляни.
Иван глянул – и отшатнулся. Не было в глазах сидящего ничего. Безграничная пустота смотрела оттуда.
– А ежели я сейчас тебе голову срублю?
– Не срубишь. Не так ты воспитан, чтобы первым ударить. А хоть бы и срубил… – Рука сидящего коснулась груди. – Куклу эту не жалко, а мне худа не будет. Меня тут и вовсе нет. Так что погоди мечом махать. Сядем рядком, поговорим ладком.
– Я и так постою.
– В ногах правды нет, но если хочешь – стой. Для меня ваша правда и ваша ложь равно бессмысленны. Важно одно: сделать так, чтобы вас не стало.
– А если мы сделаем, чтобы не стало тебя?
– Вот! Наконец я правильные слова услышал! Вы ведь тоже хотите меня изничтожить просто за то, что я есть. Ох, какие битвы кипели здесь когда-то! Я уже ласкался мыслью, как буду выжигать ваши города и села, рощи и чащи, поля и луга. Я бы не оставил ничего, кроме пепла, но вдруг оказалось, что я заперт. Мост, прежде соединявший враждебные царства, стал непроходим. Я еще мог что-то видеть, как-то влиять, но явить полную мощь не мог. Кто знал, что, умирая, ваши воины возводят непреодолимую стену? Но я поклялся, что разобью ее и пройду. Я двинулся по вашему пути, создал великих бойцов, могучих сыновей, но ни один из них не смог преодолеть преграду. Каждый погибший с вашей стороны укреплял стену, и пробить отсюда ее невозможно. Действовать надо от вас. Для этого мне пришлось изучить ваш мир. Я так и не понял, что такое самопожертвование, честность, верность и нежность, но я их изучил. Ты знаешь, в чем разница между храбростью и бесстрашием? А я знаю. У меня было много пленников, которых можно потрошить, и я изучил вас как следует.
– Мой отец у тебя? – перебил Иван.
– Надо же, вспомнил. Что тебе за дело до отца, если ты ни разу его не видел? Туточки он, туточки. Живехонек или мертвехонек – я в этом не разбираюсь.
– Ты думаешь, после такого я смогу тебя пощадить?
– Что ты, как можно… Я тебя щадить не стану, и ты меня не щади. Так будет справедливо – я правильно понимаю?
– Может, хватит языком трепать? Ежели ты и вправду бесстрашен, выходи на битву.
– Погоди, не лезь поперек батьки в пекло. Я еще главного не сказал. Я не просто изучил ваши особенности – я их использовал. В своего младшего сына я не стал вкладывать ни колдовской мощи, ни особой силы, ни даже рабской покорности моей воле. Но я напихал в него побольше честности, сострадания и прочей ерунды, что так ценится у вас. И случилось неизбежное – ты родился там! Ну что, теперь ты понял, к чему я клоню? Отец, о котором ты спрашивал, – это я! А жив я или мертв – судить не мне. Я позаботился, чтобы ты стал хорошим человеком, как это понимают люди: добрым и трудолюбивым. Только такой может пройти всех трех ведьм и добыть ключ. В руки того, кто служит мне, меч-кладенец не дастся.
– Вот ты и соврал, – с облегчением сказал Иван. – Ведьм было только две.
– Ты не только добр, но и глуп. Я полагал, что уж до трех ты считать умеешь. Ну-ка припомни, сколько колдуний видел ты в своей жизни.
– Бабушку не замай! – хрипло произнес Иван.
– Какая она тебе бабушка? Ты Иван Безродный, у тебя ни матушки, ни бабушки нет и вовек не бывало. Нянька она, кормилица, но не бабушка.
– Ничего ты в человеческом сердце не понимаешь. Бабушка – это та, что тебя во младенчестве нянькала.
– Мне и не надо понимать. Главное, что ты сюда пришел и проход открыл. Я и безо всякого понимания любую твою мысль насквозь проницаю. Ты сейчас ждешь, что я воскликну: «Сынок! Наконец ты пришел! Становись во главе моей армии, веди ее на людские города!» А ты гордо откажешься. Так вот, ничего я тебе не предложу. Я же знаю, что на предательство ты не способен и в чужой стан не переметнешься. Ты изготовлен на один раз, свое предназначение уже выполнил и больше не нужен. Так-то, сынок. Я тебя породил, теперь осталось тебя убить.
– Это мы еще посмотрим, – Иван усмехнулся, глядя в разговорчивую пустоту. – У нас, людей, есть былина о непобедимом богатыре Илье Муромце. И знаешь, как с ним татарове управились? Украли у Ильи сына, вырастили, выкормили, как своего татарина, и он отца в бою порешил. А меня не украли, ты сам меня в люди отдал. Не боишься, что тебя та же судьба ожидает?
– Знаю эту сказочку, – сидящий покивал и замер в прежней неподвижности. – Но одного ты не учел. У Ильи сын был единственный, вся сила ему завещана, а ты у меня младший сын, поскребышек. И не тебе ратиться с сотней старших братьев. Смотри, Ваня!
Туманный полог раздернулся, Иван увидел войско своего отца. Были там великаны в стальных шлемах, пронзавших облака, многоглавые драконы, пышущие огнем и ядом, железные карлы с медной бородой, пауки размером с дом, нетерпеливо перебирающие цепкими лапами, еще кто-то, один другого страшней и опаснее.
– Дети мои! – голос повелителя звучал с небес, а внизу и впрямь сидела пустая кукла. – Открылись ворота в мерзкий мир людей. Теперь только дурачок с мечом стоит на нашем пути.
Рев сотни нечеловеческих глоток был ответом. Иван вздохнул и перехватил меч поудобнее.
«Кто умирает на Калиновом мосту, ложится в основание стены, – вспомнил он. – Значит, нельзя ни отступить, ни идти вперед. Буду стоять здесь».
– Об одном помните, – гремело с высоты. – Это мой младший сын, ваш родной брат. Не давите его сразу, пусть он умрет красиво.
Девочка Алина
Посвящается Я. У.
Однажды девочка Алина отбивалась от стаи бешеных волков. Бешеных волков было много, и они очень хотели кушать, поэтому Алине приходилось туго. По счастью, утром Алина забыла позавтракать и тоже была голодной, так что туго пришлось и волкам. Волки заметили, что их почти всех съели, и решили убежать. Но они не подумали, что девочка Алина – чемпион мира по бегу и может догнать их в два счета. Только два волка, которые были чемпионами мира по барьерному бегу, сумели перепрыгнуть забор и сбежать к себе в лес.