Когда Михальчук, недовольный бездарно прошедшим днем, уже собирался уходить, в кармане зазвонил мобильник. Во время серьезной работы мобильник не только выключался, но и попросту оставлялся дома, поскольку гремлин или даже простой прилипала разговоры по мобильнику прослушивает на раз, и последствия это может иметь самые непредсказуемые. Но домашний отдых и толчея в Управлении к серьезной работе отнесены быть не могут.
Звонил Борис Княжнин, старый приятель и дилетантствующий исследователь потустороннего. С тех пор как он узнал, что Михальчук работает в Службе душевного здоровья, от него отбоя не было.
– Слушай, ты когда сегодня заканчиваешь работу?
– У меня вообще-то ненормированный день. Так что сегодня я заканчиваю в двадцать четыре ноль-ноль. А завтра начинаю работу в ноль часов, ноль минут. А что?
– Я встретиться хотел, поговорить кой о чем…
– Тогда я сейчас обедать пойду, а то мне вечером на дежурство, а там не до еды будет. Вот в кафешке, если хочешь, можно будет встретиться.
На встречу Княжнин примчался загодя, но к делу своему долго не мог перейти: мешала проклятая интеллигентность. Наконец начал издали:
– Ты как-то говорил, что нежить очень быстро мутирует…
– Нежить не может мутировать. Мутируют только живые организмы, а нежить потому и нежить, что она не живая.
– Неважно, не будем спорить о терминах. Но все твои подопечные быстро изменяются, приспосабливаясь к новым условиям. Ведь так?
– В первом приближении так.
– А теперь посмотри… Из живых существ быстрей всего изменяются микроорганизмы, которые так же, как и твоя нежить, паразитируют на людях.
– Не только на людях. Просто если нежить паразитирует на болотных лягушках, как небезызвестная царевна, то людей это мало волнует.
– Ладно, не юмори. Я, собственно, вот к чему клоню… Болезнетворные микроорганизмы по мере накопления мутаций теряют вирулентность. Вспомни: в пятнадцатом веке легочная чума была практически смертельной, смертность почти сто процентов. А сегодня и сорока процентов не будет.
– Медицина на месте не стоит. Антибиотики, то да се…
– Безо всяких антибиотиков смертность упала вдвое. А с антибиотиками она еще меньше. Опять же, грипп… Испанка сколько жизней унесла? А нынешние формы – так, легкое недомогание.
– Как раз испанка и была новым штаммом.
– Ничего подобного! В конце шестнадцатого века была описана английская потовая горячка – тоже, судя по всему, разновидность гриппа. Смертность была необычайно высока. А вот выписка из «Всероссийского словаря-толкователя» издания Каспари, начало семидесятых годов девятнадцатого века. Ни о какой испанке еще речи нет, а в статье «грипп» написано, – Княжнин выхватил из пухлой записной книжки листок с текстом и прочел: – «Грипп, катар дыхательных ветвей, появляющийся эпидемически и сопровождаемый сильной лихорадкой и быстрым упадком сил. Иногда ошибочно называют гриппом и неэпидемические катары. Настоящий грипп часто смертелен».
– Ну хорошо, уболтал. И что следует из твоих медицинских выкладок?
– Понимаешь, мы повсюду подходим со своей антропоцентрической меркой. Молчаливо подразумевается, что чума или грипп пылают злобными чувствами и хотят убить как можно больше народу. А они ничего не хотят. Просто-напросто те штаммы, которые оказываются смертельными для организма хозяина, погибают вместе с этим организмом. А если человек отлежался и пошел на поправку, то он и в следующий раз может заболеть, и еще. Готовая, можно сказать, кормовая база для возбудителя болезни.
– Иммунитет вырабатывается, – напомнил Михальчук.
– В том и беда. Поэтому у микроорганизмов порой появляются новые сильно вирулентные штаммы. Но в целом болезни протекают все спокойней и без летального исхода. СПИД на наших глазах из всемирного пугала превратился чуть ли не в рядовую болезнь. Наиболее опасные формы сифилиса попросту исчезли.
– И что дальше?
– А то, что формы нежити должны подчиняться тем же закономерностям, что наблюдаются для прочих паразитарных форм. Я думаю, задача оборотня вовсе не в том, чтобы убить как можно больше людей, а чтобы… ну вот зачем, собственно, оборотень людей убивает?
– А в самом деле, зачем? – насмешливо переспросил Михальчук. – Ты, братец, задаешь вопросы, над которыми люди поумней нас с тобой не одно столетие бились. Пока народ верил в потустороннее, в силы зла и прочую чепуху, то можно было верить и в то, что оборотень дерет людей из любви к искусству и чистому злу. А если, как ты утверждаешь, он просто паразит на здоровом теле человечества, то надо знать, что он со своего паразитарного образа жизни имеет. А этого пока не знает никто.
– Вот я и хочу узнать. Поглядеть, пощупать, так сказать, своими руками.
– Кого пощупать – оборотня или вампира? Не боишься, что он тебя пощупает?
– Не буду я его руками хапать. Мне бы только поглядеть, как он себя в обыденной обстановке ведет.
– Раскрой глаза да смотри. Я потому и работаю день и ночь, что просто так оборотня в латентной фазе от рядового гражданина не отличить. А попадешь под трансформацию – не обессудь.
– Но ты же сам рассказывал… ну, про эту старуху! Мне ее история покоя не дает.
Михальчук криво усмехнулся. История старой вампирши давно стала в Службе душевного здоровья притчей во языцех. Полусумасшедшая старуха жила в доме дореволюционной еще постройки, где ветхие коммуналки десятилетиями ждали расселения. Старуху не любили за неопрятность и вздорный характер, но особого вреда за ней никто не замечал. А вот клопы замучили весь дом, и сладу с ними не было. В конце концов кто-то из жильцов сменил недейственные хлорофос и дезинсекталь на карбофос, который клопа убивает не сразу, давая ему уползти. Тогда и выяснилось, что паразитов насылала вампирша, а потом щелкала насосавшихся крови клопов наподобие семечек. Карбофоса старуха не вынесла, с тяжелым отравлением ее привезли в госпиталь, а затем в Службу душевного здоровья. Были ли в ее жизни нападения на людей, выяснить не удалось, но и отпустить вампиршу домой никто не решился. В старые времена расправа над попавшейся нечистью была бы короткой, но в новой реальности возобладал гуманизм, и старуха мирно окончила свои дни на больничной койке.
– И что тебе в этой истории? Думаешь, мы бабку не изучали? Клиника трансформации в общем-то ясна, а с психикой нежити все неясно. Говорить с ней все равно что с шизофреником: слова произносятся, а смысл ускользает. Хочешь, выбери бомжа погрязнее или алкоголика в последней стадии опухлости и поговори с ними. Немедленно начнут клянчить, и больше ты ничего от них не добьешься. Нелепый охотничий инстинкт – и никакой высшей нервной деятельности за ним.
– Ты хочешь сказать, что алкоголик или бомж – не человек?
– Формально – человек, хотя грань человекоподобия им уже перейдена. Так и вампир – формально человек. Две руки, две ноги, слова произносит. Что еще?
– Еще то, что я уверен: они стали менее опасны, чем триста лет назад.
– Триста лет назад их не так хорошо выявляли, а с теми, кого выявили, поступали решительнее. Вот и вся разница.
– И все же мне бы хотелось поглядеть.
– В виварии у нас никого нет, так что глядеть не на кого.
– Вы что, их содержите в виварии?
– Мы называем виварием то место, где их содержим. А официально оно называется «Лаборатория персонифицированных паранормальных явлений». Только это место очень закрытое, тебя туда не пустят просто из соображений безопасности.
– Туда я не претендовал. Любопытно, конечно, но я-то хочу поглядеть на них в естественных условиях.
– Естественные условия – это среда большого города. Так что смотри, никто тебе не запрещает.
– Но ведь есть места, где они встречаются чаще. Вот ты говорил, что сегодня идешь на дежурство. Значит, где-то ваши сотрудники дежурят постоянно. Вот в такой заповедничек нежити я и хотел бы попасть.
– Ты что, думаешь, я дежурю в каком-то тайном притоне, куда нежить и нечисть сползается на шабаш? Нет уж, дежурство мое самое обычное, ничего сверхъестественного в нем ты не обнаружишь. Просто есть места, где наша клиентура появляется с большей вероятностью, нежели в других. За такими местами мы и приглядываем.
– Ну, вот ты, – Княжнин не отступал, твердо намереваясь добиться своего, – где конкретно дежуришь?
– Клуб «Саламандра».
– Говорят, злачное местечко.
– Не злачнее других. Молодежный клуб, относительно недорогой. Постоянных посетителей немного, новым лицам никто не удивляется. В целом как специально придумано, чтобы нежити было где толочься. Знаешь, какой там фон? Детектор можно не доставать, зашкаливает от простых граждан.
– Ты кем в клубе представляешься? Под молодого тусовщика тебе косить не по годам.
– Охранником. Так что мне ни под кого косить не надо. Камуфло, бейджик – и никому дела нет, что я зал взглядом окидываю. Приятное, так сказать, с полезным.
– Ты еще скажи, что тебе администрация оклад платит.
– Попробовали бы не платить. Они знают, что я через МВД устраивался, так и что из того? Бывший мент, в полиции места не нашлось, пошел в частные структуры. Обычное дело.
– Хорошо устроился, – протянул Княжнин. – А твой полковник знает про две зарплаты?
– Начальство знает все. Но место такое, что нужно постоянно держать под контролем.
– Понятно… – протянул Княжнин. – Понимаешь, что хочу спросить… Ты не мог бы меня сводить в этот клуб? А то я не знаю, как там подступиться…
– А чего подступаться? Это же публичная оферта.
– Что?
– Эх ты, а еще умный! Публичная оферта значит общедоступное заведение. Покупай билет и заходи. Нет, если тебе четырехсот рублей жалко, я могу тебя провести. Только тогда все будут знать, что ты не просто посетитель, а приятель или сослуживец охранника.
– Да я и так там буду в глаза бросаться. А так – будто бы к тебе зашел. Понимаешь, мне туда неловко заходить, а посмотреть нужно.
– Правильно, что неловко. Съедят там тебя вместе с умными мыслями, потому что выслеживать нечисть ты не сможешь. Она тебя почует раньше, чем ты ее, и никакой детектор, казенный или твой самодельный, не поможет.