мимо ствола идут, а из попавших в дерево четыре ударяются рукояткой или еще чем и отскакивают в сторону.
Патр вскинул меч, готовясь отбить летящий резак, но тот уже вонзился ему в правую глазницу, войдя по самую рукоять. Патр взмахнул руками и повалился набок.
Микшан и сам был готов упасть замертво. Вот это бросок! Ни во сне, ни в мечтах Микшан так ножей не кидал. Но нонеча не то, что давеча. Приперла нужда, так и кинул.
Микшан метнулся к трупу, схватил упавший меч, взвесил на руке.
Ничего, вещица законная! С такой не пропадешь. Только надо ноги живо уносить, пока никто на трупака не наткнулся.
Ничего предпринять Микшан не успел. Боль стократ сильней прежней пронзила нос. Микшан покатился по полу и очутился в знакомом подвале, где хозяйничал Евстихей. Сам колдун сидел за столом и то ли завтракал, то ли колдовал – неподготовленному человеку трудно различить два эти занятия. На столе стояло большое блюдо с разрезанным пирогом, а вокруг были расставлены свечи – разумеется, зеленые вперемежку с черными; какие еще свечи могут понадобиться для чародейных дел?
– А вот и наш работничек! – приветствовал Микшана Евстихей. – Молодец, умница, хоть и дурак. Ловко управился с поганцем Патрикеем. Ты хоть знаешь, что там произошло?
– Нож ему в глаз попал, – ответил Микшан.
– А как? Он же тебя, дурня безоружного, убить не мог, только попугать слегка. Запрет на него такой наложен. Потому и я оружия не ношу, чтобы на светлого мага ненароком не напороться. А тебе он ножик подкинул, чтобы с полным удовольствием отчекрыжить тебе голову.
– Неправда! Я сам сказал, что нельзя на безоружного нападать!
– Ты еще скажи, что сам кинжал в глаз Патрикею вогнал.
– А что, не сам, что ли?
– Получается, что не сам. У тебя было два яблока. Одно отравленное, с ним все понятно. А второе? Кстати, где оно?
– Не знаю. Вывалилось, наверное.
– У такого матерого яблочника – и вывалилось? Нет, братец, оно израсходовалось. Это, да будет тебе известно, было яблоко Вильгельма Телля. У кого это яблоко в руках, тот не может промахнуться или слабо попасть. Вот и весь секрет твоего чудесного удара. Понял теперь?
– Понял, – уныло согласился Микшан. – Но ведь светлого колдуна я все равно убил. Теперь меня расколдовать надо. Набегался я с цепью в носу.
– С чего ты взял, будто я тебя отпущу? Я обещал тебя убить за то, что ты в сад влез. А пощады я тебе не обещал.
– Это нечестно! – закричал Микшан.
– Почему же? Ты влез в мой сад, за это тебе положена смертная казнь. Ты разузнал много вещей, которых тебе знать не положено. За такое тоже смерть без пощады. Но за то, что ты расправился с белым магом Патрикеем, тебе положена награда, и ты ее получишь. У тебя было два яблока. Одно ты истратил, а второе… ты знаешь, что это за плод. Кушай яблочко, мой свет, и ты умрешь быстро и совершенно безболезненно.
– Не-е! Нет такого закона, чтобы убивать! У нас смертную казнь отменили!
– А кто Патрикея убил? Милиция смотрит и ужасается. Но не хочешь отравы, можно и по-другому. Но это будет больно.
Микшан вытащил из-за пазухи второе яблоко. Теперь нет и тени сомнения: это то, которое отравлено. Вот так просто: откусил кусок – и умер. Навсегда. И ничто и никто не поможет; никакие подвиги, ни мамино заступничество. Мама частенько, как он что-нибудь натворит, ругалась: «Чтоб ты сдох, окаянный!» Теперь небось рада будет. Ей радость, а ему помирать. И не понарошку, а на самом деле. И искать никто не станет, для всех он потонул еще вчера.
– Не буду! – выкрикнул Микшан.
– Ну, как знаешь. Тебе предлагали покончить с собой быстро и легко. Не захотел. Теперь не обессудь.
Евстихей потянул за цепь. Та, только что невидимая, обозначилась и натянулась, причинив новый приступ боли. Микшан взвыл и рубанул мечом по этой мучительской цепи. Цепь перерубалась легко, словно и не железная была.
– Зарублю гада! Живо кольцо в носу расколдовывай! Я не шучу, мне после Патрикея тебя порубить – раз плюнуть!
– Ох, чем напугал! – Евстихей расхохотался. – Волшебным мечишком! У меня таких кладенцов в задней коморке десять штук на стенке висит. Будет и одиннадцатый.
Обрывок цепи оттягивал нос, мешая двигаться. Евстихей, напротив, поигрывал своим концом цепи, словно кнутиком. И было сразу понятно, что бесполезно рубить чародея – увернется, а взмах цепи пощады не знает.
В отчаянии Микшан швырнул последнее яблоко на блюдо с недоеденным пирогом.
– Яблочко, яблочко, покажь, кто может окаянного Евстихея победить, а меня от цепи избавить!
– Что ты наделал, кретин! – Евстихей взвизгнул, схватил яблоко и отпрыгнул в дальний угол подвала. Но было поздно: из блюда плеснула тьма, напоенная всполохами адского пламени. Послышался громовой рык. Пепельное страшилище поднялось там, оскалило зубы и полезло в подвал, раздирая непрочную границу миров.
– Прочь, прочь! – кричал Евстихей. – Я тебя не звал! На вот, жри!
Яблоко полетело в морду зверя. Зубы клацнули, серый проглотил отраву.
Что может сделать человеческий яд потустороннему чудовищу?
Пасть вновь приоткрылась и сомкнулась, проглотив Евстихея, не успевшего дочитать какое-то заклинание.
– Так его! – закричал Микшан.
Серая башка повернулась, Микшан вслед за своим мучителем очутился в пасти. Зубы сомкнулись, Серый Волк принялся жевать, как никогда не жуют не только волки, но и вообще никакие хищники. Сплюнул обрывок цепи с кольцом на конце, положил голову на скрещенные лапы и закрыл глаза.
Котлета
В глазах всего квартала Марфа Игнатьевна была ведьмой, и основания тому были веские. Прежде всего, внешность у нее была страхолюдская. Корявая фигура, облаченная в какую-то хламидку, морщинистое лицо, выглядывающее из-под платка, полтора зуба в жамкающем рту, кнопка носа – короче, все ведьминские красоты. Ходила Марфа Игнатьевна, опираясь на палку, причем не на покупную, а рябиновую, вырезанную бес знает когда.
Разумеется, всякий несчастный случай в районе приписывался ведьме. Помрет у безутешных хозяев собачонка, потеряется котик – во всем Марфа виновата. А уж если у кого из окрестных старух волдырь на носу выскочит или, того хуже, флюс разнесет во всю щеку – тут уже каждый знает, кто постарался порчу навести. Скептики возражали: почему не числится за злыдней порчи, направленной на детей? Детишки гуляют во дворе, шумят, грохочут и всячески нарушают покой, но никакого воздаяния им нет. На это у строгих бабушек есть однозначный ответ: попробуй задери хвост на ребенка – мигом вмешаются органы опеки и попечительства, а это такие организации, с которыми ни одна ведьма дела иметь не захочет.
Так жизнь и текла правильным порядком, и никто не обращал внимания, что на одной лестничной площадке с вредительницей проживал неприметный пенсионер Орест Моисеевич.
Имя Моисей – редкое и неоднозначное, но невозможно представить, чтобы какой-нибудь Моисей дал своему отпрыску имя Орест. Оресты идут по совершенно другому ведомству. Если бы скамейчатые старушенции знали имя-отчество неприметного соседа, многие обвинения с Марфы Игнатьевны были бы сняты и переадресованы скрытному Оресту. Или же, напротив, дворовое сообщество уверовало бы в существование преступного комплота, и что только ни было бы сказано о жителях второго этажа.
Как известно, подобное тянется к подобному. Увечная пенсионерка Марфа была вхожа в однокомнатную берлогу пенсионера Ореста. Секрет прост: за какую-то ничтожную плату Игнатьевна хозяйничала на кухне, готовила старичку Оресту обеды, мыла полы, причем не только на кухне и в прихожей, но и в спальне, и в хозяйском кабинете. Дальше, а именно в лабораторию, куда можно было попасть прямиком из кухни, вход был строго заборонен, а было ли что за алхимической мастерской, то не полагалось знать даже всеведущей Марфе Игнатьевне. Выбирая домработницу, Орест Моисеевич особо следил за размерами ее носа. Обладательница выдающегося шнобеля непременно будет совать его куда не следует. Но об одной бабской тайне Орест не слыхивал. Конечно, нос-кнопку и в дверях не прищемят, и на базаре не оторвут, но есть у этого огрызка хитрая особенность, за которую знающие особы дали кнопке прозвание «нюхло». Все, что можно разнюхать в соседском быту, Марфушка вынюхала, только потайную дверку позадь лаборатории не тронула: обнюхала издаля и обошла сторонкой.
Была ли Марфа Игнатьевна исконной ведьмой – вопрос открытый. Злодейкой, во всяком случае, не была, что бы там ни говорили соседки. Зачем ей это? Злодей это тот, кто вредит другому исключительно ради собственного удовольствия. А в Марфином возрасте удовольствие заключалось в хорошо заваренном кофейке из чашечек тончайшего севрского фарфора. Чашечки сохранились с тех баснословных времен, когда Марфинька была молода, красива и звалась феей. Но время не щадит никого. Только в сказках феи бессмертны и вечно прекрасны. В реальности судьба феи – состариться и стать ведьмой. Хорошо, если старуха не примется срывать дурное настроение на всех, кто подвернется под горячую руку.
Что касается Ореста Моисеевича, то о нем уверенно судить может лишь тот, кому открыт свободный проход через потайную дверцу за алхимической мастерской. Но уж если Марфа Игнатьевна там не хаживала, то нам с вами и подавно там не бывать.
Марфа не только прибиралась в бесконечно большой однокомнатной квартире Ореста Моисеича, но была также и поварихой. Сам Орест ел что ни попадя, не разбирая ни вкуса, ни запаха. «Все полезно, что в рот полезло», – было сказано про него. Никакую гадость Марфа Игнатьевна готовить не умела, а стравливать изящные кушанья тупо жующему Оресту не позволяла совесть. У ведьм тоже бывает совесть, хотя она несколько иного свойства, чем у обычных поварих. В результате Орест потреблял столовские кушанья, а наготовленные деликатесы доставались дворовым кошкам. Но и тут все обходилось не поздорову. Окрестные старухи-ведьмоборицы были настороже. Открыто выступать они не смели, но шипели по-гадючьи: