И тут же чувства Макара Минеича получили новый удар. Враги явились, но, как он и рассчитывал, не к нему, а этажом ниже, во владения потомственного мага Светозара Маркова.
– Попался! – взревело там на три голоса.
За последние полвека Макар Минеич отвык от театральных выкриков и манерных поз, непременных для колдовского мира. Зато исполненный дурновкусия вопль позволил ему узнать своих недругов. Разумеется, там был злобный Меридант, а с ним Хрыкт’Умпель и неизменный Берлег, который вечно красовался в шелковой крылатке, расшитой алхимическими символами. Эта троица неустанно преследовала Макара Минеича в те поры, когда он и сам был таким магом. Со времен той войны прошло полвека, Макар Минеич изменился и поуспокоился, а для его врагов время словно остановилось. И как им только не надоело заниматься такой дурью? Зато теперь наступила минута охотничьего торжества. Ну, пусть не минута, а малость поменьше, но ради этого мгновения не жаль потратить пять десятков лет.
– Ничтожные! – загремел баритон Маркова. – Смиритесь! Перед вами великий маг Светозар!
Наверняка троица поняла, что перед ними не тот, кого они ищут, но зачем же отступать? Незнакомец сам признался, что он маг, и значит, должен быть уничтожен, хотя силы в нем не видно.
Увы и ах! Сделать охотники ничего не успели. Природа, чуждая волшебству, не выдержала открытия портала и самоуправства явившихся колдунов. На этот раз долбануло как следует: дом подпрыгнул на фундаменте, окна первого этажа вылетели вместе с рамами, хорошо еще, что перекрытия устояли. Законы природы сработали четко: от трех чародеев не осталось даже слизи вроде той, что источил раздавленный жук. Что случилось со Светозаром и его клиентками, Макар Минеич не знал да и не интересовался знать. Чем бы дело ни кончилось, так им и надо. Нечего было играться с потусторонним.
Макар Минеич быстро переоделся в домашний халат, повязал голову мокрым полотенцем. Поспел как раз к тому моменту, когда затрезвонил дверной звонок. За дверью стоял перепуганный Леонид Степанович.
– Что там бабахнуло?
– Вот уж не знаю. Не иначе наш колдун какие-нибудь порошки алхимические растирал, ну и доигрался.
– Что теперь делать-то?
– Ноль-один звони, – подсказал Макар Минеич.
– Пожара вроде бы нет.
– Это неважно. Скажешь: взрыв на первом этаже, а что рвануло – неясно. Они приедут и разберутся.
– Сам-то что не звонишь?
– Мне что-то худо. Как грохнуло, так мне сердце прихватило. Пойду прилягу. Ты тоже, не хочешь – не звони. Вон уже с других этажей народ подтягивается. Они позвонят.
Этого было достаточно, чтобы в Леониде Степановиче проснулся общественник. Теперь он будет звонить, встречать приехавших по звонку, стоять в оцеплении и давать показания. А Макару Минеичу все это не надо. Может быть, стоит даже в больничку лечь, подлечиться, пока шум не утихнет. Так и следует жить в этом лучшем из миров, где нет и быть не может белых, синих, зеленых или еще каких магов.
Страшилка
Речка Ретица делает плавный изгиб, подмывая один берег, а второй по весне заливая. Деревни, плотно примыкая друг к другу, стоят вдоль реки по горной стороне, и только Орехово разместилось на луговой, как раз у излучины. Прежде горские с ореховскими не ладили. Старики и сейчас вспоминают, как на Крещение сходились на речном льду стенка на стенку.
Теперь такого нету даже среди мальчишек. Любой парень из горских деревень, хоть дачник, хоть местный, мог безнаказанно пройти через Орехово. Хотя общих дел не бывало. Какие общие дела, если мост через Ретицу в райцентре? А тут только брод. Кто станет мост строить, если на ореховской стороне заливные луга? Речка – с разбега переплюнуть можно, а мост нужен километр длиной.
Июльские ночи темны, а вечера по-летнему долгие. Солнце плавит на закате облака, изукрашивая небо в небывалые рериховские цвета. Облака, сбившиеся у горизонта, сияют всеми оттенками лиловых, красных и даже зеленых красок, а понизу не то чтобы темно, а сумрачно, и хочется поскорей оказаться дома, в замкнутом уютном пространстве.
Но пятеро мальчишек и одна девочка идут не к дому, а прочь от деревни, туда, где посреди заливных лугов намыт рекой небольшой песчаный бугорок – сухое место. Там они разведут костер, будут печь молодую картошку и чувствовать себя совершенно взрослыми. Дачники, деревенские – сейчас это не имеет никакого значения. Все были ореховскими, и это важно, а остальное никого не волнует.
Единственную в компании девочку звали Лизой. Было ей пять лет, и одну ее на ночь глядя никто из дома не отпустил бы. Была она с братом Федей, которому уже сравнялось двенадцать лет, так что он полагал себя вполне взрослым.
Остальным было от десяти до четырнадцати лет – самый возраст для летних приключений. Верховодил в компании Костя Гнец, городской парнишка, сызмальства проводивший летние месяцы у деревенской бабушки. За что ему дали такое прозвище – неизвестно; никого Гнец не гнул, напротив, малышня липла к нему. Доверяли Косте и родители. Половину мальчишек попросту не отпустили бы, если бы не знали, что с ними будет Гнец.
– Дрова искать, – скомандовал Костя, едва путешественники вышли на холм. – Ближе к реке плавника должно быть много.
Лиза осталась на горке, остальные рассыпались по камышам, выискивая нанесенные половодьем коряги, сучья и целые древесные стволы. Дерево было сухим и начисто выбеленным солнцем и водой. Скоро на горушке набралась здоровенная куча сушняка. Нашлась и береста, так что костер разожгли с первой спички – умение, забытое поколением зажигалок и парафиновой жидкости для розжига.
Костер разгорелся в самую пору, когда вокруг стали сгущаться сумерки.
– Кто сможет, вот сейчас, через огонь перепрыгнуть? – спросил конопатый Родька. – На слабо, а?
– Ну тебя, – осадил зачинщика Костя. – Начнем через огонь сигать – весь костер раздербаним. Где картошку печь?
Родька вздохнул, но против атамана возражать не стал. Выбрал из кучи заготовленного сушняка ветку попрямее, сунул конец в костер. Дождался огонька, фукнул на него, так что на конце ветки остался горящий уголек, и протянул ветку Косте:
– Жив курилка!
– Жив курилка! – поддержал Костя, передавая уголь Феде.
– Жив курилка! – Ветка переехала к Лизе.
– Жив курилка! – восторженно пискнула Лизавета, передавая уголек Антону.
Курилка объехал два полных круга и погас в руках у хозяина.
– Ну вас, – обиделся Родька. – Это вы нарочно.
– А ты как думал? Теперь иди картошку мыть.
– Картошка мытая, – возразил Антон. – Пусть он первый историю рассказывает.
– И то дело. Родька, с тебя ужастик.
– Да запросто. Там одна смотрела телик про утопленников, и тут у нее из телевизора сначала вода потекла, а потом полез утопленник…
– Это все смотрели, – перебил Антон. – Фильмы не пересказываем.
– Могу и без фильма, – Родька ничуть не смутился. – Вот едет один таксист ночью, а тут бабка машет. Ну, он и остановился…
– Знаем… – протянул Гнец. – Это которая на кладбище ехала покойников жрать? Когда я был вот такой маленький, у этой истории была вот такая борода.
– Ну вас, тогда сами и рассказывайте.
– На нашем конце бабка Фаина жила, – неожиданно подал голос молчавший до того Сережик, – так она была ведьма.
– Какая она ведьма? – сунулся обиженный Родя. – Меня к ней водили бородавки с рук сводить. Обычная старуха.
– Зла от нее не было, – словно не слыша, продолжил Сережик, – а как состарела Фаина, тут ее и прижало. Сила помереть не дает, а отдать ее некому. Родни нет, в соседках одни старухи, которым силу не передашь. А потом, когда совсем Фаину скрутило, кто-то и обмолвился, что скорую надо вызвать. Раньше о таком и подумать не могли, баба Фаина палкой могла отходить, врачей она страсть не любила. А тут вдруг отвечает: «Зови! Пущай едут, проклятущие!» Ну, скорая приехала, знаете, рыжая докторша, которая всегда ездит, укол сделала и укатила. А Фаина в тот же день померла, старухи толковали, что как бы не от того укола.
– Скажешь тоже, – возразил Федька. – Докторам такие уколы делать нельзя, у них и лекарств таких нету. Такие лекарства только у ветеринаров.
– Так может, она у ветеринаров и попросила, сказала, что собачку больную усыпить, а они и дали спроста. Но главное не это. На следующий день ветер поднялся – такой, что по дороге смерчики побежали, что черти крутят. Так Николай, который пастух, видал: по дороге врачиха бежит с медицинским чемоданчиком, а сама голая, волосы распущены и кричит: «Все теперь мое!» А потом в смерче закружилась и улетела.
– Вот так среди бела дня? – спросил Родька. – Голая?
– Ага.
– И когда это было?
– В прошлом годе, сразу как Фаина померла.
– Ну, попрыгала она голышом, и что с того?
– А то, что осенью она к нам в школу приходила прививки делать, уж не знаю, от чего. И так больно она колола – спасу нет.
– Да уж, напугал, – протянул кто-то.
– А ты не перебивай, а то сам дальше рассказывать будешь. Я ей говорю: «Чего это больно так?», – а она смеется: «Поболит-поболит десять лет – и перестанет!» Во как. Так и это еще не все. Прошло сколько-то дней, и у меня на спине вот такой желвак вздулся. И болит – мочи нет. А мамке сказать нельзя, она к той же врачихе потащит, так еще хуже будет. Я к бабушке пошел. Бабка-то у меня не простая, вы знаете, хотя до Фаины ей далеко. Так она посмотрела и говорит: «Это у тебя горб растет».
– Где твой горб? – спросил Федор.
– Бабка вылечила. Йодом.
– Йодная сетка, что ли?
– Что я, йодной сетки не знаю? Нет, она что-то на спине йодом нарисовала и пошептала неразборчиво. В тот же день горб исчез, как не было.
– И чего такого? – спросил недовольный Родька.
– А того, что докторша не успокоилась. Прикатила в деревню, хотя никто ее не вызывал, и пришла прямиком в сельпо. А меня мать как нарочно за сахаром послала. Ягод еще нет, а она для варенья сахар запасает. Мне из магазина и деваться некуда, хоть под прилавок лезь. Доктор