– Да уж, кушает она славно. Муку, небось, всю стравила? И дрова пожгла.
– Мучицы маленько осталось, а дров я ни полена не стратила. Нам теперь дрова вовсе без надобности. Вот смотри: Тварюша, стопи печечку…
Чудовище сглотнуло остатки пирога, вытянуло змеиную шею, так что голова скрылась в доме. Там что-то громко упало, рокот сменился ревом, затем Матрена увидала, как из трубы сажени на две выметнуло пламя.
– Перекалишь печь, – предупредила Матрена, – пироги сгорят.
– На противне – не сгорят, – отмахнулась Мотря, – а подовые мы Тваре отдадим.
– Экая ты шустрая! Где мы муку возьмем? Городская мельница сгорела, да и война не кончилась. Хлеб – что в зерне, что молотый – дорогонек будет. А и была бы мука, с чем пироги печь станем? На пирогах с таком не проживешь. Весна, время голодное. Со снытью, с крапивой, с кислицей – пироги дешевые, а сома тебе каждый день никто из реки вытаскивать не станет. Такие рыбины раз в три года попадаются.
– Сама поймаю.
– Ты поймаешь сома? Да тебе и карася не выудить!
– Да не про рыбу я говорю! Я сама по себе пойду и чего-нибудь сыщу для пирога. Мы с Тварей в лес полетим и заломаем лося. Или медведя… Пирог с медвежатиной – скажешь, плохо?
– С чего ты взяла, что твоя Варя будет помогать? Налопается пирогов и улетит в Дикую Степь.
– Не улетит. Она не умеет одна жить. Она была совсем змеюшенышем, когда ее из гнезда украли. А потом всю жизнь держали на цепи. Удила у нее знаешь какие были? Стальные, а на трензелях шипы вот такущие. У нее весь рот этими шипами истерзан. А я, когда Тварька на землю спустилась, железо с нее сняла и помелом приласкала. Ее никто раньше не приласкивал, так что она меня теперь не бросит.
– Кто тебе эту глупость сказал?
– Тваренька.
– Она, что ли, говорить умеет?
– Не-а. Говорить не умеет, а сказать может.
– Тебя слушать – последние мозги спекутся. Все равно ничего из твоей охоты не выйдет. Весна, звери после зимней голодовки не отъелись, мясо у них тощее и воняет. Это не пироги будут, а позорище. Опять же, мукой в лесу ты не разживешься.
– По сусекам поскребу, – мрачно сказала Мотря. Потом глаза ее засверкали, и она добавила: – А можно еще так сделать… Мы завтра с Варей слетаем во вражий стан и притащим Шайтан-Мурзу. Он, говорят, добренный, пудов десять будет. Никто не скажет, что у него мясо тощее. А ты сама учила, что в пирог все завернешь.
– Совсем сдурела? Мурза хоть и Шайтан, а человеческого рода. Пироги с человечиной только дикая Яга печет. Так ее даже черти боятся… И ты так хочешь?
– Ну, баба Матрена, ты простота! – сквозь смех выкрикнула Мотря. – Тебе что ни скажешь – ты все за чистую монету принимаешь. Ну, зачем мне пирог с Мурзой? Мы Мурзу на веревке к князю притащим, а в награду потребуем полный амбар муки. У князя-то небось есть.
– Понятненько… – Матрена недобро прищурилась. – Шибко взрослой себя вообразила? На войну без позволения умотала – я смолчала. Гаду огнедышащую в дом привела – я стерпела. А теперь, значит, над старухой смеяться повадно стало?
Матрена ухватила метлу, корявыми пальцами распустила вицу, так что голик рассыпался на кучу прутьев, выбрала розгу подлинней, со свистом секанула воздух.
– Ты у меня узнаешь, как над старухой галиться! Марш в избу, ложись на лавку да подол задери!
Такая она, жизнь… Хоть геройствуй, хоть безобразничай – до поры все с рук сходит. А потом прикажет бабушка – и ложись на лавку, подставляй голую попу под отеческие шелепы. И всей надежды, что смилуется Матрена, не доведет дело до порки.
Мотря живо отпрыгнула в сторону, спряталась за сыто урчащим драконом.
– Бабушка, не надо розгой! Вон Тварьку посеки, ей нравится, а меня не надо! Тварьку, Тварьку выпори! А я тебе пирожка спеку… сдо-обного!
Ночь багровой звезды
Солнце было еще высоко, но опасная звезда в самом зените неуклонно наливалась багровым огнем, обещая ночные события, которых никто не может предвидеть.
Отец кружил по двору, загоняя в хлев овец. Овцы, привыкшие в это время года ночевать на улице, под крышу идти не хотели. Пока отец загонял одних, другие выбегали наружу, усиливая сумятицу. Наконец догадался: ухватил за рога большого барана, затащил в хлев и привязал его к стойке. Овцы немедленно сгрудились вокруг. Запер хлев, повернулся к жене:
– Кур всех собрала?
– Вроде всех.
– Вроде или всех? Одну забудешь во дворе – наутро половины недосчитаемся.
– Да всех, всех. Я пойду детей укладывать, а ты пока подвальные окошки законопать. Мало ли что…
– Успею. Главное, живность убрали. Скотину загнал, птица заперта, Рогдай в доме на кухне лежит.
– Бантик куда-то запропастился, нигде не найду.
– Вот уж кого искать не стану, так этого бандита. Захочет – сам придет. А ты, если увидишь, запри его в кладовке, чтобы он снова куда-нибудь не умотал. Пусть посидит под замком, ему полезно.
– Я пошла к детям. И ты поторопись, а то солнце гаснет… и спать хочется – сил нет.
Агнесса поднялась на второй этаж бревенчатого дома, заглянула в спальню к мальчишкам. Те уже спали, укрывшись с головой, как и положено в эту ночь. Агнесса поправила одеяльца и пошла в комнату дочери. Свет там был погашен и постель разобрана, но сама Бася сидела на подоконнике и смотрела вниз, где сгущалась багровая ночь.
– Ты почему не спишь?
Вопрос не праздный. Все, кто в ночь багровой звезды оказывался под крышей – в своем доме или норе, – непременно очень быстро засыпали и спали беспробудно, пока звезда не погаснет. Сама Агнесса с трудом боролась со сном, а Бася сидит себе и любуется на закат.
– Я смотрю, где Бантик.
– Никуда он не денется. Наверно, в подвале мышей гоняет. А ты быстренько ложись.
Агнесса ушла к себе, без сил повалилась на кровать. Перед уходом она заперла комнату дочери на два поворота ключа. Теперь и здесь все будет в порядке, наружу Бася не выйдет и разве что уснет на коврике козле кроватки.
Последнее, что Агнесса слышала сквозь сон, – как муж запирает входную дверь.
Бася долго сидела на подоконнике, что есть сил борясь со сном. А может, это только казалось, что долго, а на самом деле прошла минута или две. Бантика не было нигде. Двор пуст, и никто не скребется под дверями.
Бася подняла тугой шпингалет, распахнула окно, выглянула наружу. Никого…
– Кис!.. кис!.. кис!
Молчание. В багровом свете видно меньше чем ничего.
Бася легко спрыгнула со второго этажа, фосфоресцирующим взглядом обвела двор. Неприступный курятник, полный спящих пеструшек, несокрушимые стены хлева и конюшни. Лошадь, коровы, овцы – все спят, никто не обращает внимания на ищущую Басю.
– Кис-кис-с-кисс-с!.. – громко, словно шипение вырывается изо рта. Бантик не откликается. Куда он запропал?
Ворота со двора на улицу, которые так легко открывались днем, стали тверже стальной плиты. Басю, что ли, заперли во дворе и не пускают никуда?
– Кис-с-с-кис-с!.. – Шипи не шипи – Бантик не откликнется.
Ну уж нет, так просто ее не остановят! Выбралась из дома, а со двора она выберется.
Бася вспрыгнула на крышу собачьей будки. Тонкие досочки хрустнули под ногой, но в этот самый момент Бася что есть сил оттолкнулась от прогибающейся опоры и переметнула через забор. Под ноги легла дорога, открытая в обе стороны.
– Ки-ис-с-с!.. – теперь Бантик от нее не уйдет. Отыщется как миленький.
Мгновение она колебалась, в какую сторону бежать, затем побежала к речке.
В свете багровой звезды все видно куда лучше, чем днем. Солнце ослепляет, скрывает правду, а тут видно такое, что не сразу и поверишь.
– Кис-с-с-с… кис-с-с-с!..
Какие-то тварюшки брызжут с дорожки, пытаясь скрыться в траве. Бася наклонилась на ходу, подхватила одного на зуб. Ничего, вкусненько, получше манки, которой мама пичкает по утрам.
Вот и речка. Сюда по субботам, справив все дела, ходит отдыхать папа. Он рыбачит, а весь улов, к вящему восторгу Бантика, достается Басиному любимцу.
– Ки-ис-с-с! – Бася наклонилась, вглядываясь в прозрачную глубину.
Рыбки плавают. Ну, конечно, Бантика в реке быть не может. В воде только рыбки плавают, и никаких кошек.
Бася коготками загребла ту рыбешку, что покрупнее, ухватила зубами, поволокла на берег. Рыбинка билась, пытаясь вырваться. Ну и ну, папе таких никогда не попадалось. Хороша рыбонька: сом, или щука, или… что там еще огромным бывает? Севрюга какая-нибудь… Домой такую притащить – то-то папа удивится!
– Грар-мя!.. – громовой рык сотряс окрестности.
Бася обернулась и от неожиданности выронила несостоявшуюся севрюжину. Та шлепнула пару раз мокрым телом и, добравшись до воды, нырнула в речку. Но это уже не волновало Басю. Она глядела через дорогу, где в непроходимой лесной чаще пристально светились три хищных глаза.
Потом, просочившись через непролазье, на дорогу вынырнул саблезубый владелец глаз, всех трех разом. Припал к земле, уставясь на Басю, нервно ударил по бокам полосатым хвостом.
– Ой! – пискнула Бася на этот раз совсем не внушительно.
Во всей Вселенной… более того: даже в окрестных деревнях не найти второго такого хвоста. Серое на сером, в тонкую полоску – ох, как это выглядит в багровом свете звезды!
Зверь рыкнул вторично, сотрясая лес и обрушивая далекие скалы, и хвост вновь ударил в напружиненные бока.
– Бантик! – выдохнула Бася.
Неузнаваемый Бантик, выпустив когти, прыгнул на Басю.
Коготки у Бантика всегда были будь здоров. Они разорвали алмазную чешую на Басиной груди и животе, глубоко вонзились в живое. От боли Бася закричала и что есть силы отмахнулась хвостом. До этого Бася не замечала, что у нее есть хвост, а он оказался здоровенным, больше, чем у саблезубого Бантика, весь в костяных наростах, тяжелый и мощный. Бантик отлетел с жутким мявом. Бася тоже закричала, забыв, что только что призывно шипела, и упала на землю. Сразу подняться не удалось. Бася возилась на грязном дорожном покрытии, которого раньше не замечала, в груди слепо тукала боль, и такая же боль тянула в животе. Наконец Бася сумела встать на ноги и оглядеться. Звезда по-прежнему висела в зените, но цвет у нее был не багровый, а скорей сиреневый. А на востоке ярко золотилось солнце.