Будька тихонько верещал, не смея кричать.
– За что ты его так? – спросил Тюпа.
– Чтобы не вынюхивал чего не надо. Я ему давно обещал. Сейчас еще уши приколочу, чтобы не подслушивал.
– Не надо, – сказал Тюпа. – Ему же больно.
Такая простая мысль в голову Полину не приходила.
Во входной двери заскрежетал ключ, в котельную вошел дядя Саша. Полин кинулся к нему, принялся сбивчиво рассказывать. Дядя Саша понял все быстрее, чем можно представить. Он подошел к Тюпе, пощупал пульс, оглядел крошечную ранку на шее.
– Кто, говоришь, кровь сосал?
– Нявка. Темно было, но я узнал. Она страшная, если позаправде смотреть.
– Положеньице… Но ничего, Тюпа твой жить будет. Вовремя ты Нявку вспугнул. Сейчас укол сделаю, напоим Тюпу бульоном – и пойдет он у нас досыпать. А теперь этим кадром займемся. – Дядя Саша склонился над Будькой. – Ты гляди, это же тролль… вернее, тролленыш. Только у них такие носы бывают. Что, болезный, крепко тебя защемило? А не будешь подсматривать да подслушивать… – Дядя Саша достал клещи и принялся тянуть гвоздь. Будька тонко ныл и сучил ножонками. – Терпи и крепко помни, что если будешь болтать лишнее или вздумаешь наушничать, хоть мне, хоть Мамочке, то я тебе не нос приколочу, а язык, он у тебя тоже длинновастенький.
Гвоздь со скрипом вылез. Будька было вскинулся бежать, но дядя Саша перехватил его за ухо и принялся смазывать нос йодом.
– Вот так. Нос у тебя быстро заживет. Беги и помни, что я про тебя знаю. Гвоздь я себе оставлю, чтобы в случае чего язычок болтливый приколотить.
– Дядя Саша, – спросил Полин, – ты что, его отпускаешь?
– Отпускаю, – произнес дядя Саша, когда шлепки босых ног на лестнице замолкли. – Представляешь, что будет, если один из воспитанников вдруг исчезнет? Самых главных чудовищ после этого будет уже не взять. Уйдут, и где их искать – неведомо. Ведь ваш детдом считается самым лучшим если не в стране, то в области точно. Знаешь, сколько проверок Мамочка пережила? Читаешь отчеты, и сердце радуется. И воспитателей самых лучших у вас полный комплект, и гуляете вы дважды в день, да не во дворе, а в парке, и на дачу летом выезжаете, и занятий каких только с вами не проводят! А что там на самом деле, ты лучше меня знаешь. Я сейчас говорю с тобой как со взрослым, да ты и есть взрослый, за свои четыре года ты повидал больше, чем иной за сорок лет.
– Что мне теперь делать? – тихо спросил Полин.
– Возвращаться в группу, как будто ничего не случилось. Если не только Будька, но ты или Тюпа пропадете, сразу поднимется тревога. Мертвый Тюпа Хозяйку не обеспокоит: у вас здоровых детей нет, смертность большая; одним больше, одним меньше – никто не встревожится, а вот бегунчики для Хозяйки беда. Никто не знает, куда они прибегут и что расскажут. Так что давай Тюпу бульоном поить – у меня есть в термосе, – да и пойдете.
Тюпа не просыпаясь глотал теплый бульон.
– Ненавижу диетологов, – сказал дядя Саша. – Вечно они прописывают всякую дрянь, а нужное запрещают. Говорят, ослабленным нельзя крепкий бульон! Как раз крепкий бульон им и надо. Бедный мальчонка, еще немного – и загубили бы его. Такие, как он, Хозяйке не нужны, он перевоспитанию не поддается – значит, пойдет на корм какому-нибудь Махану.
– А я? – спросил Полин. – Я тоже такой, как Махан? Или как Фика… Такая славная девочка была, и рисует она лучше всех, но сейчас у нее картинки злыми стали, а когда я на нее с прищуром глянул, то увидал, что у нее на руках чешуя нарастает.
– Ты молодец. Ты не чудовище, а мой помощник и тоже не поддаешься Хозяйкиному воспитанию. И Тюпу мы спасем, а повезет, то и ноги ему вылечим, будет бегать быстрей Нявки. И Фику вылечим, у нее случай не запущенный. Я постараюсь, чтобы утром Шаманка не пришла, но даже если она появится – ничего страшного. Веди себя как обычно. Думаю, через день или два мы этот нарыв вскроем. И только если совсем прижмет, зови меня.
– Как?
– А вот… – дядя Саша наклонился и шепнул что-то на ухо Полину.
Полин замер. Ни разу не слышал он этих звуков, но узнал их мгновенно. Неправду говорят, что никто не может повторить такие слова. Если знать их, они произносятся легко и свободно, особенно для Полина, которому иные слова давались с трудом. Сначала будто зарычал на врага, потом гамкнул что есть силы, а под конец призывно завыл. Хорошие мальчики не рычат, не гамкают и тем более не воют, но Полину больше не хотелось быть хорошим мальчиком.
Дядя Саша взял Тюпу на руки, понес в спальню. Полин поспешил следом.
В спальне Полин юркнул под одеяло, дядя Саша уложил Тюпу. Все воспитанники спали, только Махан таращил желтые глаза. Дядя Саша шагнул к нему:
– Почему не спишь?
– Что ты сказал?
– Спать немедленно! – свистящим шепотом приказал дядя Саша.
Впервые за много-много ночей бессонные глаза сомкнулись. Дядя Саша вышел на цыпочках, притворив за собой дверь.
Утро началось с обычного подъема, но потом Мамочка объявила, что Инга Сигизмундовна заболела и сегодня зарядки не будет. Любители бега огорчились (бегать без бубна и команды не разрешалось), остальным было все равно, и только Полин обрадовался. Значит, дядя Саша держит обещание.
Сделав объявление, Мамочка удалилась в кабинет, а воспитанники отправились завтракать. Тетя Капа, кляня все на свете, приволокла бачок пшенной каши. Сегодня ей приходилось управляться одной, потому что дяди Саши тоже не было. Горелки в котельной шумели без присмотра.
Все эти новшества заставляли сердце Полина учащенно биться. Великое знание открыто ему, и все-все в жизни иначе, чем представлялось вчера. Такие настроения не приводят к добру, и у Полина не получилось вести себя как обычно. Во время завтрака Махан мигом смел пшенку, как всегда стребовал добавку, а затем привычно возгласил: «На горшок!» Притащил горшок из туалета и собрался справлять нужду в столовой, без чего он не получал полного удовлетворения. Кто-то, быть может, и не чувствовал Махановой вони, а Полин жестоко от этого страдал. Обычно ему удавалось промолчать, но сейчас терпение его лопнуло, Полин подошел к Махану и приказал:
– Какать иди в туалет! Мальчики в столовой не какают!
Махан был самым здоровенным из всех воспитанников. Он был толст и на голову выше Полина, несмотря на уродливо короткие ноги, которые не позволяли как следует ходить. Зато дрался Махан жестоко, бил, не разбирая, кто перед ним, визжал и кусался. Драки устраивал иной раз вовсе без повода, а уж если ему сделать замечание, расправа была неизбежной. Впрочем, Махану давно никто не пытался перечить.
– Что ты сказал? – Махан разинул рот, готовясь завизжать. Лицо его налилось вишневым цветом – верный признак истерики.
Терять было нечего. Полин прищурился, желая рассмотреть истинное лицо врага.
Не было толстого драчливого мальчишки. Перед Полином сидело нечто ни на что не похожее. Голая, без единой волосины башка, густо усеянная бородавками, крошечные желтые глазки, что так пронзительно светились в темноте, две слизистые дырки ноздрей и широкая пасть с рядами мелких, но очень острых зубов. Туловище, нелепо втиснутое в детский халатик, напоминало кожаный мешок. Ног, которые так плохо ходили, и вовсе не было, как нет их у слизняка, зато руки с намозоленными кулаками свисали до самого пола.
Драться с таким чудовищем казалось немыслимым. Это был даже не зверь, а тот ужас, что выползает ночью из-под кровати, перехватывая дыхание и не давая даже позвать на помощь. А здесь он давно уже выполз на волю, прижился и творил свои мерзости без оглядки на окружающих. Недаром дядя Саша говорил, что под кроватью никого нет. Вот он, ужас подкроватный, туточки, скрываться ему незачем. Выжидает удобной минуты, чтобы сожрать, а потом какой-нибудь другой монстр займет место съеденного и будет жить вместо него, и даже мама, у кого она есть, не заметит подмены. Впрочем, может быть, и заметит и будет жаловаться, что сына как подменили, а ведь такой был хороший мальчик.
Отступать было некуда, не пощады же просить. Полин схватил ночной горшок и саданул Махана по шишкастой голове.
Ночные горшки у воспитанников были пластиковые. Предполагалось, что у каждого свой персональный горшок, но поскольку цветочков и бабочек на ночных посудинах не было, владельцы горшками менялись, горшки путались, никакого порядка в этом важном деле не наблюдалось. И только Маханов горшок был наособицу. Обычные горшки Махан быстро разбивал, пока для него не нашли старый горшок, каких давно не делают. Этот горшок был из эмалированного железа, с нарисованным на боку цыпленком. Никто не смел в него писать, за этим Махан следил строго, нарушителям грозили кары – однообразные, но очень болезненные. Зато и получить таким горшком по черепу – звону будет на весь дом.
Махан завопил. Это был уже не боевой визг, а дикий рев, в котором смешались все доступные уроду чувства. Он по-прежнему лез в драку, но удары горшком, второй и третий, осаживали его, не позволяя развернуться. И Махан голосил одновременно от боли, злобы и обиды.
– Что тут происходит? – голос вошедшей Мамочки прервал потасовку.
Полин опустил горшок и отступил на шаг.
– Полиект, что ты себе позволяешь? Ты дрянной мальчишка. Разве тебя кто-нибудь бил горшком по голове? Ты набросился на больного ребенка, как зверь. Кто позволил тебе распускать руки?
– Не руки, а горшок, – сказал Полин.
– Он еще пререкается! Немедленно отнеси горшок на место и не смей драться. Ты меня очень огорчил.
– Он всегда какает, когда другие едят, – пытался объяснить Полин. – И воняет.
– И что с того? Ишь, какие мы нежные! Пахнет ему, видите ли, нехорошо. А ты подумал, что он ребенок? Ему можно. Подрастет – будет знать, где надо какать.
«Какой он ребенок?» – хотел сказать Полин, но вовремя промолчал. Он поднял брошенный горшок и понес в туалет. Когда он вернулся, Мамочки уже не было.
– Ну все, – сказал Махан. – Теперь я буду тебя убивать.
Шутить Махан не умел, так что терять Полину стало совсем нечего. Вот он, подошел крайний случай, тот самый, о котором предупреждал дядя Саша.