Полин остро прищурился и обвел взглядом всю группу разом.
Здесь были настоящие дети, больные, скрюченные церебральным параличом или еще какими неведомыми болезнями, из-за которых родители бросили своих чад на произвол судьбы и волю Мамочки. А среди этих несчастных калек копошились порождения черной мысли: метровые тараканы с бритвенными крыльями и вечно жующими жвалами, свинорылые уроды с торчащими клыками, мохнатые исчадия, чьи колени вздымаются выше головы. Все они с интересом или тупым безразличием ждали обещанной расправы.
– Вы не возьмете меня, – выкрикнул Полин, – потому что я знаю Слово!
Он пригнулся и зарычал прямо в лица и хари, а потом гамкнул и провыл слова, которые впервые услышал минувшей ночью:
– Ры Абд-шалы!..
Дикий крик, визг, хрип были ему ответом. Все сразу узнали слова, которых в жизни не слышали, но боялись больше всего на свете. Кто их громко произнесет, вызовет из ниоткуда извечного врага, убивающего всех. Но первой жертвой будет преступник, сказавший запретное.
Общий вопль не мог быть не услышан. Хозяйка мгновенно появилась в дверях. Сейчас ее никто не назвал бы Мамочкой. Явилась Хозяйка, привыкшая действовать быстро и решительно.
– Это он! – закричали все наперебой, указывая на Полина. – Он назвал то, что нельзя! Он громко сказал!
Один Будька не орал, но и он подпрыгивал, держась одной рукой за нос, а другой указывая на Полина.
– Тихо! – приказала Хозяйка. – Все живо в спальню! Сидеть молчком и забыть, что тут было!
Никогда прежде не отдавалось таких приказов, но все ринулись исполнять.
Полин и Хозяйка остались одни. Хозяйка закрыла на ключ обе двери в столовую и повернулась к Полину.
– Вот, значит, как, Полиект, – произнесла она. – Не ожидала. Я чувствовала, что ты не такой, как все, что ты не человек, и очень надеялась на тебя. Ты же не Махан, ты умница. Представляешь, кем ты мог вырасти? Но ты выбрал другой путь. Жаль. Придется тебя ликвидировать. Тебя даже Махану не скормить. Я убью тебя сама.
Полин попятился и выкрикнул:
– Ры Абд-шалы!
Хозяйка молча подняла пустую руку.
Никогда прежде Полин не осмеливался взглянуть в сторону Хозяйки с прищуром и увидать, какова она на самом деле.
Хозяйка была высокой, но не стройной, как чудилось прежде, а тощей. Маленькая голова без лица, лишь яма рта посередине, и в глубине этой ямы дрожит черный язык. Как она видит, слышит, нюхает без глаз, ушей и носа, оставалось только догадываться. У Хозяйки оказались длинные четырехпалые руки, а на конце каждого пальца, где простому взгляду мерещились наманикюренные ногти, чмокали слизистые присоски.
– Ры Абд-шалы! – в отчаянии закричал Полин.
Запертая дверь распахнулась, вошел дядя Саша. В его руке была зажата кочерга, которую он якобы хранил как память о том времени, когда котельная топилась углем. Загнутый конец кочерги тускло светился.
– Вот и встретились, – сказал дядя Саша. – Теперь не уйдешь.
– Ты гляди, чистый дьявол, – процедила Хозяйка. – Даже кочерга есть.
Она вскинула руку и хотела выхватить железный прут у истопника, но Полин прыгнул и вцепился зубами в скользкую конечность Хозяйки. Та пыталась отшвырнуть Полина, несколько раз ударила его о столик, но разжать зубы не удавалось, Полин не отпускал.
Дядя Саша даже сейчас оставался дядей Сашей, а не могучим колдуном Ры Абд-шалы. Никаких волшебств он не творил, а попросту ткнул раскаленной кочергой в вечно распахнутый рот Хозяйки. Раздалось шипение, взвился горький пар и дым. Дядя Саша ворочал кочергой, словно уголь перемешивал в топке. Хозяйка дергалась, пытаясь сорваться с раскаленного крючка.
– Полин, отходи! – крикнул дядя Саша.
Полин разжал зубы и откатился в сторону. Дядя Саша выдернул кочергу из пасти Хозяйки. Удивительным образом загнутый конец не почернел и не покрылся окалиной, а продолжал тускло светиться. Дядя Саша зацепил кочергой Хозяйку, опрокинул на пол и принялся бить горячим железом куда придется. Гибкая рука поднялась было, ухватила за раскаленный металл, но в присосках уже не хватало силы, одна за другой они сморщивались, и вскоре конечность безвольно упала. Дядя Саша орудовал в останках Хозяйки пышущим железом.
Полин с трудом поднялся и увидел, что бросаться ему не на кого. От Хозяйки почти ничего не осталось, какая-то слабо шевелящаяся масса, которую дядя Саша продолжал старательно выжигать.
Едкий дым заволакивал столовую. Дядя Саша отставил остывшую кочергу, с треском распахнул заклеенное окно.
– Ну, навоняли. Никакому Махану так не управиться. И пол прожгли, придется линолеум менять. Ничего, к обеду проветрится, хотя тете Клаве уборки прибавилось. А пока пошли в игровую. У вас с сегодняшнего дня будут музыкальные занятия. Ну, да сам увидишь.
– Ага… – сказал Полин и повалился набок.
Доктор прописал Полину постельный режим «денька на два», и Полин, как хороший мальчик, лежал в постели, пока другие занимались зарядкой с новой физкультурницей и учились петь хором.
Дядя Саша навестил захворавшего Полина. Присел на стульчик возле кровати, заскорузлой рукой погладил Полина по голове.
– Дядя Саша, – спросил Полин, – Хозяйки больше нет, а как быть с остальными?
– Шаманка, или как там она… Инга Сигизмундовна не вернется. Вообще она не опасна, просто ее к детям подпускать нельзя. Такие, как она, все вокруг себя мертвят. И тете Капе замену найдем.
– За что ее прогонять? – спросил Полин и, вспомнив ночной разговор воспитанников, добавил: – Она нам кушать дает.
– Давать-то дает, а сколько домой утаскивает? Считать не пересчитать. Вот тетю Клаву оставим. Старушка безвредная, только надо поговорить с ней, чтобы пыли после нее меньше оставалось.
– А ты будешь вместо Мамочки заведовать?
– Нет. Заведующую новую подберут. А я на прежней должности останусь. Я ведь тоже преподаватель, преподаю вам тепло. Без моей работы вы все замерзнете.
Полин помолчал, а потом все-таки уточнил вопрос:
– Я о другом хотел спросить. Как быть с Маханом, Нявкой и другими чудовищами? И со мной тоже, ведь и я такое же чудовище.
– Кто тебе эту глупость сказал, что ты чудовище?
– Хозяйка.
– Ты бы ее меньше слушал. Ты мой помощник. Без тебя мы бы еще долго Хозяйкины обманы распутывали. Ведь один из лучших детских домов в стране считался. Надо было кого-то сюда внедрить, да так, чтобы у Хозяйки подозрений не вызвать. Вот и внедрили, меня в котельную, а тебя в самое пекло.
– Но теперь я больше не нужен. И уж тем более – Махан. Его так и оставлять?
– Ты нужен мне. А Махан… Ты знаешь, у нас наверху тоже есть кое-кто, полагающий, что в таком заведении выжечь надо всю скверну – и дело с концом, – дядя Саша вздернул подбородок, словно показывая, что на чердаке засел кое-кто, полагающий, что все вопросы решаются раскаленной кочергой. – А на самом деле все, кого ты считаешь чудовищами, это дети. Дрянные, уродливые, иной раз смертельно опасные, прошедшие ужасную школу Хозяйки, но дети. Не знаю, можно ли их исправить, но убивать их нельзя.
– Что же делать?
– Не знаю. Стараться, чтобы чудовища стали людьми.
Дядя Саша прислушался. В игровой комнате шло музыкальное занятие. Тонко звучала флейта, детские голоса тянули вразнобой, перевирая каждую ноту:
По солнышку, по солнышку, дорожкой луговой
Иду по травке мяконькой я летнею порой!
Лишь один голосок взвивался легко и чисто.
– Ишь, как заливается!.. – сказал дядя Саша. – А знаешь, кто это? Это твоя любимица – Нявка. Если девчонка умеет так петь, для нее не все потеряно. Надо только отучить ее от чужой крови и дать дело рукам, чтобы костяные пилы обернулись живыми ладошками.
Дядя Саша посидел еще немного, потом сказал:
– Пойду я. Горелки у меня без присмотра.
После его ухода почти сразу прибежала Нявка.
– Ты знаешь, там новые пазлы принесли. Красивые! Я ничего не понимаю. Ты, когда поздоровеешь, возьмешь меня в игру?
Полин вспомнил острые пилы вместо рук, жесткий хоботок, вымазанный в чужой крови. Вспомнил и красивую песню, которую только что слышал:
И любо мне, и весело, смотрю по сторонам,
Голубеньким и беленьким я радуюсь цветам!
– Возьму.
Глаза у Нявки просияли, и она сразу убежала.
Станет девочкой – тоже будет носиться, словно у нее четыре ноги.
Обед Полину принесли в постель. Принесла нянечка тетя Клава, которая с утра протирала полы, а после обеда уходила домой.
– Что, неугомонный, добегался до койки? Теперь лежи и выздоравливай.
– Спасибо, – сказал Полин.
Обед еще не кончился, когда в спальню прихромал Тюпа.
– Вот, – сказал он и протянул яблоко. – Это тебе. Нам на обед кроме компота еще по яблоку дали.
– Кушай сам. Мне за обедом тоже дали яблоко. А тебе надо здоровья набираться.
– Зачем? – обреченно спросил Тюпа. – Я же знаю: здесь, среди детей, много подкроватных чудищ, которые хотят меня сожрать. И что ни делай, они все равно сожрут, ведь они уже выползли из-под кроватей. Ты тоже чудище, но ты хороший. Давай лучше ты меня съешь, чтобы им ничего не досталось.
– Ну, ты придумал! – сказал Полин. – Запомни: никто тебя не съест, потому что я буду тебя защищать. Знаешь, какое у меня настоящее имя? Друг!
Тюпа слабо улыбнулся, а Полин завилял невидимым хвостом и лизнул Тюпу в нос, хотя хорошие мальчики никогда так не делают.
Умелка
– Куда подевались змеиные головы? – привычно пробормотала Улина. – Неужели я все съела за завтраком? Ах да: вот они, в старом горшке.
Улина не могла припомнить, откуда взялся этот монолог, который она ежеутренне повторяла привычно и бездумно, как иные повторяют молитву, не вкладывая в слова никакого смысла. Это было тем проще, что змеиных голов и тому подобной несъедобности у Улины вовек не бывало, да и целиковые змеи ей не встречались. Не водилось у нее и горшков, даже цветочных. Не любила Улина живые цветы, и те платили ей взаимностью.