– Застрелить тебя, идиота!
В мгновение ока репортёра будто ветром сдувает.
Публика, насытившись сенсацией, постепенно покидает зал. Буцос делает знак директору и крупье тоже удалиться, а Эмми Батлер просит остаться.
– Вот вы и достигли своего – сделали меня нищим, – после минутного молчания произносит он уставшим голосом.
– Мне жаль… – пытается утешить его Эмми Батлер.
– Не надо меня жалеть, – останавливает её Буцос. – Это лишнее. Я не держу на вас зла. Таков игорный бизнес: сегодня удача на моей стороне, завтра победу празднуете вы. Я смотрю на вещи трезво. А потому в психбольницу из-за утерянных денег не попаду. У меня к вам просьба. Вам, в сущности, уже нет смысла таиться, поскольку у меня нечего больше выигрывать. А потому расскажите, как вам это удалось. В чём ваш секрет? Вы разработали какую-то хитрую систему? Или выигрышный номер вам приснился? Откройте тайну. Я не успокоюсь, пока не узнаю, как вы сумели так ловко очистить меня. И всего лишь за два захода.
– Никакого секрета нет, – простодушно пожимает плечами Эмми Батлер. – Всё просто…
– Ну, так уж и просто! А «двадцать три»? Раз вы дважды кряду так уверенно выиграли на этот номер, то это уже не случайность. Значит, какой-то секрет всё-таки имеется.
– Уверяю вас, что никакого секрета нет. Всё очень просто. Проще быть не может. Цифра «двадцать три» пришла мне на ум, как только я вошла в казино. Вы хотите знать, откуда она взялась, эта цифра? Тогда слушайте. К казино я подъехала на троллейбусе номер семь. Так? Так. Это – раз. Вошла в казино ровно в семь часов вечера. Это – два? Два. Поселилась в номере седьмом. А это уже три. Теперь-то вы сообразили, надеюсь, откуда взялась эта цифра?
– Ни-иче-его не понимаю! – качает круглой головой Буцос.
– Я уже догадалась, что с арифметикой у вас не того… не очень, – сочувственно вздыхает Эмми Батлер. – А ведь всё так просто! Попробуйте проследить за моей мыслью. Только будьте внимательны. Что мы имеем? Мы имеем семь, семь и семь. То есть, три семёрки. А если эти наши семёрки взять да умножить на три, что получится в сумме?.. Ну-ну! Шевелите своим серым веществом.
– Полу-учится-я два-адца-а-ать… – неуверенно тянет Буцос, всё ещё не понимая, к чему клонит его собеседница.
– Правильно! – радостно подхватывает Эмми Батлер. – Получится двадцать три! Что же тут думать? Каждому первокласснику известно, что трижды семь – двадцать три. Элементарная арифметика! Как вы всё-таки туго соображаете! А ещё, наверное, университет кончали. Хотя… – безнадёжно машет она рукой, – чему теперь там могут научить, в этих университетах…
Первый удар, то есть потерю миллиона, который составлял всё его состояние, Буцос, как и подобает потомку древних эллинов, перенёс стоически. Но выдержать этот удар у него не хватило ни сил, ни духу. Прямо из казино карета «скорой помощи» увезла его неистово хохочущим в психиатрическую лечебницу, где он и остался. Похоже, навсегда. Там ему хорошо. Там заботливый персонал, хороший присмотр, покой и уют. Там даже неплохо кормят. Тихо помешанных – а именно к этой категории больных причислили Христо Буцоса – регулярно выводят в больничный сад на прогулки. И даже газеты иногда дают читать. Изредка бедолагу навещает по старой памяти Эмми Батлер. Она приносит ему апельсины, мандарины, шоколад и прочие лакомства. Случается, тайком от врачей сунет в карман больного небольшую бутылочку коньяка. Где-то подсознательно Эмми чувствует свою вину перед бывшим владельцем морионских казино. Но до сих пор так и не смогла понять, что стало причиной внезапного помешательства Буцоса во время их разговора в казино «Поймай удачу». Разговор как разговор. Ничего такого она ему не сказала. Больше того, она открыла ему секрет своего выигрыша…
Сам же Христо Буцос вряд ли уже сможет когда-нибудь что-то объяснить. Дело в том, что вот уже скоро два года, как он ежедневно с утра до вечера только то и делает, что повторяет с методичностью испорченного граммофона: «Трижды семь – двадцать три! Трижды семь – двадцать три! Трижды семь…» Бывает, он оставляет на какое-то время свои занятия умножением, и тогда на всю лечебницу слышен его дикий хохот. Но врачи к таким выходкам своего пациента относятся терпимо, с пониманием – нужна же человеку какая-то разрядка от этих его постоянных занятий такой непростой наукой, как арифметика…
Скряги умирают дважды
Просыпается Джек Дудко от тупой боли в шее. «Надо же так крепко уснуть! Да ещё в таком неудобном положении!» – сердится он неизвестно на кого. Полежав спокойно минуту, осторожно поворачивает голову в одну сторону, затем – в другую. И так – несколько раз кряду. Боль слегка утихает. Наконец, пристроив голову поудобнее, набок, Дудко открывает глаза. Вокруг – непроглядная темень. «Никуда эти таблетки не годятся, – недовольно думает он, – столько проглотил и всё равно проснулся среди ночи. Интересно, который час». Дудко привычно протягивает руку к выключателю висящего над головой бра – но что это? – над самой грудью рука натыкается на что-то твёрдое и неподвижное. «Это что ещё такое?» – удивляется Дудко. Он пробует водить вокруг себя руками, но его руки всюду упираются во что-то твёрдое. То же самое с ногами: их невозможно ни раскинуть, ни поднять, ни согнуть в коленях. И вообще – лежать можно только вытянутым в струнку. Нельзя даже повернуться набок.
«Э-э, так это, кажись, самый что ни на есть настоящий гроб! – ещё больше удивляется Дудко. – Выходит всё-таки, что я сплю. Однако какие идиотские сны иногда бывают! Это надо же – увидеть себя в гробу! Не к добру это… Надо поскорее проснуться. А то, чего доброго, свихнуться от такого сна можно». Но проснуться никак не удаётся. «А что, если это вовсе не сон, а я действительно лежу в гробу?» Эта внезапная мысль током пронизывает сознание Дудко. Он с силой щиплет себя за бедро и вскрикивает от боли.
– Не-ет! Никакой это не сон! – растерянно бормочет Дудко. – Да нет же! Быть такого не может! Неужто я в самом деле лежу в гробу? И даже вроде как в костюме… Как же я попал сюда? Чья это идиотская выходка?
Поначалу Дудко думает, что это всего лишь не совсем удачная шутка кого-то из друзей, что гроб вот-вот откроют, и он снова увидит Божий свет. Он даже представил себе, как сейчас устроит шутникам разнос, и тут же начинает подбирать подходящие случаю слова. Но время идёт, дышать становится всё труднее, а вокруг по-прежнему не слышно ни единого звука, даже самого незначительного. Дудко несколько раз стучит носком ботинка по крышке гроба, но в ответ – пугающая тишина. Сомнений быть не может: ни в какой он не в комнате, как думал вначале, а в самой настоящей земле. То есть зарыт в могиле. И зарыт, скорее всего, на кладбище.
Ужас сковывает сознание Джека Дудко. Вместе с тем боязнь нелепой и страшной смерти заставляет его ухватиться за последнюю, хоть и призрачную, соломину спасения. Он снова, затаив дыхание, начинает прислушиваться: а вдруг всё-таки где-то поблизости есть люди? Но ни один, даже самый незначительный звук не достигает его ушей. И тут он снова со всей отчётливостью начинает сознавать, что заживо похоронен, зарыт в землю, что ему отсюда никогда не выбраться, что его здесь ожидает неминуемая и, что самое страшное, мучительная смерть.
Смирившись со своей участью, Дудко перестает шевелиться, затихает. И вдруг спустя какую-нибудь минуту он начинает улавливать едва различимые звуки. Дудко напрягает слух – так и есть: где-то неподалёку слышны глухие удары о что-то мягкое. Вроде как о грунт. «Похоже, копают землю, – заключает Дудко. – Не иначе как где-то неподалёку роют новую могилу».
Дышать между тем становится всё труднее и труднее. Такое ощущение, что на груди лежит тяжеленный камень и воздух не доходит до лёгких, застревая где-то на полпути к ним. Опасаясь, что воздух вот-вот может кончиться вовсе и тогда конец неизбежен, Дудко начинает кричать и из последних сил колотить ногами и кулаками о крышку гроба.
– А не пора бы нам перекурить? – говорит Сильвио Ралли, пожилой большеголовый крепыш с расплюснутым носом, что указывает на его прежнюю профессию боксёра, и с силой вонзает лопату в землю.
– Перекурить так перекурить, – охотно поддерживает его молодой напарник Рико Чипс, разбитной словоохотливый малый с лицом бритой мартышки. – Тем более что яма почти готова, а «жмура» должны доставить только к одиннадцати… Заодно, думаю, и горло не грех бы уже промочить. На-ка, старина, тяпни глоток, – говорит Рико, протягивая плоскую бутылочку с ромом своему старшему товарищу.
– Это можно, – охотно соглашается Ралли.
Отпив по хорошему глотку обжёгшего сухое горло рому, землекопы усаживаются на краю ямы и, свесив внутрь ноги, закуривают.
Время приближается к десятому часу, на кладбище тишина, разве что чирикнет где-то непоседливая птичка, вокруг – ни живой души. Как говорят в таких случаях моряки, полный штиль. Дым от сигарет тонкими струйками медленно поднимается кверху. Зажмурив глаза и подставив лица утреннему солнцу, могильщики нежатся под его тёплыми лучами.
Неожиданно Сильвио Ралли предостерегающе поднимает кверху палец и застывает, к чему-то прислушиваясь.
– Что такое? – спрашивает шёпотом Рико Чипс.
– Слышишь? – вопросом на вопрос и тоже шёпотом отвечает Ралли.
Его напарник отрицательно качает головой.
– Ну как же? – удивляется Ралли. – Кто-то стучит под землёй! Неужели не слышишь? И даже вроде… не то кричит, не то мычит.
Рико Чипс напрягает слух и удивлённо поднимает брови.
– И в самом деле… Погоди, погоди… Как будто под этим вот холмиком… – указывает он на соседнюю, свеженасыпанную могилу. – Неужели живьём мужика зарыли? Вроде как мёртвый был, когда мы закапывали его вчера. Странно…
Не сговариваясь, оба подходят к могиле, из которой продолжают доноситься едва слышные звуки, и, раскидав венки, припадают головами к свеженасыпанному холмику.
– Точно, здесь, – говорит Ралли. – Вот изверги! Это надо же – привезти на кладбище живого человека! Не иначе как сонного похоронили. Что делаем?