Пока Рива Рольф трудится в поте лица над мраморным барельефом, изображающим суд Париса, который украшает стену напротив большого рабочего стола хозяина дворца, Марк Болтон не менее старательно крошит сам стол, представляющий собой настоящее произведение искусства: красное дерево, тонкая резьба, изящная инкрустация черепахой и драгоценными металлами и плюс к этому множество выдвижных ящиков. На пол летят какие-то бумаги вперемешку со щепками, серебряными и черепаховыми пластинами, хитромудрыми замочками и латунными шарнирами.
Остаётся один, самый нижний и самый маленький ящик. И тут, так успешно начатая работа стопорится: выломать этот ящик оказывается не так просто. Даже топором. «Должно быть, тут хранится что-то очень важное», – думает Марк и с удвоенной энергией продолжает свою «созидательную» работу. Наконец доступ к ящику прорублен. Марк Болтон находит в нём один-единственный конверт, а на конверте видит одно-единственное, написанное большими буквами слово: «ЗАВЕЩАНИЕ».
«Ну, и кому же ты всё это крошево оставляешь?» – не без злорадства думает парень и небрежно, с ухмылкой разрывает конверт. Он подносит к глазам гербовый лист бумаги с двумя печатями и подписями и, едва пробежав взглядом несколько строк текста, замирает как громом поражённый, уставившись оторопелым взглядом куда-то перед собой в пространство.
– Марк, что с тобой? – спрашивает удивлённая Рива Рольф.
Но юноша не обращает на неё внимания. Хотя в кабинете предостаточно света, он неуверенной походкой лунатика приближается к большому, в полстены окну и снова принимается за чтение завещания. На сей раз читает медленно, буква за буквой. И только теперь, судя по постоянно меняющемуся выражению его лица, до сознания Марка доходит наконец смысл написанного, и он начинает осознавать, что это не сон, не розыгрыш и не ошибка. Глаза парня загораются странным сумасшедшим блеском, а из задрожавших вдруг губ вырывается сдавленный шёпот:
– Не может быть… Неужели это правда…
– Что там написано? – снова спрашивает девушка.
Марк молча вкладывает завещание обратно в конверт и бережно, будто это необыкновенно хрупкая драгоценность, прячет его за пазуху. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, вырывает из рук Ривы молоток и бросает его подальше в угол.
– Ты чего? – удивляется Рива. – Что с тобой? Я же…
– Хватит! – кричит неожиданно Марк и, грубо схватив девушку за плечи, с силой толкает её к двери. – Убирайся! Убирайся отсюда прочь! Живо!
Ничего не понимающая Рива пытается ещё что-то сказать, но Марк, услышав в каком-то из соседних помещений тяжёлые удары молота, бледнеет, тут же забывает о девушке и выбегает из кабинета. В большой комнате, откуда по всему дворцу разносятся эти удары, Марк видит молодого кузнеца Анри Ламота, детину двух метров роста и ста килограммов весу, который самозабвенно трудится кузнечным молотом над остатками большущего шкафа с коллекцией древнекитайского фарфора. Плодами этого труда в виде множества белых черепков и щепок тёмного полированного дерева обильно усеян пол комнаты. Марк с разбегу набрасывается на Ламота, намереваясь выхватить из его рук молот. Но Ламот – не Рива. Лёгкий толчок руки, и Марк отскакивает от него, как мячик от стены. Но тут же снова налетает коршуном на кузнеца, пытаясь отобрать у него молот.
– Сейчас же отдай молот, идиот! Не смей бить чужое! Ты ответишь за это! Иди бей своё, дома! Вишь, размахался тут! Убирайся отсюда подобру-поздорову! – истеричным голосом взвизгивает Марк.
– Ты чего, парень? Рехнулся, что ли? То звал всё громить, а теперь… – недоуменно пожимает могучими плечами Ламот и снова легонько отталкивает от себя Марка Болтона. Но и этого достаточно, чтобы тот, поскользнувшись к тому же на каком-то черепке, отлетел, потеряв равновесие, к стене. С треском ударившись о стену затылком, он удивлённо охает и медленно сползает, прижимая обеими руками к груди завещание, на пол. Ламот бросается ему на помощь, но в помощи Марк уже не нуждается: в уголке его рта показывается, пузырясь, струйка крови, а глаза, враз помутнев, закатываются кверху и утыкаются в потолок невидящим взглядом. И в это время по дворцу разносится чей-то истошный крик:
– Братва-а! Разбегайся кто куда-а! Дворец окружает полиция-а!
Анри Ламот оставляет в покое Робера и устремляется к выходу.
Подведя задержанную девчушку с рыжими косичками к лежащему под стеной мёртвому Марку Болтону, лейтенант полиции строго спрашивает:
– Кто это? И кто его так?
– Не знаю, кто его так, – едва выдавливает из себя на смерть перепуганная девушка. – Это Марк Болтон, руководитель молодых революционеров.
– Руководитель молодых варваров… – уточняет лейтенант.
– Мы не варвары, мы социалисты-революционеры! – неожиданно осмелев, звонким от волнения голосом выкрикивает девушка.
– То, что вы революционеры, я вижу… – пренебрежительно цедит сквозь зубы лейтенант, указывая кивком головы на пол, покрытый осколками китайского фарфора эпохи династии Мин. – Вон сколько нареволюционерили…
Лейтенант наклоняется над Марком Болтоном и в поисках каких-либо документов шарит по его карманам. В карманах он ничего не находит, но зато, разведя руки, нащупывает какие-то бумаги под рубахой. Сунув за пазуху мертвеца руку, извлекает оттуда конверт с надписью «ЗАВЕЩАНИЕ».
– Э-э… Да тут не так всё просто, с этими «революционерами», – бормочет удивлённый лейтенант. Достав из конверта лист бумаги, он разворачивает его и читает вслух:
– Завещание. Я, нижеподписавшийся Дон Пиллерс, находясь в здравом уме и при полном сознании, в присутствии нотариуса Дога Квана завещаю свой дворец «Орлиное гнездо» со всем его содержимым слесарю-сантехнику Марку Болтону из Мориона, моему внебрачному сыну от бывшей моей горничной, девицы Розы Болтон. Этим самым я надеюсь искупить хоть один из многочисленных грехов моей беспутной молодости. Дон Пиллерс. Подпись Дона Пиллерса заверяю: нотариус Дог Кван.
– Дела-а! – озадаченно вертит головой лейтенант полиции. – Пожалуй, это покруче любого индийского фильма!
Проказы судьбы
Возможно, это покажется кому-то странным, но кино я не любил с детства. Да и сейчас, если говорить по правде, не люблю. Равнодушен я к нему – и всё тут. Не волнует оно меня. Каким бы талантливым и популярным ни был фильм, сколько бы о нём ни говорили и ни писали, но как подумаю, что всё это не больше, чем выдумка сценариста и режиссёра, игра артистов, словом, подделка под действительность, а проще говоря, откровенная фальшь, всякая охота идти в кино пропадает. Поэтому в кино я почти не ходил и до сих пор не хожу. Разве что с ребятами иногда, ради компании. Да и то большую часть фильма обязательно просплю.
То ли дело футбол! Здесь всё по-настоящему, всё происходит на твоих глазах – без какого бы то ни было обмана, без фальши, без кривляния. Тут уж не уснёшь! Футбол я люблю по-настоящему, люблю страстно, можно сказать, до одури. Ещё не было случая, чтобы я пропустил какой-нибудь футбольный матч. А тем более с участием моей любимой команды «Морионские львы». Даже если нет денег на билет, всё равно я найду способ проникнуть на стадион.
На этой почве – моей апатии к кино и увлечения футболом – у меня часто возникали дискуссии и даже перепалки с Флорой Чарони, моей напарницей по работе в магазине верхней одежды «Элегант», что на улице Виктора Гюго. Мы работали с нею в отделе мужских курток и плащей: Флора занималась клиентами – помогала им с выбором товара и примеркой, – а я товар запаковывал, выписывал чеки и иногда, если предвиделись чаевые, относил покупку к машине.
А возникали между нами споры преимущественно потому, что, в отличие от меня, Флора была помешана на кино и людей, которые не разделяли её увлечения, считала никчёмными, не заслуживающими её внимания людишками. Сама же Флора не пропускала ни одного нового фильма, постоянно, даже на работе, читала киножурналы, знала всех известных и малоизвестных киноартистов и могла часами говорить о них – об их ролях, закулисных интригах, семейных дрязгах, любовных похождениях и всём таком прочем. Было бы с кем поговорить.
Впрочем, это ещё полбеды. Хуже другое: Флора Чарони спала и видела себя артисткой кино. И не просто артисткой, а непременно звездой экрана, которой восхищается весь мир. На меньшее она не соглашалась. Она даже экранное имя себе придумала, звучное и запоминающееся – Сильвана Кавальери.
Хотя, если быть справедливым… Не знаю, были ли у Флоры актёрские задатки (не приходилось видеть её игру), но если брать во внимание её внешность, то тут уж я больше чем уверен, что она, как и Софи Лорен или та же Сильвана Пампанини, имела все основания рассчитывать на карьеру кинозвезды. Как по мне, то Флора была очень красивой девушкой. Начать с того, что при росте выше среднего у неё была замечательная, стройная и гибкая, будто изваянная искусным скульптором фигурка. О головке и говорить не приходилось: лицо чистое, почти круглое, губы полные, пунцовые, совершенно не требующие никакой помады, нос небольшой, аккуратный, правильной формы, глаза, вернее глазища, большие, карие, лучистые, обрамляющие их ресницы длинные и густые, как опахала, слегка вьющиеся тёмно-каштановые волосы свободно струятся на плечи. Впрочем, Флора то и дело меняла причёску, делая её под своих любимых киноактрис: сегодня у неё причёска Брижит Бардо, завтра – Джины Лоллобриджиды, послезавтра – Одри Хепберн.
В том, что торговля у нас шла успешнее, чем в других отделах, заслуга была прежде всего Флоры. Не раз приходилось замечать, что многие мужчины заходили в наш отдел единственно для того, чтобы посмотреть на Флору, перекинуться с ней несколькими игривыми словами, примерить что-нибудь с её помощью, прикоснуться к ней. И немало таких мужчин ради того, чтобы сделать девушке приятное, покупали явно ненужные им вещи.
И всё же работу свою Флора не любила и тяготилась ею. Она считала, что такая работа унижает её – будущую кинозвезду. Меня эта работа хоть и не унижала, но я тоже был не в восторге от неё. Разве это занятие для настоящего, здорового мужчины – завёртывать в бумагу куртки или плащи? Тем более что и зарплата в магазине была не ахти какая. Но в Морионе, как всегда, было туго с работой и многие здоровые парни не имели и такого заработка. Поэтому мне ничего не оставалось, как запастись терпением и ждать лучших времён…