Поравнявшись с гурьбой удивлённо притихших ребятишек, Анри останавливается, прокашливается и, стараясь придать голосу суровый тон, говорит:
– Вы тут, ребятки, того… Чтобы больше не обижали моего… сынишку Дэви. Не то… Словом, смотрите у меня… Поняли?
Когда они отходят от детей, Дэви забегает наперёд и, благодарно заглядывая в глаза Анри, говорит:
– Папа, ты приходи ещё когда-нибудь сюда. Не приноси ничего, мне ничего не надо. Просто так приходи. Чтобы все видели, что навещаешь меня. Хорошо?
– Хорошо, Дэви, – Анри притягивает к себе мальчонку и неумело приглаживает его вихры. – Конечно, я буду приходить к тебе. А то как же? Даю слово… Ну, а теперь я пойду, наверное? До скорого, сынок, что ли?
Дэви неохотно отпускает палец Анри.
– До скорого, папа! Так смотри же, приходи!
Анри пятится, спотыкаясь, назад, машет рукой, затем поворачивается и решительно идёт. Но идёт не в сторону железной дороги, а назад, откуда пришёл. Мысль о самоубийстве, совсем недавно так крепко сидевшая в его голове, успела уже напрочь из неё вылететь. Теперь помыслы Анри заняты другим.
– Приходить буду, – бормочет он, широко вышагивая по тротуару. – Обязательно буду. И приносить что-нибудь буду. Это само собой. А кто же принесёт сироте? И не только буду приходить, но со временем и вовсе к себе заберу. Непременно заберу! Усыновлю – и дело с концом. Дай только срок. С выпивкой завязываю с сегодняшнего дня. Это решено и гербовой печатью заверено. Хватит! А там и работу найду. Вот всё и наладится. А как иначе? Раз надо, значит, надо. Если не я, то кто поможет мальчонке? Вишь какой шустрый воробышек! Это надо же додуматься – «будь моим папой!» Как же такому не помочь? Так что, друг Анри, придётся тебе ещё пожить малость…
Анри то хмурится, то улыбается своим мыслям, не обращая внимания на встречных прохожих. Впервые за многие месяцы он замечает, что небо над головой на редкость голубое, солнце ослепительно-яркое, птицы в кустах трещат весело и задорно. Да и мир кажется не таким уж и плохим.
…И умерли в один деньДокументальный рассказ
Такого наплыва публики, какой наблюдался в один из слякотных октябрьских дней 1717 года, парижский Дворец правосудия не видел давно. К парадному входу дворца то и дело подкатывали роскошные кареты. Из них выходили расфранченные господа в париках и богато разодетые дамы. Все они спешили в зал заседаний дворца. Несмотря на довольно внушительные размеры этого зала, в нём уже не было где яблоку упасть. Многие уважаемые господа и даже дамы вынуждены были стоять вдоль стен и в проходах, чего при иных обстоятельствах они никогда себе не позволили бы.
Столько же приблизительно народа, несмотря на моросящий с утра мелкий дождик, толпилось перед входом в Дворец правосудия. Правда, публика здесь была попроще: служанки, консьержки, швеи, зеленщицы, разносчики, мелкие лавочники, угольщики, бродяги и прочий, не пользующийся особыми привилегиями народ, которому в тот день во Дворец правосудия не было никакой возможности попасть. Толпа с каждым часом возрастала.
Проходивший мимо немолодой мужчина, по всей видимости, торговый клерк из провинции, остановился подле стоявшего несколько в сторонке от толпы такого же немолодого мужчины, судя по начисто выбритому лицу, актёра.
– Послушай, приятель, что здесь происходит? – поинтересовался прохожий. – Почему столько народа?
– Да ты что, с луны свалился? – удивлённо посмотрел на прохожего актёр. – Весь Париж об этом толкует, и только ты ничего не знаешь?
– Я не парижанин. Я только вчера вечером приехал в Париж.
– Издалека?
– Из Амьена.
– Ах, из Амьена… Знаю, бывал. Ну, раз приезжий, да ещё из Амьена, придётся рассказать. Так вот, слушай. Здесь происходит странный, если не сказать фантастический, судебный процесс. Некий богатый и почтенный парижанин – его фамилия де Буассо – требует, чтобы ему через суд вернули жену…
– …которая сбежала с молодым любовником? – заулыбался приезжий и снисходительно похлопал актёра по плечу. – Таких, брат, историй я наслушался у себя в Амьене предостаточно.
– Деревенщина, помолчи и не перебивай! – с наигранной свирепостью сверкнул глазами актёр. – …вернули жену, которая – можешь себе представить? – умерла шесть лет тому назад и была похоронена на кладбище аббатства Сен-Жермен-де-Пре.
– Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты меня вроде как за дурачка принимаешь, – насупился амьенец.
– Но и это не всё, – пропустив мимо ушей замечание приезжего, продолжал актёр. – Эта самая жена господина де Буассо – её девичье имя как будто Клеменс де ла Файль, – которая умерла шесть лет тому назад и была похоронена на упомянутом кладбище аббатства Сен-Жермен-де-Пре, вызвана в суд и сейчас находится в зале заседаний Дворца правосудия.
– А это уже вообще чушь несусветная! Мёртвая женщина… вызвана в суд… Бред какой-то… – пожал плечами амьенец и внимательно посмотрел на актёра, пытаясь, вероятно, определить, шутит тот или у него не всё в порядке с головой.
– Вот именно: умершая женщина вызвана в суд. И сейчас она, должно быть, даёт показания. Да ты сам подумай, голова твоя садовая, если бы судили обычную, живую женщину, кто бы сюда пришёл? А так видишь, сколько народу? Да ещё в зале заседаний столько же. А теперь признайся, приятель, заинтриговал я тебя? Раз заинтриговал, тогда слушай дальше…
Будем надеяться, что читатель тоже заинтригован, и поэтому нам ничего не остаётся, как рассказать эту удивительную историю о настоящей любви и верности с начала и по порядку.
Детство и юные годы Клеменс прошли беззаботно и счастливо. Единственный ребёнок в почтенном семействе де ла Файлей, красивая, живая, не по годам сообразительная и отзывчивая девочка была предметом обожания родителей. Мало что изменилось в жизни Клеменс и после того, как в 1707 неожиданно умерла её мать, Сабина де ла Файль, и её отцу Морису де ла Файлю, человеку довольно известному и весьма занятому – он был председателем Высшей судебной палаты Франции, – пришлось отвезти шестнадцатилетнюю дочку в Тулузу к родителям жены. Дедушка и бабушка души не чаяли в единственной внучке и делали всё, чтобы она не знала грусти и забот, чтобы жилось ей весело и счастливо. Для этого они даже время от времени устраивали в своём доме вечеринки и небольшие балы, на которые приглашалась тулузская молодёжь.
На одном из таких домашних балов юная красавица Клеменс познакомилась с молодым красавцем Жоржем де Гараном, который, несмотря на свой возраст, числился уже лейтенантом пехотного полка. Молодые люди полюбили друг друга. Полюбили с первого взгляда, полюбили по-настоящему, раз и навсегда. А вскоре и о помолвке объявили. Теперь все их помыслы были направлены на подготовку к свадьбе и будущую совместную жизнь.
И вдруг (ох уж эти «вдруг»!) Жорж получает предписание явиться в свой полк, которому предстоит отправиться в Индию, где вот уже несколько лет кряду французская армия не может сломить сопротивление свободолюбивых индийцев.
Счастье, казавшееся вечным и незыблемым, в одночасье сменилось отчаянием. Молодые люди не находили себе места, не знали, что делать. В конце концов, чтобы и впредь принадлежать только друг другу, они решили, не дожидаясь назначенного дня свадьбы, обвенчаться немедленно, до отъезда Жоржа в полк. Оставалось получить согласие отца Клеменс. Впрочем, за отцом, казалось влюблённым, дело не станет – дочь он любил, во всём ей потакал, да и к Жоржу, похоже, относился доброжелательно, можно сказать, по-отцовски.
Но тут Мориса де ла Файля словно подменили: он наотрез отказался дать своё благословение на этот брак. Сколько ни умоляли его Жорж и Клеменс разрешить им обвенчаться, старик был непреклонен. Своё несогласие он мотивировал тем, что для него благополучие единственной дочери превыше всего, а о каком благополучии можно говорить, если она свяжет свою жизнь с офицером колониальных войск, – судьба такого офицера изменчива, а жалованье скудное. И никакие уговоры и доводы не смогли поколебать решения отца Клеменс. Молодым людям ничего не оставалось, как поклясться в верности «по гроб жизни» и уповать на благосклонность судьбы…
Два томительных года от Жоржа де Гарана не было никаких вестей. Наконец пришло официальное сообщение, что его полк в жестоком бою был почти полностью истреблён и что в числе погибших значится также капитан де Гаран. Нетрудно представить, каким страшным ударом оказалась для Клеменс эта весть. Её горе было неописуемым. Она готова была наложить на себя руки. Но после продолжительных раздумий решила этого не делать, а посвятить свою жизнь памяти жениха.
Но тут снова в судьбу дочери вмешался отец. Не прошло и года, как он уговорами и угрозами вынудил Клеменс выйти замуж за пожилого, но богатого парижского дворянина Кристиана де Буассо. А спустя ещё год у нее родилась дочка.
Но, и став матерью, Клеменс не переставала думать и горевать о Жорже. Печаль и задумчивость не покидали её ни на день. Кончилось тем, что она заболела. И хотя врачи не смогли определить, какой болезнью она страдает, молодая женщина таяла как свеча. В конце концов она слегла, и 13 октября 1711 года лекарь констатировал её смерть. Похоронили Клеменс на следующий день, 14 октября.
И удивительное совпадение: в тот же день, 14 октября, в Париж из Индии вернулся Жорж де Гаран, которого все давно считали погибшим. Узнав о кончине и похоронах своей бывшей невесты, опечаленный капитан отправился на кладбище аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Там он упросил сторожа (не без приличной суммы денег, надо полагать) вскрыть склеп, чтобы в последний раз посмотреть на свою возлюбленную, о которой он думал ежедневно на протяжении четырёх лет своего мытарства в Индии.
То, что случилось дальше, напоминает известную сказку о спящей красавице. Оказавшись в объятиях любимого и орошённая его горячими слезами, покойница неожиданно ожила. Что там было на самом деле – то ли это действительно была чистая случайность, то ли всё было загодя подстроено, – никто никогда не узнает: этот таинственный эпизод из жизни наших героев так и остался покрытым непроницаемым мраком. По этому поводу можно лишь строить предположения.