Со стороны это выглядело просто потрясающе: я пишу письмо любовнику с просьбой закрыть долги моего отца, а он отвечает в утонченно-романтическом духе. Меня затрясло, плечи ходили ходуном, дурацкий листок и строчки прыгали перед глазами.
– Зачем… – голос сорвался, и я замолчала, чтобы вернуть спокойствие и уверенность. – Какого демона вы прочли мое письмо?!
Вышло не очень спокойно. Скорее, очень беспокойно.
– Важно другое. – Винсент продолжал меня буравить взглядом, от его голоса я холодела, словно в лютый мороз. – Почему вы попросили у Арджи денег для своего отца? К каким сюрпризам мне готовиться еще?
С каждым словом де Мортен наступал на меня, пока не подошел совсем вплотную. Он больно сжал мои плечи, в глазах его сверкал не лед, то были отблески адского пламени.
Да он же зол, как демон!
– Потому что я узнала об этом несколько дней назад и не могла оставить свою семью в беде! – выкрикнула я и рванулась, пытаясь освободиться. – Потому что ваш друг записал моего отца в подозреваемые, потому что я боялась, что вы мне откажете! Боялась поднимать эту тему!
Лицо Винсента исказилось, словно от боли, он разжал руки и буквально отшвырнул меня – так, что я едва удержалась на ногах.
– Вы так уверены в своем отце? Как давно вы виделись с ним?
– Восемь лет назад.
Могла ли я с уверенностью сказать, что мой отец непричастен к заговору против де Мортена? Вряд ли. Разве что самой себе, в своих чувствах, неосознанной надеждой. Возможно, отчасти глупой – ведь когда-то я и представить не могла, что отец способен от меня отвернуться. Впрочем, мне проще думать, что он об этом сожалеет.
Так же, как и я о…
– Винсент, я наделала много глупостей в прошлом, – я шагнула к нему, – и прошу прощения за то, что сделала. Я была ребенком, и я испугалась. Испугалась, что вы запрете меня в Мортенхэйме, что как только у нас появятся дети, я стану вам не нужна.
Было жестоко отказаться от него прямо перед алтарем, посреди роскошной свадьбы и сотен гостей, взирающих на нас, – кто-то с льстивыми улыбками, кто-то с трепетным благоговением. За свой бездушный детский поступок я уже расплатилась сполна, но так себя и не простила. Для меня это было просто больно, больно терять его, пусть даже я заранее знала о том, что собираюсь сделать, но для него это был серьезный удар – по самолюбию, по чести, по репутации семьи. Я помнила неверящие взгляды, вонзавшиеся в меня подобно ядовитым стрелам, шепот, пронесшийся по храму и прозвучавший надо всеми ними негромкий, но сильный голос Винсента: «Невелика потеря».
Я отказалась от него в прошлом, но не собиралась делать это сейчас. Несмотря на жестокие слова, я слышала его боль. И чувствовала ее, как свою.
– Заклятие сломало мою прежнюю жизнь, но оно того стоило. Стоило того, чтобы вновь оказаться рядом с вами и узнать вас заново.
Я выдирала из себя эти слова с таким усилием, какого мне еще ни разу в жизни не приходилось прилагать. Гордость покрутила пальцем у виска, собрала пожитки и съехала – надеюсь, что временно, но сейчас мне было не до нее. Я шагнула к нему и провела ладонью по его щеке.
– Я написала это письмо, потому что растерялась. И за это я тоже прошу прощения.
– Я верил в то, что вы изменились, – прорычал де Мортен. – Но Фрай оказался прав: вы прекрасная актриса.
В сердце словно вонзили раскаленную спицу.
Вот как оно бывает, оказывается, когда становится нечем дышать, в ушах звенит, а на глаза наворачиваются глупые злые слезы.
Ну уж нет, плакать я не стану. Только не перед ним.
– Вы говорили, что доверяете мне.
– Я ошибался. Отныне вы будете сидеть здесь, и вся ваша почта будет проходить через меня. Потому что иначе о ваших проблемах, а заодно и о заклятии скоро узнает вся Энгерия. Про воссоединение с любовником пока и думать забудьте. – Он с силой сжал мое запястье. – И молитесь, чтобы самой страшной проблемой вашего папаши оказались кредиторы.
Он медленно отпустил мою руку, следы от его пальцев наливались красным, жгли больнее, чем когда-то змея. Винсент вышел, и все потеряло смысл. И вчерашний праздник, и наше слияние у камина, и ночные посиделки с Лавинией, и глупые утренние мысли. Я сжимала в руке злосчастное письмо, Арк замер рядом, как бронзовая фигура. В другое время он устроил бы по поводу задержавшейся прогулки народные пляски и собачий концерт, но сейчас даже не шевелился.
Как во сне я пригласила Лидию и попросила помочь одеться. Я знала, что больно будет потом, но сейчас была благодарна временной заморозке: что внутри – в душе, что снаружи – на улице. Арк отлучился по делам, а потом не отходил от меня ни на шаг. Ладонь чесалась, когда я поднесла ее к лицу и стянула перчатку, обнаружила, что крохотная змейка извивается, словно ее что-то выжигает изнутри. Совсем как меня. Если бы я могла, наверное, точно так же корчилась бы на снегу, но вместо этого просто шла по заснеженной дорожке парка, вдоль спящих фонтанов и скульптур, занесенных снегом узорчатых беседок.
Из-за спины раздалось громкое ржание, и я едва успела отскочить в сторону. Из-под копыт в лицо ударил вихрь искрящегося на солнце снега.
Жеребец у Терезы и впрямь был черный, как ночь: с роскошной вьющейся гривой. Сестрица Винсента восседала в седле в черной амазонке и накидке с темным мехом. Конь перебирал копытами, будто собирался прыгнуть прямо на меня, но я не отступила. Глаза, в отличие от хозяйки, у него были не злые.
Жаль, что мы с Винсентом так и не выбрались на прогулку верхом.
– Вы еще здесь? – язвительно спросила она.
– А где мне следует быть? – голос сорвался.
– Вы настолько бесстыжи, что умудряетесь вести переписку с любовником на глазах моего брата, а вас еще не вышвырнули прочь? Кажется, вы не солгали насчет ее величества.
То ли сегодня был день откровений, то ли у меня просто случилось внезапное прозрение по поводу всех и вся.
– Это вы распечатали письмо? – поинтересовалась я на удивление спокойно. – И отнесли его Винсенту?
– Вы поразительно прозорливы.
Говорить, когда на тебя смотрят сверху вниз, как-то неприятно. Хотя не все ли мне равно.
– За что вы меня так ненавидите, леди Тереза?
– За то, что вы причинили боль моему брату. – Ее перекосило от гнева.
– В таком случае будьте к себе добрее. Сегодня вы меня в этом переплюнули.
Я не видела ее лица, потому что развернулась и непривычно быстрым шагом пошла, почти побежала к замку. Дог потрусил за мной, поджимая лапы: мороз пощипывал его подушечки не меньше, чем мои щеки. Решение зрело всю дорогу, которую я пролетела в считаные минуты. Я поеду к отцу и поговорю с ним, если понадобится, выслушаю все, что он обо мне думает, но не уйду, пока не буду уверена в его невиновности. Я должна знать, что моя семья не имеет никакого отношения к тому, что творится в Мортенхэйме. Я должна разобраться во всем, чтобы суметь защищаться, когда Винсент придет ко мне в следующий раз. Чтобы никогда больше не позволить ему ударить так больно.
Я быстро написала Лавинии записку с просьбой позаботиться об Арке, пока меня не будет, собрала в сумку все свои драгоценности и письмо от Рина, переоделась, ненадолго забежала на кухню, а затем направилась в конюшню. Здесь было немногим теплее, чем на улице, от поилок поднимался пар, пахло сеном и навозом. Меня встретили довольно любезно – видимо, де Мортен еще не всем сообщил, что эту особу выпускать нельзя.
Молодой конюх Ильм, невысокий рыжий парень, вывел из стойла красивую лошадь – гнедую, с медными переливами в коричневой блестящей шерсти. Кобылка недоверчиво попятилась, но когда я вручила ей яблоко на раскрытой ладони, успокоилась и даже позволила погладить себя по морде. Имя у нее было под стать масти и характеру – мягкое, звучное, теплое: Шоколадка.
Ильм помог мне сесть, пожелал удачной прогулки, а я пришпорила лошадь, и через несколько секунд мы уже летели сквозь обжигающий свежестью мороз. Дыхание перехватывало, иногда казалось, что с каждым вдохом я глотаю искрящийся ледяной воздух, дорога предстояла не самая близкая – пять с половиной часов в лютый холод, но отступать и сдаваться я не собиралась. Моя жизнь больше никогда не будет зависеть от прихотей и настроения де Мортена. Никогда.
Часть 3Змея
1
Над нами раскинулось бескрайнее звездное небо, и даже звезды сейчас мерцали лишь холодом. Лошадь прядала ушами и недовольно фыркала, от ее дыхания шел пар. Шоколадке явно не терпелось в теплое стойло, попить свежей воды и пожевать сена, да и я была бы не прочь оказаться под теплым одеялом. Мороз обжигал щеки, руки и ноги еще по пути превратились в сосульки, несмотря на перчатки и утепленные сапожки, а я все стояла перед выщербленными временем прямоугольными колоннами, не решаясь толкнуть тяжелые кованые ворота и войти. Волнительно возвращаться в дом, где прошло твое детство и в котором ты не была несколько лет. Волнительно и немного страшно. По сравнению с Мортенхэймом усадьба отца была крохотной, но места роднее я не знала.
Двухэтажный дом с треугольной покатой крышей окружал сад – летом цветущий, наполненный трелями птиц. На зиму он застыл, погруженный в безмолвие снега и укутанный под его густым пологом. Все здесь говорило о запустении и упадке: от живой изгороди, которая в это время года превращалась в сплетение обвивающих забор гибких ветвей, остались одни лоскутки. Вместо нее по решетке пустила завитки ржавчина. Не таким я помнила это место, но что теперь с моих воспоминаний?
Отодвинуть створку ворот оказалось не так и легко: она поддалась неохотно, с надсадным скрежетом, словно поднимающийся из кресла старик, зашедшийся в кашле. Тотчас из глубины сада выскочила собака – небольшая, светло-рыжая, раза в два меньше Арка, и залилась оглушительным лаем. Шоколадка испуганно заржала и рванулась назад, но я удержала ее. Тут же хлопнула дверь, чьи-то шаги отозвались скрипом снега, а потом хриплый голос отца разорвал звенящую морозную ночь: