– Ни с того ни с сего набросились?
– Я обозвал их длинноносыми пачкунами.
– То есть сам напросился?
– Они стали швырять в меня крысиными костями и щепками, после того как я предложил им сыграть в загадки.
– Так вы, значит, не только с людьми играете?
– С голодухи – с кем угодно.
– Перина для тебя готова. Повтори, что ты мне должен?
– Дать исчерпывающий ответ на любой вопрос по твоему выбору, как будто ты у меня выиграла.
– Без всяких загадок, верно?
– Да, без загадок. Развязывай поскорее!
Наверх по лестнице с разбитыми белокаменными ступеньками. Было неимоверно скользко, приходилось держаться за перила – изрезанные, потемневшие, с глубокими трещинами, в которые набился снег.
Пол на втором этаже был весь в прорехах, через которые виднелся нижний зал. Повсюду валялось украденное у людей тряпье, птичьи кости, чьи-то смерзшиеся потроха, но никого из волшебного народца не было видно. В одном месте на стене висело большое заиндевелое зеркало, вдоль и поперек расколотое – словно мозаика из блестящих кусков. Зинта прошла мимо, на всякий случай отвернувшись: мало ли что может случиться, если она в него посмотрит.
Вот и балка, на которую намотана веревка. Шириной в локоть, но по обе стороны зияют проломы. Сняв плащ и сумку, Зинта подобралась к нужному месту на четвереньках, стараясь вниз не глядеть, крикнула: «Приготовься!» и рассекла ножом Тавше туго затянутый узел.
Тупой удар, сиплое курлыканье, хлопанье крыльев. Убрав кинжал в ножны, лекарка осторожно поползла обратно. Ее имущество лежало на месте: если кто из здешних обитателей и подсматривал, тронуть то, что принадлежит служительнице Милосердной, он не осмелился.
Крухутак барахтался в расплывшемся под его весом сугробе. Самостоятельно развязать себе ноги он не мог, туго впившиеся мерзлые веревки пришлось резать. От него воняло загаженным курятником, свернувшейся кровью и падалью. Лекарка давно уже приучилась терпеть неприятные запахи, но одно дело – человек или животное, и совсем другое – окаянная нелюдь, не отличающийся чистоплотностью пернатый людоед. Дав волю врожденной брезгливости, она сердито морщила нос. Впрочем, негоже, взявшись вызволить кого-то из беды, бросать дело на середине, и она получит награду, ради которой иные согласны свою жизнь поставить на кон, а Эдмару приходилось делать за деньги и более мерзкие вещи… Последнее соображение еще пуще ее разозлило: у, стервец, верно тогда высказался насчет него староста деревни Сумол!
Освободив вонючую тварь, она отошла подальше и принялась чистить снегом сначала ритуальный нож – хвала Тваше, он от этого не затупится и не заржавеет – а потом руки и одежду, до тех пор, пока ладони не начали гореть от холода.
Птицечеловек неловко уселся на пол, сложив крылья и нахохлившись. Ему было зябко. Ступни, похожие на громадные куриные лапы, судорожно шевелились в попытках разогнать застоявшуюся кровь и согреться. Маленькую лысую голову он склонил набок, глаза с красными прожилками лопнувших сосудов смотрели на Зинту поверх чудовищного клюва с печальным ожиданием.
Серьезных ранений у него не было, в этом она смогла убедиться, пока возилась с веревками. Можно не тратить целебные мази, царапины сами заживут, особенно если он не станет искать дальнейших приключений на свою пернатую задницу, а вернется в зимнее убежище и снова впадет в спячку.
– Спрашивай. Только имей в виду, я не оракул и не гадалка. Не надо вопросов о будущем или о том, с кем ты найдешь свое счастье – чего знать не могу, того не могу. Только то, что есть или было наяву, со всеми подробностями и без обмана. Давай поскорее, а то я мерзну!
Зинта хмурилась, словно в школе на уроке, прикидывая, какой бы вопрос ему задать. Даже о запахе забыла. Мысли разбегались, кидаясь то к одному, то к другому, и она никак не могла решить, о чем же ей больше всего хочется узнать. Как будто перед ней рассыпали все сокровища мира, и она может выбрать любое, какое понравится – но лишь одно из несметного множества.
– Поведать тебе какую-нибудь тайну мироздания? Или подсказать, где лежит клад и как его добыть? А может, тебя интересует, кому греет постель твой воспитанник?
«Ага, спасибо, это я и без тебя знаю. Хотя лучше б не знала».
Благодарение Тавше, она не брякнула это вслух. Только фыркнула:
– Он мне не воспитанник. Так, сбоку припека… Уже почти взрослым парнем сюда попал, как же я буду его воспитывать? Пусть этим добрые маги-наставники занимаются. Вот что, давай-ка ты на мой вопрос ответишь потом, когда мне это позарез понадобится.
Крухутака отсрочка только обрадовала.
– Тогда я пошел спать до весны! Надумаешь – позови.
Он с кряхтением поднялся и вырвал клювом у себя из крыла серо-черное перо, похожее на воронье. Перо поплыло к Зинте по воздуху.
– Возьми и храни, чтобы не потерялось. Как захочешь спросить, сожги его, и я к тебе прилечу.
– Договорились.
Долговязый и нескладный, он побрел через заснеженный зал вперевалку, словно подраненная птица. Неловко, чуть не соскользнув, вспрыгнул на подоконник и исчез из виду. За выбитым окном тяжело захлопали большие крылья. Зинта прислушивалась, но звука падения не последовало. Значит, благополучно улетел.
Достав из сумки бумажную салфетку, она завернула в нее перо и положила в карман, потом выбралась наружу и поскорее пошла прочь от Песьего Чертога. Пожалуй, в ближайшее время ей не стоит ходить через Паленые Гнезда, а то вдруг разозленные гнупи захотят отомстить? Вот и каменная ограда Безмятежного кладбища, за которым вновь начинаются жилые кварталы.
Тянутся протоптанные тропинки, еле выглядывают наружу укрытые белым зимним одеялом памятники, на деревьях полно воронья. Если присмотреться, на снегу то там, то тут можно заметить странные следы: волшебный народец по ночам нередко сюда наведывается.
Возле ворот Зинта привычно поздоровалась с кладбищенским сторожем и зашагала по улице. На стене кирпичного строения с обвислой, как потрепанная шляпа, заснеженной крышей чернела выведенная углем надпись:
«Молона – не самая лучшая страна»
Учинившие сие безобразие зложители были не только бессовестны, но еще и осмотрительны. Напиши они «Молона – плохая страна», или «самая плохая», или «дрянная», им бы по решению доброго суда всыпали по сорок-пятьдесят плетей, человеку со слабым сердцем от этого и умереть недолго. А так, за малую степень крамолы, отделаются десятком, если их поймают.
Зинта отвела взгляд и заторопилась мимо. Будем считать, она этого не видела. Вскоре она услышала первый за сегодняшнее утро «зов боли» и поспешила на помощь, выкинув из головы все остальное.
Дирвен решил, что убьет их и будет кругом прав, потому что сами напросились, жабьи придурки. У него при себе «Когти дракона» и «Каменный молот», не успел сдать после тренировки. И хорошо, что не успел. Он им покажет «светловолосую очаровашку», «воспитанницу господина Орвехта», «девчонку, которую учитель Орвехт где-то подобрал два года назад»! Интересно, эти обалдуи знают, что он стоит за дверью и слушает их трепотню? Наверное, все-таки нет, иначе не посмели бы тупо острить на его счет, он ведь сильнейший амулетчик школы, с большим отрывом от других лучших учеников, и дать сдачи за ним никогда не пропадало.
Пожалуй, лучше использовать «Когти дракона». «Молотом» он попросту зашибет всю компанию, они даже не успеют понять за что. А «Когтями» можно располосовать им рожи до крови и после спросить: «Ну, и кто здесь очаровашка?» Чтоб неповадно было языки распускать.
Красный от злости Дирвен пнул дверь раздевалки и шагнул через порог, окидывая взглядом враз смолкших одноклассников. На него уставились, как на выходца из Хиалы – наверное, тот еще у него был вид. И только Пончик, который был сейчас без очков и узнал его по встрепанной золотистой шевелюре, а свирепого выражения лица не разглядел, обрадованно поинтересовался:
– Дирвен, а это правда, что воспитанница учителя Орвехта – самая настоящая песчаная ведьма? Ты-то, наверное, точно скажешь!
Хвала всем богам, он успел остановить рванувшиеся вперед незримые когти, а то бы кровищи было на полу… Не всякий смог бы остановить их, далеко не всякий, но первый ученик школы амулетчиков с этой задачей справился.
У всех, кроме Пончика, физиономии стали вытянутые и настороженные – ребята уловили, что с ним что-то сильно не так. Дирвен, в свою очередь, уловил, что никто здесь над ним не глумился и «светловолосой девчонкой» его не называл, речь и в самом деле шла о некой воспитаннице Суно Орвехта, которую тот, по странному совпадению, тоже подобрал два года назад. Говорят, из Мезры вывез, когда там началось.
О знаменитой командировке учителя в Мезру Дирвен знал – кто же об этом не знает! Но почему-то он до сих пор ничего не слышал об этой девчонке.
Свое устрашающее появление на пороге раздевалки он объяснил тем, что еще не остыл после тренировки. Мол, по дороге учился концентрироваться, а то ему скоро сдавать зачет по индивидуальной боевой подготовке. С него требуют больше, чем с остальных, поэтому каждую свободную минуту приходится совершенствовать навыки работы с амулетами. До одноклассников так и не дошло, что им угрожало. А Дирвен после этого решил, что насчет девчонки непременно все выяснит.
Теперь он понимал, что та узкая черная юбка с черной же кружевной оборкой наискось, которую он видел однажды в гостиной на спинке кресла, никак не могла принадлежать почтенной домоправительнице учителя. Матушка Сименда в нее бы никак не влезла, да и не носит она модные тряпки. И длинные светлые волосы, запутавшиеся в расческе, которая зимой лежала на трельяже в голубой комнате – не отливающие золотом, как у Дирвена, а, скорее, лунного оттенка, наверняка женские волосы – откуда-то же они взялись… Но почему ни Орвехт, ни Сименда ни разу словом не обмолвились об этой девушке? И учитель никогда не приглашал их к себе домой в одно и то же время – словно не хотел, чтобы они познакомились!