— Как тебя зовут? — он провёл рукой по спине змеи.
— Зэльда.
Она так и не добавила это бесконечно оправдывающее её «мой господин». Может быть, не освоилась ещё — может, просто не знала, что делать. Тэллавар даже сейчас, до ритуала, чувствовал себя рядом с нею каким-то юнцом, жалким, неоперившимся, пылающим желанием получить лучшую женщину на свете.
Но она всё ещё была куклой. Тэллавар прожил достаточно, чтобы отличать настоящих от таких, как эта — и пламя в ней было чужим. Даже не женским.
То, что ему надо.
Он подался вперёд, впиваясь своими сухими, старческими губами в её молодые, пухлые, выпивая всю жизнь одним могучим, сильным глотком. Она ответила на поцелуй по привычке, отдавая всю себя на прихоть мужчины напротив, и пелена, упавшая на глаза, даже не давала ей шанса понять — это не тот, кого она так желала. Не тот, от кого заразилась этим вечным рвением.
Какими же прекрасными были её чувства. Каким же сильным — сердцебиение чужого человека, отражавшегося в ней. Кто умудрился так утопить эту девчонку в себе, если она даже не любила никогда и никого? Тэллавару хотелось бы занять его место — но позже, не сейчас. Сейчас он только делал глоток за глотком, не в силах остановиться хоть на секундочку, тяжело вдыхал воздух, жмурился, не позволяя чему-то новому, невероятному оказаться достаточно далеко, чтобы выскользнуть из его рук.
Она позволила это сделать. Отпустила свой мир на самотёк, и теперь в ней не осталось ничего от того неведомого, далёкого солнца. Тэллавар чувствовал, как тело её обмякает, а губы становятся холодными, ледяными, бесчувственными.
Она тоже сползла на пол, рядом с Гретой рухнула на колени, живая оболочка той, что прежде была человеком. А Тэллавар шумно вдохнул воздух, пытаясь позволить силе раствориться в себе. Как же ему этого не хватало!
Слабеющие пальцы выхватили из воздуха флакончик. Он едва откупорил его — старое сердце билось с невообразимой быстротой. Чью же жажду жизни он испил из Зэльды, если сейчас в нём столько войны?
Сейчас он выбрал бы другую красоту. Сейчас он пил бы не ту любовь. Сейчас он ухватился бы пальцами в горло покойного Шэйрана Тьеррона и огромными глотками испил бы его жизнь, его страсть, его любовь, до дна — силу молодого привлекательного тела, острый ум и сияние в сапфировых очах. Он вытолкнул бы его из его оболочки и стал бы им — заполнил бы каждую клеточку нового, а не пытался бы вернуть старое к жизни.
Но у него не было юного принца. Была только очаровательность, любовь, красота двух женщин, которую он заглатывал, поглощал, впитывал. Сколько лет они ждали этого часа — и он тоже.
А теперь всё закончилось.
Тэллавар запрокинул голову — и закричал, громко, пронзительно, так, чтобы весь мир услышал о его поразительном торжестве, о его победе. Змеи его стояли на коленях, низко опустив головы, но он уже и не смотрел на них, чувствуя, как чужое пламя воскрешает в нём то, что сам уже утерял.
Сердце билось мощнее. В руках появлялась сила, и ноги уже больше не дрожали. Он пылал могуществом своим, пылал уверенностью и силой, в нём было всё, о чём он столько лет мечтал.
Яркие лучи били из старого, измождённого тела, обращая его в новое, могучее, сильное, расщепляя на кристаллики боли его сознание.
…Тэллавар Гартро распахнул глаза, провёл пальцами по щеке — ни одной морщины. Волосы его теперь были пепельными — не седыми, — улыбка казалась юной и прекрасной, и тело вновь вернуло прежнюю мощь. Он сел, выпрямился в кресле, поманил пальцем змей — теперь он был тем привлекательным, молодым мужчиной, что и много лет назад.
И в груди его, будто солнце, пылало пламя войны.
Не его войны.
Войны Дарнаэла Тьеррона.
=== Глава семьдесят седьмая ===
Кони, казалось, чувствовали усталость своих хозяев, тоже едва-едва перебирая копытами. Ночи становились холоднее, солнце садилось раньше, чем прежде. Постепенно Элвьенту и Эрроку окутывала осень, столь незаметная в лесу и такая откровенная здесь, около человеческих селений, городов, деревень.
На них иногда оборачивались, словно ждали чего-то, потом отворачивались, всё так же равнодушно, будто бы и вправду опасаясь гнева неизвестных путников. Некоторые жители деревни по привычке, только завидев белое платье ведьмы, выходили, чтобы посмотреть на благодетельницу, но тут же возвращались обратно в дома. Не бывает такого народа, что не ощущал бы все страхи войны — почему же Эррока должна была стать каким-либо исключением?
Но вскоре тонкая полоса жилых деревень закончилась, вновь сменяясь лесом. Они купили лошадей для Анри и Кэора — те понемногу отходили от случившегося, теряли с каждым шагом свою отрешённость, словно возвращались к жизни, — сменили своих. Злато Элвьенты ценилось в Эрроке слабо, но сейчас, на пороге войны, люди принимали любое — лучше отказаться от лошади за низкую цену, чем отдать её за просто так.
Мужчины провожали Первого и Шэйрана, возглавлявших процессию, грустными взглядами, преисполненными зависти. Смотрели в спины замыкающих отряд Эльма и Кэора, словно спрашивая, за что им такая честь — и как-то снисходительно улыбались Тэравальду, пусть острые уши его и вызывали ассоциацию с эльфами. Может быть, им тоже хотелось занять своё место в этой компании, может быть, хотелось указывать ведьмам, куда поворачивать и что делать — но разве была сейчас разница, о чём они мечтали и к чему стремились?
Стоило только стене деревьев сомкнуться за их спинами, завистливым взглядам угаснуть за спиной, казалось, пропало напряжение, вызываемое посторонними. Но внутреннее, этот отвратительный холодок… Никуда от него не деться.
Эрри, богиня с их икон, такая ровная и прямая — будто бы пример для своих недостойных последовательниц. Эрла, принцесса — или кто? Нарушившая материнский завет — закон этого мира, слово королевы, — посмевшая убежать куда-то, покинуть родной дом. Герцог Ламады — изгнанник, которому не место в современной Эрроке. Ведьма, полюбившая мужчину — имела разве на то право? Потерявшийся эльф, заблудившийся в нитях собственного страха и повиновения. Молодой принц соседнего государства — по плечу ли компания? И божество без волшебства, шепчущий на ухо своему ученику новые, запретные заклинания.
…Медленно, холодной тенью стекали по ещё зелёным листьям дождевые капли. Становилось холоднее, близилось время к ночи — но останавливаться они не могли. Казалось, совсем близко цель, город, место, где они были кому-то нужны и полезны.
Шэйран запрокинул голову, позволяя упасть на лицо тяжёлому граду свежей воды, будто бы она могла вернуть ему здравый смысл, хоть какую-то свободу в сознание. Долгий путь не давал свободно, полноценно понять, что именно втолковывал ему Первый — и Рэй то и дело путался в глупых определениях, выслушивая, что и как нужно сделать.
Он немного придержал коня, позволяя Дарнаэлу выехать вперёд, и дождался Эрлу.
— Как общение с богиней? — в голосе его не чувствовалось раздражения, но, может быть, всё это было просто делом выдержки. На самом деле Рэю иногда до ужаса хотелось избавиться от Эрри — может быть, он просто узнавал в ней мамину надменность, самоуверенность, воинственность излишнюю для женщины.
Надо же — он столько лет прожил в Эрроке, а от того, что девушке место дома, а не на войне, от этого вечного стереотипа никак избавиться не мог.
— Замечательно, — сестра отвернулась, словно пыталась что-то скрыть. — Ты наконец-то разговариваешь со мной, как с нормальным человеком, а не винишь в каждом зле, свершённом в этом мире, или мне, глупой, просто показалось?
— Как знаешь, — пожал плечами Рэй. — В конце концов, ты натворила не так уж и много глупостей, теперь, когда всё закончилось.
— Не будь глупым. Ещё ничего не закончилось, — возразила она. — Да и ведь должен ты исполнить своё пророчество, в котором говорилось что-то там о высшем предназначении.
Она умолкла. Шэйран ничего не ответил — он и сам не знал, права ли была мать, говорил ли о том, о чём он думал, Дарнаэл Первый, рассказывая о Воине и Высшей на древнем языке звёзд. Высокое предназначение, затерявшееся в пустоте темнеющих над головой небес, постепенно становилось какой-то пошлостью, излишеством, попыткой заставить человека быть ответственным за то, чего он на самом деле никогда в жизни не совершал.
— Какой с меня человек из пророчества, — раздражённо повёл плечами Шэйран, — если я банальную формулу запомнить не смогу?
За спиной — он был в этом почти уверен, — фыркнула раздражённо Эрри. Для неё он и вправду лишь какое-то пятно на тле всеобщего мира, будто бы и Тэравальд, что всё плёлся бесцельно за ними, пытаясь не потеряться. Как и всякий мужчина — тот же Эльм, не отводивший от Эрлы пристального взгляда, Кэор, потерянный, далёкий после всего того, что с ними случилось. Ни у него, ни у Анри не осталось воспоминаний о том, что происходило там, между границами реальностей, но они могли в один голос заверить, что случившееся там не пожелали бы пережить и злейшему своему врагу.
— Ты пробовал колдовать? — поинтересовалась наконец-то сестра. — Использовать те чары, о которых вещал Дарнаэл? Ведь он раз за разом повторяет — поймать нить ненависти, попытаться вывернуть её, сделать петлю…
— Ага, будто бы я должен не колдовать, а вязать шаль, — раздражённо ответил Рэй. — Ничего у меня не получится.
— Тебе нужно на ком-то потренироваться.
Парень насмешливо фыркнул — будто бы здесь, среди тех, кому он пытался доверять, можно было отыскать человека, который бы его ненавидел. Дарнаэл говорил, что всё это поразительно просто — вытягивать нить за нитью боль, ужас, скопившийся на дне сердца.
Он повернулся к тем, кто следовал за ним. Улыбнулся ободряюще Монике — словно её взгляд был единственной целью этого жеста.
— Ты думаешь, из них кто-то тебя ненавидит? — фыркнула Эрла. — Ведь Дарнаэл говорил, что на этом основывается твоя сила?
— Он сказал — можно выковать боль из чего угодно, если кузнец довольно мудр. Но у меня ни опыта, ни умений, — покачал головой Шэйран. — Но, впрочем, может, он ошибается — во мне, наверное, и вовсе ни капли силы нет.