Он — счастливый владелец. И если ставит машину в гараж, то и спит спокойным сном, не думая о колесах, которые так легко снять, ни о магнитоле, которую так легко вынуть. И спится ему в такие дни легко и спокойно, и в снах его нет ни угонщика, ни зияющей пустоты на месте лобового стекла; сердце его во сне не дает перебоев. Хорошо.
Неплохо, конечно. Но не очень удобно. Особенно когда устал так, как сегодня. Близко ли, далеко ли, а от гаража шагать еще минут двадцать по занесенным снегом улицам. Куда как удобнее поставить машину под окнами. Он так делает иногда. Чаще — летом, почти никогда — зимой. Сейчас в его сердце сомнение. Перед глазами вдруг поплыли круги. Что это? Круги поплыли и исчезли. Возраст? Сорок пять лет — это не возраст. Для мужчины. Да, для мужчины. Для него, для Сомова. Он просто устал. Он мотает головой. Ему вдруг начинает казаться, что он спит и все это ему снится, или что он движется в странном сне, и нет на самом деле никакого движения, и он стоит на месте, стоит уже давно — настолько, что он пустил корни и врос в землю.
Но это не так. Нечего и говорить, это не так. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно было бы бросить взгляд на спидометр. Но он не делает этого.
На спидометр он не смотрит. Зачем? Это ему не нужно. Он профессионал, за двадцать пять лет он научился обходиться без спидометра, каждая клеточка его тела показывает скорость не менее точно, чем самый точный прибор. Шестьдесят километров в час — не больше и не меньше. Уважение к правилам — правило его жизни, дисциплина у него в крови. Дисциплина и чувство ответственности. Всегда. Всегда и во всем.
Взгляд в зеркало заднего вида. Взгляд перед собой. А слева? Нормально. А справа? Тоже. Круговой обзор успокоил Сомова, предусмотрительность никому еще не помешала. Предусмотрительность — это тоже достоинство, большое достоинство. Многим оно не присуще. Но не ему. Ему самому оно присуще. Ему присущи все достоинства, которыми должен обладать герой. Герой нашего времени. Значит, он, Сомов, герой? Этот вопрос остается без ответа. Поговорить бы об этом с Чижиком. Он у нас специалист по героям. И тем не менее. Анатолий Сомов — кладезь различных достоинств. Жаль только, что это не уберегло его от тюрьмы.
Есть ли смысл думать об этом? Нет. Смысла нет. Он и не думает. Здесь, сейчас. В сложной дорожной обстановке водитель не должен отвлекаться. Сложная дорожная обстановка располагает ко вниманию. Она обязывает. Он обязан быть внимательным, предусмотрительным, обязан быть начеку, иначе не избежать беды. «Кое-кто и не избежит этой беды сегодня», — думает Сомов. Не он, но кое-кто сегодня пострадает.
Часы показывали двадцать один час три минуты. В это мгновение такси, за рулем которого был водитель Королев Д. М., остановилось у киоска, где, привалившись головой к стенке, дремал согретый «Солнцедаром» продавец Князев. Пассажир Сенотов достал из кармана десятку и протянул шоферу. «Возьми бутылку», — сказал он. Шофер молчал: Сенотов долго не мог понять, потом понял и достал еще одну. Шофер Королев Д. М. вылез из машины, аккуратно, чтобы не выдуло тепло, прикрыв дверцу.
Соня Королева, дочь майора в отставке, спала в это время в мастерской художника Осетрова, на седьмом этаже здания, расположенного на Литейном проспекте дома пятьдесят пять, она была беременна, но во сне это ее не мучило. Она спала и улыбалась своей прекрасной текучей улыбкой, за которую я ее так любил летом и осенью семьдесят второго года в Одессе. Ей тогда было восемнадцать лет и она хотела посвятить свою жизнь поэзии. К сожалению, она посвятила ее не только поэзии. Увы.
Я все еще стоял на зеленой палубе «Ладоги-14». «Спасибо за внимание, — сказал похожий на Гоголя капитан, наклонившись к микрофону. — Спасибо за внимание — и до встречи». Хотя нет. «Спасибо за тепло. Спасибо за тепло», — так он сказал.
«Ладога-14», мелко подрагивая, отваливала от стенки. «Принять швартов с правого борта. По местам стоять, со швартовых сниматься».
Мальчишки на набережной стоят, замерев.
«Ладога-14» аккуратно выбирается на открытую воду, стараясь не задеть огромный ледокол «Капитан Зацепин». И не задела, пройдя почти впритирку. Берег дрогнул и стал медленно отползать. На берегу стояла жена боцмана, та, что была похожа на девочку. Она плакала, вытирая слезы рукавом. Ее собственная дочь смотрела на нее с испугом. В руках у девочки был большой желтый медведь.
Чижов повернулся и по трапу взбежал на капитанский мостик. Отсюда все было видно гораздо лучше. И вдруг неведомая и непонятная радость охватила его. Он почувствовал, как все страхи уходят и уходят назад. Он не думал ни о чем. Кто знает, может быть, ему и впрямь удастся забыть прошлое?
Я смотрел и не мог насмотреться. Вокруг меня была жизнь. Она мне нравилась. Светило солнце.
На парапете одиноко стояла бутылка из-под «лимонной горькой». Откуда она взялась? Мальчишки исчезли. Жена боцмана тоже исчезла. Но все остальное никуда не исчезло, весь мир. Автобусы, грузовики и легковушки все так же бежали вдоль набережной.
Чайки взмывали и падали.
На противоположном берегу бетонные плиты, словно обломки рухнувшего мира, все так же громоздились в небо.
Моторная лодка, похожая на назойливую муху, лихо выписывала вензеля перед самым носом у сухогруза. Что делают, что думают сейчас те, кто остался на берегу, подумал Чижов. И еще он подумал: не исключено, что многое зависит от того, где находишься ты сам. Одно дело — взгляд на реку с берега, совсем другое — с реки на берег.
Берега отползали и отползали. Чижов смотрел, будто ему только что вернули зрение после долгих лет темноты, глядел и не мог наглядеться. Ему казалось очень важным ничего не упустить, ему казалось очень важным запомнить все. Все, без исключения. Ведь не исключено, что это начиналась новая жизнь. Вот почему ему хотелось запомнить все это.
…Вспомнить, но что? Голова была тяжелой, и память отказывалась от какой бы то ни было работы. Вячеслав Князев повернулся на стуле, и стул жалобно скрипнул. Сейчас, сейчас.
В эту минуту кто-то стукнул в дверцу. Потом еще. Князев не знал, кто это, но он догадывался. Здесь ему не нужно было ломать голову. После девяти могли стучать только таксисты, у которых под рукой не оказалось своей бутылки. А у него эта бутылка была. Это все Зина придумала, это была ее идея. Вот почему он и сидел в своей будке до десяти: стоит потерпеть немного — и дюжина бутылок разойдется, как сахар в воде, без следа.
Он открыл дверцу и увидел майора в отставке Ковалева. Князев знал майора в отставке, тот заезжал к нему не в первый раз. Просунулась рука с деньгами. Князев взял деньги, взглянул. Все было правильно. Он спрятал двадцать рублей в карман на животе и, нагнувшись, достал из-под ног поллитровку. А затем вложил ее, горлышком вперед, в широкую ладонь майора в отставке. Ладонь сомкнулась, и похоже было, что она сжимает гранату. Потом рука вместе с гранатой исчезла, и бывший чемпион по боксу снова остался один. Он закрыл глаза и снова погрузился во тьму.
Часы на его руке показывали три минуты десятого.
С неба падал снег.
Он падал и падал. На крыши, дороги, под колеса машин. Но главное — на крыши. Да, главное. Вот именно — на крыши, в первую очередь на них. В том-то все и дело, в том-то и беда. Его, Сомова, беда. Его, Сомова, проблемы. Природа против него, снег задевает его лично. Проблема крыши, на которую падает снег, вообще проблема кровли. Проблема кровельщиков. Потому-то и есть эта проблема, проблема кровли, что нет кровельщиков. Но снег не знает об этом, он не хочет об этом знать и знай себе падает и сыплет. Словно все строения подведены под крышу.
А это не так.
Черт бы побрал этих кровельщиков. Черт бы побрал всех кровельщиков на свете, этих и тех. Они так же редки в природе, как черные жемчужины. Всего хватает под луной, всего в нашей стране с избытком; хватает генералов, хватает поэтов, особенно великих, хватает лауреатов, и секретарей райкомов, и даже членов ЦК. А вот кровельщиков нет. Их не хватает. И не просто, а катастрофически. Нет и нет. Может быть, им мало платят? Нет, им платят много. Не меньше, чем генералам, и больше, чем генеральным директорам. Может быть, им надо платить по маршальским ставкам?
Вот где проблема из проблем. Ведь если здание построено, если объект готов — как обойтись без кровли? Это понятно вообще, но особенно — в такой вот день. В день, когда с рождественского неба падает пушистый снег. Даже в яслях, где лежит святое дитя, может быть тепло только в том случае, если над яслями кровля, — уже в древности понимали важность этого вопроса. С веками он не стал менее важным. Вот именно.
Один объект Сомов сегодня сдал, еще один остался. И Сомов снова там. Всей душой, душой и измученным телом. Кто не поймет его, кто не посочувствует. На его объекте, над его объектом — дыра, провал, который черным глазом смотрит в небо, густо запорошенное снегом, над провалом, над отсутствующей кровлей нет «дворников», какие есть на лобовом стекле автомобиля, никто и ничто не сгребает этот снег, и он ложится на чердачное перекрытие толстым пушистым слоем.
Приемник, наполнявший салон машины шипением и треском, заявил вдруг разборчиво и сухо:
«…Таким образом, команда Трои имеет реальный шанс взять у греков реванш за сокрушительное поражение в прошлом году».
В прошлом году, подумал Сомов, в прошлом году. Вот и еще один год пролетел.
В прошлом году. Неужели и впрямь целый год, год жизни, прошел, пролетел, промчался. Что же это? Что же это за жизнь, в которой один день неотличим от другого?
Что там было, в прошлом году? Не отрывая глаз от дороги (предусмотрительность, осторожность), он попытался вспомнить. Ничего не было. И ничего он не вспомнил. Все то же. Бесчисленные постановления, бесчисленные решения. На всех уровнях. Только не на уровне жизни. Разве что на уровне смерти. В этом, пожалуй, и состояла разница. Потому что тогда, вспомнилось ему с трудом, он, Сомов, не был еще заместителем генерального директора по капитальному строительству. Им был тогда Милюков. Борис Иванович Милюков. Маленький, тощий, застенчивый. Милюков собирался тогда на пенсию. На заслуженный, как говорится, отдых. Ему было шестьдесят восемь лет, из которых он проработал пятьдесят четыре. Пятьдесят лет он был в партии. У него было три ордена, семь медалей, два инфаркта и один инсульт — все как положено. Вот его и провожали всей фирмой, провожали по высшему разряду. Зим