А потом все вдруг кончилось. Именно так: вдруг, разом. Количество перешло в качество, и против диалектики такого рода возражать было нечего. Ну, этого… боксера… его выслали раньше всех. В течение суток. Девушка была там, кажется, замешана, китаянка… это было другое. У него-то, у Сомова, никаких девушек не было. А потом и до остальных дошла очередь. До него самого, до Плющикова, Иванова Олега и Кузина. Дольше всех продержался Коля Сазонов, тот, что сейчас ворочает делами в Москве.
За что их отправили?
Советник в посольстве мычал что-то невнятное, дипломатическое. Это только потом стало многое ясно, а тогда…
Зеленеющие рисовые поля снились Сомову еще три года.
Впереди горел зеленый свет…
Света…
Бывший боксер Князев качался на стуле. Все хорошо, все хорошо. Все идет нормально, все нормально. Вот только Света не идет с ума, Светик-семицветик — дорогой товарищ начальник, директор и диктатор, Светлана Петровна — откормленная перепелка, лакомый кусочек, гляди и облизывайся, Князев, гляди и облизывайся, только слюни не пускай да рот не разевай. Света — умница-разумница, знает все и вся, что и почем, знает цену любому и каждому в будний день и в святое воскресенье, Света — пестрая птичка, пташечка-канашечка, лакомый кусочек, да не для таких зубов. Ну, об этом не надо, об этом еще рано говорить, еще рано, рано. Нет еще ничего, о чем стоило бы говорить, надо молчать, молчать, между ними ничего нет, пока еще нет, и слава богу, что нет, не то узнала бы Зина и тут началось бы такое, но слава богу, что пока ничего еще нет. Пока что Света, лучшая подруга Зины, знает его с самой лучшей стороны, она знает ему цену, она его ценит; нельзя отрицать, что эта цена невелика, еще невелика, но пройдет время, и она повысится, она становится выше с каждым днем, несколько дней назад Света заглянула после окончания трудового, так сказать, рабочего дня вот в эту будку и мазнула по нему сучьим взглядом своих прекрасных зеленых глаз, он в таких делах еще сроду не ошибался. Растет ему цена, он это чувствует, ощущает всей поверхностью кожи, Света приценивается к нему, и спешить здесь не следует. Не спешить, не спугнуть раньше времени, ждать, ждать и ждать. Всему свое время. Всему свое, и Свете тоже. Сучка. Но деловая, деловая… кто-то ведет ее в той игре, которую она ведет, а игра идет большая, на десятки тысяч, а может, и на сотни.
Спокойно, Князев. Спокойно…
Света. Вот на ком надо жениться. На Светлане Петровне, директоре магазина. А Зина? При чем тут Зина. «Солнцедар» дает себя знать, Князев ударяется в рифмы. Зина-магазина. Света — до рассвета… При чем тут его высшее техническое образование? Абсолютно ни при чем. Сопромат, самокат. Нет, ни при чем. Ну и рыло было у этого… ну, у того водилы, что притащился за бутылкой. А, черт с ним, деньги не пахнут. Кто это сказал впервые? Он знал это, Князев. Только забыл. Черт, забыл, а? Столько выпито, что не мудрено. На чем он остановился? А, на Свете. Жениться. Да.
Крепко. Крепко поставлено дело у Светланы Петровны. Случайные люди здесь не работают, все свои. Правила игры всем известны: свое оставь, чужое отдай. Только в обратном порядке: сначала отдай, потом оставь. Ну вот он — двадцать пять рублей в день. Из рук в руки, изо дня в день, отдай и не греши, бери где хочешь и, если хочешь работать дальше, добудь, хоть роди. Крепко, круто. И никто не спрашивает про образование.
Он восхищен. Это хватка, это постановка вопроса. И никаких тебе лозунгов, никакой борьбы за то и за это. И разве он обижен? Или обделен? Нет и нет. Катается как сыр в масле. Не обделен ни судьбой, ни жизнью. Все повидал, всего попробовал. Только вот тогда, в Китае…
Спокойно, Князев, спокойно. Желтый свет бьет в глаза. Это — предупреждение. Молчок, тишина. Кто это сказал о Китае? И что это вообще за птица? Забыто, забыто. Все забыто. Есть такое слово, научное, для тех, кто хотел бы забыть. Только вот не вспомнить его, алкоголь отрицательно действует на мозг, Князев напрягается, на лбу морщины. Слово всплывает из темного провала. Ам… мам… Черт, не вспомнить. А если еще раз…
Амнезия. Вот оно, это слово. Всплыло. Мозг еще работает, несмотря на «Солнцедар», он еще в форме, Князев, он еще покажет. Он еще покажет себя.
Амнезия. Выпадение памяти. Когда все забыто, все, что было. Это может произойти с отдельным человеком или с обществом, это бывает. Выпадение памяти. Но у него, Князева, ничего не выпадает, пока еще нет. Хотя вот — выпала трешка, просто упала, не выпала, а упала, это большая разница, существенная. Что выпало, того не найдешь, а что упало, можно поднять. Трешка, засаленная, захватанная бумажка, лежит на грязном затоптанном полу. Князев долго разглядывает ее, потом нагибается и поднимает, и это похоже на поклон. Это приходит ему в голову. Да? Поклонение золотому тельцу. Только телец тут бумажный. Что в корне меняет дело.
А может, и не меняет.
Деньги есть деньги, и нет ничего, кроме денег. Ценность каждой бумажки четко отпечатана на купюре. Определенность — вот что важнее всего. Написано «десять» — значит, десять, «сто» — значит, сто. А вот с людьми не так. Не так с ними. На одного смотришь — тянет на миллион, а копнешь — копейка цена. А другой прост как рубль, а приглядишься — охнешь. Бумажный телец, золотой — все едино, главное — чтобы это поголовье росло. Он вспоминает формулу, которую вывел сам, это его вклад в политэкономию: «В переходный от социализма к коммунизму период деньги решают все».
Он раскачивается на стуле, пот течет по его лицу, желтый свет бьет в глаза, Света все не идет и не идет. Он подождет ее. Подождет. Он умеет ждать. Ждешь, ждешь, терпишь удары, вот уже и ноги подкашиваются, и руки тяжелеют, но ты не сдавайся, терпи и кружи, выглядывай, нащупывай слабые места, а потом все вложи в один удар. Вложи! А перчатка войдет, как в тесто, как в квашню, и тело дрогнет и начнет оседать, и ты увидишь, как подгибаются у противника колени… увидишь…
Терпи.
Света придет. Раньше или позже. А ты жди. Ведь у тебя крепкий тыл, у тебя есть Зина. Зина-магазина. И стоит она не меньше Светы. Хотя она и не директор магазина. Дамский мастер, вот кто она. Мастер своего дела. Да, она стоит Светы и еще троих. А может, и четверых. Она все может, Зина. Когда судьба их свела, она работала на пиве. Была у нее невзрачная такая будочка возле стадиона. Золотое дно. «Девушка, мне большую». Сказано — сделано. Пиво — это расплавленное золото, на кружке вспухает пена, как атомный взрыв. Расплавленное золото с утра до вечера течет могучей рекой в пересохшие от трудового энтузиазма глотки трудящихся. Рабочего класса и славной трудовой интеллигенции. С утра и до вечера, с утра и до вечера, день за днем и месяц за месяцем. Напиток, любимый массами, Джон Ячменное Зерно. Пей да усы вытирай, взял кружку — отойди в сторону, выпил — дай другим. Жидкий хлеб полезен для здоровья, это тебе не мандарин, далекий гость, кисло-сладкая игрушка для ребят, это не предмет импорта, здесь все свое, даже завод имени славного разбойника Степана Разина здесь под боком и оттуда дважды в день за своей законной трудовой пятеркой приезжает рыжий Петька со своей цистерной: давай, Зина, давай, красавица, давай быстрее, руки… ха-ха, вот они, трудовые рученьки, ну, будет, не лайся, хорошо, спасибо, Зина, ты на меня не сердись, я как штык…
А мандарины…
Это тоже Зина придумала. Давно уже не стоит она у пивного крана, давно уже не пахнут красивые ее руки пивом, пахнет она вся теперь лосьонами и духами, — умный вовремя меняет профессию, все у нее тип-топ, хватит и себе, и дочке, и тебе, Слава, хватит, только будь умницей, не спорь, не зарывайся, не огрызайся и не строй из себя героя, будь героем в постели, а остальное я беру на себя.
Мандарины.
Света.
Света, Света. Ходит где-то. Оставляет без ответа. Не дождешься и привета. Телочка-перепелочка. Света — молодец. Что-то она чувствует. Сделала ему подарок перед Новым годом, в первый день рождества Христова, того самого Христа, который без всякой чуткости отнесся к торговцам. Десять ящиков мандаринов. Вот это да. Что, откуда? Молчание, молчок. «Надо их продать и побыстрей». Все понятно. Ничего объяснять больше не надо. Никакого криминала — естественная убыль, которая, тем не менее, даст совершенно естественную прибыль. Доверие директора. Он должен его оправдать, и он оправдает. Налетай, расхватывай! Кто не купит ребенку заморский гостинец, кто пожалеет два рубля! Доходы населения растут, статистика это знает, на руках у народа более трехсот миллиардов рублей, не считая тех, что лежат в чулках, между простынями в комодах и прочих укромных местах. Только крикни — и уже очередь. И правильно, деньги в могилу не унесешь.
Света все не идет. Он у нее не один, нет, не один. Света умеет торговать, временные точки выброшены и на Загородном, и на Социалистической, а может и на Джамбула — его это не касается. Внезапно ему показалось, что он ошибся в итоге. Не может быть. Он снова вываливает бумажки, сортирует их, разглаживает. Все проверить. Он должен все записать. Подвести итог. Желтые к желтым, красные к красным. Это сейчас главное. Остальное забыть. Забыть, забыть, забыть, все забыть, забыть, какое небо было там над головой, забыть, как был он счастлив, забыть, как шли они, держась за руки, по аккуратным, словно игрушечным дорожкам, забыть звонкий голос экскурсовода, синеву над пагодами, причудливые крыши дворцов, молелен, пять тысяч лет культуры, во́йны, стихи и стихии, порох и бумага, плотины, джонки, шелковые свитки, шелковистые волосы, черные как ночь, забыть. По жилам текут уже другие реки, ни в одну из них нельзя войти дважды, это реки выпитого портвейна и бормотухи, они текут, ударяя в затылок, и в глазах становится темно. Все забыто. Где-то растет дерево — из него сделают крест; где-то в яслях заплакал младенец — над ним склонилась Мария. Какая между этим связь? Уставшие волхвы щелкают пальцами, гремят погремушкой, в небольшом имении под Римом в короткой детской одежде бегает маленький мальчик, его зовут Понтий Пилат, он ловит бабочку, он смеется. Где-то выбросил первые побеги терновый куст, он еще без колючек. Всему свое время. Все случится. Где-то, когда-то. Маленькая девочка Е Кэ-тон, которую он любил когда-то, в ином веке, в ином месте, человек по имени Князев, где-то она сейчас, где ее коротко стриженные волосы, где ее руки, обнимавшие его, ее маленькие груди, твердые, как камешки. Где-то, а может, нигде. Все исчезло. Ничего нет. А жизнь? И жизни нет. А Князев? Уж он-то наверняка есть, Славка Князев, куда же он мог бы задеваться, чемпион, сталинский стипендиат, красавец и умница, светлая голова, умелые руки. Есть он или нет?