Но травки на огородике были самые заурядные, и я уже хотела уходить, когда приметила болотнянку. Задержав дыхание, чтобы случайно ее не понюхать, я сорвала побег и сунула в букет к розам.
Хетти пришла от букета в восторг и ткнулась в него носом.
— Великолепные. Но зачем…
Она уловила запах болотнянки, улыбка у нее сразу погасла, лицо окаменело.
— Когда ты перестанешь мне приказывать?
— Как только ты перестанешь слушаться, — ровным голосом ответила Хетти.
Тьфу. Зря задала вопрос, а сколько болотнянка будет действовать, неизвестно. Зато пока она действует, можно спрашивать все, что угодно, и Хетти ответит правду.
— А что еще тебе помешает? — нашлась я.
— Ничего. — Она немного подумала. — Если я умру.
Никакой лазейки.
— Что еще ты собираешься мне приказать?
— Я заранее не думаю.
— За что ты меня ненавидишь?
— Ты мной не восхищаешься.
— Можно подумать, ты мной восхищаешься!
— Конечно.
— Почему?!
— Ты красивая. И храбрая.
Она мне завидует?! Я была потрясена.
— Чего ты боишься? — спросила я.
— Огров. Разбойников. Заболеть. Забираться в горы. Мышей. Кошек. Собак. Птиц. Лошадей. Пауков. Червяков. Туннелей. Отра…
Дослушивать я не стала. Она, оказывается, всего на свете боится.
— Какое твое заветное желание?
— Стать королевой.
Королевой трусливых зайчишек. Только я все равно буду ее слушаться.
Лицо у нее стало другим, на нем снова появилось привычное выражение злорадства. Я задала напоследок еще один вопрос:
— Какие у тебя секреты?
Вместо ответа она больно дернула меня за волосы. В тусклых глазах появился прежний блеск.
— Что я тут делаю? — Она посмотрела на букет, но больше нюхать не стала. — Ах да. Моя добрая, милая фрейлина принесла мне чудесный букет. — Хетти нахмурилась. — Только одна травка невкусно пахнет. Убери.
Я вынула из букета болотнянку и втоптала ее в землю. Зря я не сообразила спросить Хетти, чем ее можно одолеть.
Когда Хетти отдавала мне приказ, это почти всегда были требования сделать за нее что-нибудь трудное или неприятное. Наверное, на более интересные команды у нее не хватало фантазии. Я чистила ее платья и обувь, разминала ей шею. Несколько раз приходилось забираться в кладовую и воровать булочки. Один раз — подстричь ей ногти на ногах.
— Да ты ноги скисшим рассолом моешь, не иначе, — проговорила я, еле дыша: меня мутило.
Мстила я ей при каждом удобном случае. В кровати у нее перебывали все мыши и пауки из погреба мадам Эдит. Я нарочно не спала допоздна, дожидаясь милого сердцу визга.
Так мы и жили. Хетти приказывала, я мстила. Но мы все равно не были квиты. Хетти всегда оставалась на шаг впереди. Она была главная. У нее был кнут.
Единственным моим утешением стала Арейда. За едой мы сидели рядом. И за шитьем тоже. Нас поставили в пару на уроках танцев. Я рассказала ей про Фрелл, про Мэнди и Чара. Она мне — про своих родителей: они держали гостиницу. Семья у Арейды была не очень богатая — еще одна причина для остальных девиц презирать ее. Арейда набиралась в пансионе знаний, чтобы потом помогать отцу и матери.
Я в жизни не видела такого доброго человека, как Арейда. Когда долговязая Джулия объелась виноградом из сада мадам Эдит и ей всю ночь было плохо, Арейда ухаживала за ней, а лучшие подружки Джулии спали без задних ног. Я помогала Арейде, но ради нее самой, а не ради Джулии. Я от природы злопамятная.
Однажды вечером в саду я неожиданно для себя рассказала Арейде о маме.
— Пока она была жива, мы любили лазить на деревья вроде этого. — Я погладила ствол могучего дуба с низко растущими ветвями. — Забирались повыше и сидели тихо-тихо. А потом бросались желудями и веточками в прохожих.
— А почему она умерла? Если не хочешь, не рассказывай.
Я решила, что можно и рассказать. А когда договорила, Арейда спела мне песню айортийских плакальщиц.
Тяжко прощаться,
Когда мы не встретимся вновь.
Грустно прощаться,
Когда отнимают любовь.
Навеки прощаться —
Пока не умрет сама смерть.
Но та, что умерла, — она с тобой.
Нежность, дающая силы, — с тобой.
Радость, бодрящая сердце, — с тобой.
Слава, глядящая строго, — с тобой.
Это не просто память —
Ушедшая не ушла.
Голос у Арейды был сладкий, как пирожное, и переливчатый, как гномье золото. Я расплакалась — слезы лились сплошным потоком, словно дождь. И мне стало легче — будто природе после дождя.
— Красивый у тебя голос, — сказала я, когда смогла говорить.
— Мы, айортийцы, все поем, а учительница пения говорит, что у меня голос слишком низкий и хрипловатый.
— У самой-то тоненький, будто у цыпленка. А у тебя — просто отличный.
В доме прозвонили в гонг — пора было ложиться спать.
— Ну вот, у меня нос теперь красный, да? — спросила я.
— Немножко.
— Не хочу, чтобы Хе… все видели. Побуду в саду еще чуть-чуть.
— Учительница этикета рассердится.
Я пожала плечами:
— В очередной раз объявит, что я позорю короля.
— Посижу с тобой. Увижу, что нос уже не красный, и скажу.
— Только внимательно. Не отвлекайся и не моргай. — Я наморщила упомянутый нос.
Арейда хихикнула.
— Не буду, не буду.
— Учительница этикета спросит, что это мы тут делаем. — Я тоже захихикала.
— А я отвечу, мол, слежу за твоим носом.
— А я отвечу, мол, я его очень затейливо морщу.
— Она поинтересуется, что подумал бы король о твоем поведении.
— Я скажу, что королева каждый вечер смотрит, как он морщит нос. Семь раз.
Гонг прозвонил снова.
— Все, нос уже не красный.
Мы бросились в дом и в дверях столкнулись с учительницей этикета, которая шла нас искать. Когда мы ее увидели, то снова расхихикались.
— Милые дамы! Отправляйтесь в свою спальню. Что бы сказал король?!
В передней, по-прежнему хихикая, мы повстречали Хетти.
— Веселитесь?
— Да, — ответила я.
— Ну, не буду вас задерживать, но завтра, Элла, будь любезна погулять со мной в саду.
— Ты не должна общаться с представителями низших слоев общества вроде той девицы из Айорты, — заявила Хетти назавтра вечером.
— Арейда куда благороднее тебя, и я сама решаю, с кем мне водиться.
— Милая, милая Элла. Мне совсем не хочется тебя огорчать, но… прекрати с ней дружить.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Хетти вернулась в дом, а я осталась в саду.
Смотрела ей вслед и думала, какая у нее противная походка — и семенит, и виляет бедрами одновременно. Хетти остановилась, сорвала цветочек и картинно поднесла к носу — красовалась передо мной.
Я сидела на скамейке и смотрела на дорожку, посыпанную галькой. Сколько раз я представляла себе, какие гадости она мне устроит, но такого даже вообразить не могла. Я думала, что она меня изувечит, думала, что она меня страшно опозорит, — но подобной подлости не предусмотрела.
Арейда ждала меня в спальне — у нас был назначен урок айортийского. Я осталась сидеть в саду. Не могла сейчас посмотреть ей в глаза.
Как перестать с ней дружить — и при этом не обидеть ее? Можно притвориться, будто я онемела и не могу с ней разговаривать. Но при этом она будет дружить со мной по-прежнему. Она будет разговаривать со мной, и мы придумаем язык жестов, и это будет ужасно весело. И дружба наша на этом не кончится — а значит, проклятие мне ничего подобного не позволит. К тому же какая-нибудь учительница обязательно скажет: «Говорите, Элла», и придется говорить.
Можно объявить, что я принесла обет одиночества. Но Арейда обидится, что я принесла такой обет.
Зачем только мама запретила мне рассказывать о проклятии?! Но если бы я о нем рассказала, это все равно было бы по-дружески и проклятие подобного не позволяет.
Прозвенел гонг — пора спать. Я опять опаздывала, но рядом не было Арейды, и некому было посмеяться над нашей медлительностью.
Она была в спальне, дописывала сочинение, которое задала на завтра учительница письма.
— Где ты пропадала? Я хотела повторить с тобой повелительное наклонение.
— Я очень устала… — проговорила я, уклонившись от ответа.
Наверное, вид у меня и вправду был усталый и расстроенный, и настаивать Арейда не стала. Только погладила меня по руке:
— Ничего, завтра повторим.
Я легла, но спать не хотела. Хотела насладиться последними несколькими часами перед тем, как придется ее обидеть.
Спи, Арейда. Побудь моей подругой еще одну ночь.
Мне предстояло долгое бдение. Я достала волшебную книгу. Она открылась на письме ее сиятельства Ольги к дочерям.
Мои милые крошки!
Ваша бедная мать изнывает от тоски в разлуке с вами.
Вчера вечером я танцевала котильон во дворце. На мне было бордовое платье из тафты и рубиновое ожерелье. Но все напрасно. Общество собралось неинтересное, ведь король Джеррольд сейчас в отъезде, однако принц Чармант на балу присутствовал. Нашего очаровательного сэра Питера тоже не было. Я изнываю от тоски. Я понимаю, что он уехал по делам, наверное, намерен стать еще богаче. Я желаю ему всего доброго и первой засвидетельствую ему свое почтение по возвращении.
Дальше она на трех страницах распиналась про свою светскую жизнь и гардероб. В заключение она все-таки вспомнила, что у нее есть дочери и письмо адресовано им.
Надеюсь, вы хорошо питаетесь: нужно поддерживать силы. Оливия, умоляю, не ешь никаких цветов в саду мадам Эдит. Если ты заболеешь или умрешь, я буду изнывать от тоски. Хетти, надеюсь, тебе удалось найти служанку, которая умеет держать язык за зубами, чтобы помогала тебе причесываться. Мадам Э. обещала все устроить.
От души надеюсь, что ваше образование идет полным ходом. Только не надрывайтесь, милые крошки. Если вы научитесь мило петь и танцевать, изящно есть и немного шить, то станете благородными дамами и я буду вами гордиться.