Отец в письмах постоянно спрашивает, не нравится ли мне какая-нибудь юная айортийка или кто-нибудь из наших знакомых дома. Я отвечаю — нет. По-моему, это признание в очередном моем недостатке — в гордыне. Не хочу, чтобы он знал, что я кого-то люблю, если эта любовь безответна.
Ты бы его очаровала — и матушку тоже. Они были бы твои навеки. Совсем как я.
А какой ты будешь красивой невестой — за кого бы ты ни вышла, сколько бы тебе ни было лет. А какой ты будешь королевой — если повезет мне! Кто сравнится с тобой в изяществе? В живости? В мелодичности голоса? Я-то могу бесконечно распространяться о твоих достоинствах, но хочу, чтобы ты поскорее дочитала письмо и ответила мне.
Сегодня я не в состоянии писать ни об Айорте, ни о своих занятиях — ни о чем. В моих силах лишь отправить это письмо и ждать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я смотрела на страницу, разинув рот. Перечитала. Еще раз. И еще. Оцепенело заметила, что грязные пальцы измазали письмо в саже.
Чар меня любит. Любит — с самой первой встречи!
Я-то, наверное, влюбилась в него уже потом, но теперь любила его так же, как он меня, а может, и сильнее. Я любила его смех, его почерк, его пристальный взгляд, его чувство собственного достоинства, его веснушки, его руки, его твердую решимость рассказать мне обо всех своих недостатках и его умение смеяться моим шуткам. А главное — как ни стыдно в этом признаться — я любила его любовь ко мне.
Я бережно поставила огарок на пол и затанцевала по комнате, выделывая пируэты.
Я выйду за Чара и буду жить с любимым всю жизнь.
Я уеду от мамочки Ольги и ее дочурок.
Никто не будет мне приказывать.
Да, неожиданный выход из положения. Вот бы Люсинда взбесилась, если бы поняла, что я перестану быть послушной, став недосягаемой для приказов. Такой способ избавиться от проклятия удивит даже Мэнди.
Я вытащила из тайника на дне шкафчика лист бумаги. Пусть моему любимому не придется ни секунды терзаться от нетерпения.
Но не успела я написать «Мой милый Чар, дорогой Чар, любимый Чар!», как свечной огарок затрещал и погас. Я твердо настроилась проснуться, едва достаточно рассветет и можно будет писать. И заснула, сочиняя письмо.
Среди ночи меня так и подбросило, и счастью моему пришел конец.
Если я выйду за Чара, проклятие никуда не денется! Более того, оно станет давить на меня лишь сильнее. И на Чара — ведь он тоже будет проклят.
Вдруг о моем беспрекословном послушании станет известно? О нем уже пронюхали мои новые родственницы, и они не преминут воспользоваться своим знанием, чтобы добиться высокого положения в обществе и разбогатеть еще больше. Это бы еще ничего, но враги Киррии способны обратить проклятие в куда большее зло. Каким мощным орудием оно станет в бессовестных руках! Меня заставят выдавать государственные тайны. Меня могут даже заставить убить Чара!
А что мой секрет будет раскрыт, я не сомневалась. При дворе найдутся зоркие глаза и чуткие уши, настроенные на признаки подобной слабости. Всех не обманешь, нечего и мечтать.
Как же быть? Мама приказала никому не говорить о проклятии, но Мэнди может дать мне другой приказ, чтобы я призналась Чару. А он уж примет меры.
Я все ему напишу. Сейчас же побегу разбужу Мэнди. Я села на тюфяке — счастье вернулось ко мне. И тут же рухнула обратно.
Что за меры он примет? Ему придется запретить всем на свете говорить со мной и писать мне. Он запрет меня подальше от посторонних глаз. Дело хорошее — только ему придется самому носить мне еду, пряжу на одежду, дрова на растопку. Это будет бремя почище свадебных даров Люсинды. И что подумают в Киррии о королеве-затворнице? Да и мне каково будет сидеть день-деньской взаперти, будто Рапунцель в башне? И вообще иногда даже самых разумных мер предосторожности оказывается недостаточно.
Можно попросить Чара отречься от престола в пользу сестры. Если станет известно, что он никогда не станет королем, скорее всего, негодяи не изберут его своей мишенью. Но как мне попросить о подобном, мягко говоря, одолжении? Как он к этому отнесется? И не получится ли, что он отведет опасность от себя, но навлечет на сестру?
Можно пожениться тайно… Глупости. Тайное всегда становится явным.
Я решила придумать другие варианты, но ничего не приходило в голову. Пока я проклята, мне нельзя замуж за Чара. Но если когда-нибудь, через месяц или через двадцать лет, мне удастся избавиться от проклятия, я разыщу Чара и завоюю его снова, если он будет свободен. Неважно, на что мне придется пойти, неважно, сколько времени это займет. А сейчас мой единственный шанс — заставить его меня бросить.
Когда я наконец придумала, как поступить, и села писать, то погубила три листа бумаги, закапав их слезами, и четвертый — когда забыла, что надо писать с ошибками.
Мой драгоценный принц Чармант!
Ваше последнее письмо к моей сводной сестрице прочитала моя матушка ее сиятельство Ольга и я сама. Эллы и нашей кухарки Мэнди нет дома, и некому было его палучить.
Эллы нет дома, поскольку она сбежала, а кухарку прихватила с собой. Она оставила записку, которую я прилагаю к письму для азнакамления.
Вы в ней очень обманулись. Она взяла себе в привычку читать нам ваши письма вслух и похвалялась ими, поскольку ставила себе в заслугу, что ей пишет особа королевской крови.
Некоторое время она тешила себя надеждами стать королевой, но не даждалась вашего предложения и принила другое. Узнай она, что было в вашем последнем письме, и у нее наверняка случился бы очередной дикий припадок злости, которыми она так знаменита. Едва ли ей нравилось жить у нас из милости, и она мечтала поквитаться с нами, обеспечив себе такую роскошь и великолепие, на которые мы не могли рассчитывать, — хотя меня наш стиль жизни вполне устраивает.
Ваше письмо доставили через четыре дня посли побега Эллы. Я сразу узнала о побеге, поскольку у графа Дембийского был бал и все спрашивали, почему Эллы нет. Граф, которого считали ее нареченным, пришел ко мне за утешением, и я сказала ему то же самое, что сейчас говорю вам: не думайте больше об этой хитрой лисе, ведь она о вас уже забыла.
Сожалею, если огорчила вас, но надеюсь, что вы будете несколько утешены теплыми чувствами, которые питает к вам ваша почитательница.
Я оторвала полстраницы и сочинила обещанную записку от самой себя — уже своим собственным почерком.
Это первые строки, которые я пишу в роли замужней дамы. Вы знаете моего мужа, но имени его я писать не буду — скажу лишь, что он очень стар, очень богат и живет далеко от Фрелла. И очень глуп, раз назвал меня своей невестой. Настанет день — а он настанет довольно скоро, — когда я стану единоличной хозяйкой огромного поместья. Писать вам я больше не буду, вы сами меня заметите. Когда мой муж умрет, я наведаюсь во Фрелл. Если вы заметите карету, до которой другим как до звезд, загляните внутрь. И там, улыбаясь своим драгоценностям и смеясь над всем светом, буду сидеть я —
Гнев Чара на учителя покажется сущим пустяком по сравнению с тем, что с ним будет, когда он прочитает эти строки. Он возненавидит меня на веки вечные.
Утром Мэнди отправила мое послание — думала, это обычное письмо. Я не говорила ей, что Чар сделал мне предложение: вдруг она решит, что я должна была согласиться? Я-то, конечно, поступила правильно, тут и сомневаться нечего, но отговорить меня сейчас было бы проще простого.
Едва Мэнди ушла с письмом, я рухнула перед очагом и расплакалась. Через полчаса она вернулась — а я все не могла успокоиться.
Она обняла меня:
— Родная, что стряслось?
Несколько минут я от рыданий не могла произнести ни слова. Когда же мне удалось взять себя в руки, я все ей рассказала.
— Я правильно поступила? — выдавила я в конце.
— А ну-ка, за мной, госпожа! — Мэнди схватила меня за руку и поволокла в свою комнату — в коридоре мы повстречались с несколькими слугами. Добравшись до места, Мэнди затворила дверь и повернулась ко мне. — Госпожа, ты все сделала правильно. А теперь я тоже намерена все сделать правильно — давно пора. Спрячься за занавеску, мое солнышко.
Я помедлила, сопротивляясь порыву послушаться.
— Зачем?
— Я собираюсь поквитаться с Люсиндой по полной. И хочу, чтобы ты все видела, но не хочу, чтобы она видела тебя.
Я спряталась.
— Люсинда! Ты мне нужна!
По комнате разлился аромат сирени. Я едва не ахнула. Сквозь грубую домотканую занавеску был виден силуэт Люсинды.
— Вот уж и не чаяла дожить до того дня, когда меня вызовет домовая. Я в восторге. Чем могу помочь, милочка?
— Я тебе не милочка. — Мэнди вздохнула. — Но ты угадала. Мне нужна твоя помощь.
— Обожаю помогать!
Пользуясь тем, что меня никто не видит, я скорчила ей рожу попротивнее.
— Я с самого бала фей собираюсь с духом, все хочу с тобой словечком перемолвиться.
— Только попроси, и все будет!
Голос у Мэнди стал грустный.
— На балу я поспорила с Кирби.
— Ах, ну зачем же? Вот я никогда ни с кем не спорю.
— А мне случается. Мы поспорили о тебе. Кирби говорит, надо посоветовать тебе самой испытать, каково быть белкой и каково всех слушаться. Если ты по-честному попробуешь пожить так сама — три месяца белкой, три месяца в послушании, — то поймешь наконец, хороши твои дары или нет.
— Мне нет нужды испытывать на себе собственные дары, я и без того знаю — они великолепны!
— Вот и я сказала Кирби, что ты именно так и ответишь. Ладно, пойду похвастаюсь Кирби, что я выиграла спор. Я сказала — ты смертельно боишься оказаться неправой и нипочем не согласишься попробовать дары на себе.