Чар посмотрел мимо меня, готовый уйти.
— Как вам нравится сегодняшний бал и наш Фрелл?
Я не могла так просто его отпустить.
— Абенса оюдо. Иссени ими эссете уребу амуффа, — произнесла я с густым киррийским акцентом.
— О, вы говорите по-айортийски! — Получилось: он заинтересовался.
— Не очень хорошо. Мой дядюшка там родился. Он певец. Таким голосом, как у него, можно очаровать даже деревяшку.
Улыбка Чара стала неподдельной.
— Я скучаю по их песням. Приятно было вернуться домой, но теперь мне не хватает Айорты.
Я пропела вполголоса куплет из любимой песни Арейды — грустной, про одного крестьянина, у которого голодают дети. Чар стал тихонько подпевать. Все головы повернулись к нам. Я увидела, как Хетти, по-прежнему старательно растягивая рот в улыбке, сердито сдвинула брови.
Когда мы допели, Чар снова поклонился:
— Окажете ли вы мне честь потанцевать со мной?
Меня выбрали из целой толпы! Я присела, он взял меня за руку.
Наши руки знали друг друга. Чар потрясенно поглядел на меня:
— Сударыня, мы с вами где-то встречались?
— Я никогда не выезжала из Баста, однако всю жизнь мечтала увидеть Фрелл.
Чар кивнул.
Часы пробили одиннадцать.
Заиграли гавот — оживленный и быстрый танец, во время которого не поговоришь. Я страшно разволновалась, и подвигаться оказалось очень кстати. Мы порхали по залу легко и слаженно. Чар улыбался мне. Я улыбалась ему и была счастлива.
Мы разошлись в стороны. Я покружилась с несколькими кавалерами, сменявшими друг друга, — с графами, герцогами, баронами и маркизами, — и вернулась к Чару. Финальный пируэт — и танец кончился.
— Очень люблю гавот, — сказала я, прикоснувшись к маске — проверить, не съехала ли она. — Кружишь, порхаешь, летаешь! — Ну и чушь я несу!
— То же самое бывает, когда съезжаешь по перилам, — такое же ощущение, — сказал Чар. — Хотите прокатиться? — настойчиво спросил он.
По перилам? Неужели он что-то заподозрил?! Я делано вздохнула:
— Ах, нет, ваше высочество. Я боюсь высоты.
— А-а… — Он снова заговорил вежливым безучастным тоном.
— А вам правда нравится?
— Что?
— Кататься по перилам?
— О да. Раньше я частенько это проделывал.
— К сожалению, мне это не доставляет удовольствия. Бояться высоты — большое неудобство.
Он кивнул — с сочувствием, но без интереса.
Ну вот, сейчас я его упущу.
— Особенно теперь, когда я заметно подросла, — проговорила я.
Чар уставился на меня. И засмеялся от радости и неожиданности. Ну и дура же я — сейчас я себя выдам!
Пробили часы.
— Половина двенадцатого! Я совсем забросил гостей. — Он снова превратился в учтивого хозяина дома. — В соседней комнате подано угощение, если оно вас интересует. — Он указал в сторону арки, ведущей в другой зал. И добавил: — Я к вам еще вернусь.
Он хочет увидеть меня еще раз! То есть Лелу, а не меня.
Я поспешила прочь. Дождь перестал. Оранжевая карета-тыква ярко сияла среди череды черных экипажей. Я запрыгнула в нее. Мы доехали до дома, кучер помог мне выйти, вскочил обратно на козлы и щелкнул кнутом. И лошади унеслись прочь.
Утром, за завтраком в кругу семьи, Хетти приказала мне сесть на скамеечку и поведала, что с ней было на балу.
— Он танцевал со мной, — похвасталась она, показав лиловые зубы: она ела пирожок с черникой. — И только хорошее воспитание не позволило ему провести со мной весь вечер.
— Когда ты мне заплатишь? — спросила Оливия.
— А разве я должна платить? Неужели тебе не понравилось танцевать с принцем?
— Ты обещала мне три монеты за каждый раз, когда из-за меня он не мог больше ни с кем танцевать. Ты мне должна… — Она надолго задумалась. — Восемь монет.
— Сколько раз он с тобой танцевал? — поинтересовалась я.
— Три раза. Я приглашала его четыре раза, но в последний раз он сказал, что ему нужно поговорить с другими гостями.
Я дала себе зарок на втором балу даже не приближаться к Чару. А то как бы чего не вышло.
Вечер выдался ясный, но Люсинда все равно прислала мне карету. Ожерелье и диадема были теперь из розовых розочек. А платье — серебристо-голубое с нежно-сиреневыми нижними юбками.
Сегодня очереди на приветствие не было. Я поискала кресло, откуда мне будет хорошо видно танцующих, а танцующим — плохо видно меня. Такое обнаружилось в нише, полускрытой великанским папоротником в каменной кадке.
Я придирчиво разглядывала всех, с кем Чар танцевал, хотя и понимала, что у меня нет ни малейшего права ревновать. Он трижды протанцевал с той белокурой девицей, которая накануне рассмешила его. Она была без маски и оказалась прехорошенькая. Я ей Чара не уступлю.
Часы пробили половину одиннадцатого. Я проверила маску и вышла из укрытия и смешалась с толпой, наблюдавшей за танцами.
Чар меня сразу заметил. И сказал одними губами через плечо своей дамы:
— Подождите меня.
Я застыла как вкопанная. Меня не сдвинуло бы даже землетрясение. Часы пробили без четверти одиннадцать. Потом ровно одиннадцать. Да пусть себе бьют хоть до конца света — с места я не сойду.
Закончилась последняя фигура, и он подошел ко мне.
— Потанцуете со мной? — спросил он. — Я вас искал.
Времени у меня почти не осталось. Я приняла протянутую руку, и мы начали танцевать — медленную сарабанду.
— Я все время была здесь. Смотрела на вас.
— И кого же вы видели?
— Гостеприимного хозяина, который на самом деле почти не получает удовольствия от бала.
Правда, ему все же удалось потанцевать с той белокурой красавицей.
— Неужели это так бросается в глаза?
— Мне — да.
Он сменил тему:
— А вы придете завтра? Отец просил меня исполнить айортийскую песню.
— Когда именно?
Только бы до полуночи!
— Попозже. — Он усмехнулся. — Если повезет, многие гости уже разъедутся. И не услышат, как позорится их будущий правитель.
— Если вас учили пению в Айорте, о позоре и речи быть не может. А что вы собираетесь исполнить?
— Песню о возвращении домой.
И он запел мне на ухо:
— Дубы и гранит,
Придорожные лилии,
Помните меня?
А я вас помню.
Облака, что ласкают
Вересковые холмы,
Помните меня?
Сестра моя, сестра,
Подросшее дитя,
Помнишь меня?
А я тебя помню.
Танец кончился, мы остановились.
— Это не все. Я бы хотел, чтобы вы послушали. Послушаете?
Я решила назавтра задержаться. Как-нибудь доберусь домой без Люсиндиных подарков, да хоть вплавь.
— Буду счастлива, но сейчас мне пора. Меня ждут к полуночи.
Полночь, наверное, уже скоро. Вот он удивится, когда мои драгоценности растворятся в воздухе!
— О, а я надеялся… Простите. Я не должен… — Он поклонился.
Я сделала реверанс:
— До завтра, ваше высочество.
— Постой. — Он поймал меня за руку. — Прошу тебя, зови меня Чар.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
По дороге домой я ругала себя последними словами и все равно ликовала. Очутившись в своей каморке, я открыла книгу, поглядеть, нет ли там чего-нибудь о бале или о мыслях Чара. Ничего. Наутро я повторила попытку и обнаружила запись из его дневника, сделанную ночью.
Да как она посмела! Хетти, эта страхолюдина, набросилась на меня, стоило Леле выйти за порог.
— Иные бесстыдницы ни перед чем не остановятся, лишь бы заинтересовать мужчину, — заявила она. — Если бы мне приходилось носить маску, лишь бы привлечь к себе внимание, я бы умерла от досады!
По ее словам, под маской может быть что угодно — уродство, старческие морщины, лицо знаменитой преступницы.
— Если бы я была царственной особой, я бы приказала ей снять маску! — сообщила она.
Я едва не ответил, что будь она царственной особой, вся Киррия мечтала бы нацепить маску на нее, но смолчал.
Мне, конечно, и самому непонятно, почему Лела прячет лицо, — может, в Басте так принято. Если она преступница, явиться ко двору — немыслимая дерзость с ее стороны. Вероятнее всего, она безобразна. Может быть, у нее шрам, или одно веко не поднимается, или нос в сизых пятнах.
Мне все равно. Я рад, что нашел себе друга на этих балах, где не рассчитывал найти ничего, кроме томительной скуки.
А вдруг Элле Леле нужна не просто дружба? Ох, почему я написал это имя?
Вдруг она явилась на эти балы, как все другие девицы, в надежде выйти за принца? (И им безразлично, каков я, раз я принц.)
Признаюсь, мне хочется увидеть ее лицо.
Я перевернула страницу и обнаружила счет, который Оливия выставила Хетти.
Ты должна мне 6 дж. Я танцывала сним 2 раза пака ты ела. Заплоти.
После полудня я выскользнула из особняка в оранжерею возле зверинца. Там я набрала маргариток и сплела венок — вместо Люсиндиной диадемы. Если придется задержаться во дворце после полуночи, на ее украшения рассчитывать не приходится.
Для последнего бала я оставила самое лучшее платье — белое, с большим вырезом, отороченным кружевами. Юбка спереди расходилась, и под ней была видна нижняя юбка с тремя кружевными оборками. А сзади красовался большой бант, концы которого красиво ниспадали на шлейф.
Я встала перед зеркалом и стала пристраивать венок на прическу, но Мэнди меня остановила:
— На вот кое-что получше, солнышко, — сказала она и вручила мне два свертка из шелковой бумаги. — Открой.
Внутри была диадема из переплетенных серебряных листиков и серебряная цепочка, на которой висела бирюзовая астра.
— Ой, Мэнди!..
— Я купила их на ярмарке. Они в полночь не исчезнут. — Она надела диадему мне на голову и застегнула цепочку на шее. — На тебе они еще красивее, чем сами по себе, лапочка.
Я посмотрела в зеркало. Подарки Мэнди прибавляли мне чего-то такого, чего не было в творениях Люсинды, — и это «что-то» очень подходило к моему наряду и шло мне самой.